Семейный стриптиз - Голдсмит Оливия. Страница 20

– Эндовер Патнэм, – сказала одна из секретарш фирмы.

– Рэйда Уэйкфилда, будьте любезны, – отозвалась Энджи. От того только, что она произнесла вслух имя мужа, по позвоночнику прокатилась дрожь.

В этот миг дверь распахнулась, и в комнатку энергич­ным шагом вошла Натали. Энджи спешно швырнула труб­ку на рычаг, будто мать застала ее за чем-то неприличным.

– Развлекаешься? – поинтересовалась мама.

– Куда там! Расстроилась до слез, – призналась Энд­жи. Слава богу, необязательно сообщать все причины рас­стройства. Сделав пару успокаивающих вдохов-выдохов, она обвела взглядом папки: – Что творится! Кошмар! Дело Кэролин Стойерз об опеке просто…

–…цветочки. Взгляни-ка вот на это. – Натали броси­ла толстую папку на стол перед дочерью. – Прочитай, что пытались сотворить с Джоанн Блум, – узнаешь смысл слова «несправедливость». Карен заболела, вот что пло­хо, – со вздохом добавила Натали. – Но она у нас крепкий орешек, выкарабкается. Вот пройдет курс химиотерапии и вернется.

Энджи опустила ладонь на папку.

– А пока ее нет, что вы будете делать?

Она наконец нашла в себе силы встретиться взглядом с матерью. Лицо Натали не выражало ровным счетом ниче­го, но Энджи отлично понимала: мама забросила крючок и ждет, когда рыбка заглотит наживку.

– Знаешь, – продолжила она, не дожидаясь ответа, – с тех самых пор, как вы с отцом развелись, я считала тебя… м-м-м… чересчур непреклонной, что ли. Мне казалось, что твое поведение граничит с паранойей. Но после того, как я все это прочла…

– Слышала мнение Уильяма Барроуза? Паранойя – это знание всех фактов. – Натали окинула взглядом ком­натку: – Неплохое местечко для работы, как по-твоему?

– Что ты хочешь сказать? – уточнила Энджи, не сводя глаз с матери.

– То самое. Не желаешь ли пожертвовать двумя-тремя часами своего времени, чтобы нам помочь?

– Двумя-тремя? – невесело усмехнулась Энджи. – Скажи лучше – всей жизнью.

– Жизни не хватит, – возразила Натали. – Но сейчас, пока ты ищешь, где на хлеб насущный заработать…

Натали с ее уловками Энджи видела насквозь, но тем не менее кивнула в знак согласия. Не вечно же ей здесь ра­ботать, в конце концов, а пока суд да дело – почему бы и нет? Все равно в Нидхэм ей теперь дорога заказана.

– Ладно, мам. Но учти – это временно.

ГЛАВА 13

Мишель ползала на четвереньках по ковру, собирая самые большие осколки разбитых ваз и зеркал. Глаза ее были сухими, она устала плакать после бесплодных поис­ков Поуки и задолго до того, как попыталась мало-маль­ски навести порядок в разгромленных детских. От мысли хоть что-нибудь спасти пришлось отказаться. Мишель на­полнила шесть самых больших мешков для мусора изуро­дованными подушками и матрацами, раздавленными игрушками, в клочки разодранными книжками и постера­ми – словом, ошметками материальной жизни двоих ребят. Фрэнк помог ей вернуть на место двухэтажную кро­вать в комнате сына, но на большее его не хватило. До пре­дела измученный, избитый, со сломанным ребром, он на­конец позволил ей уложить его в постель. Мишель с Фрэн­ком решили, что детям сегодня ни к чему видеть лицо отца, сплошь в синяках и кровоподтеках. Да и завтра, на­верное, тоже. Мишель и та испугалась при встрече с му­жем. Дома она сразу же бросилась за льдом, сделала холод­ные компрессы, но время было упущено. На Фрэнка без страха нельзя будет взглянуть еще как минимум неделю.

Мишель уже хотела подняться, когда заметила под ку­шеткой еще несколько больших осколков, потянулась за ними… Боже, боже! Ровно двадцать четыре часа назад она стояла на коленях на этом самом месте и точно так же про­тягивала руку под кушетку. Но дом ее тогда дышал чисто­той и уютом, а достать ей нужно было всего лишь безобид­ные кубики «Лего». Горячие ручьи вновь потекли по ще­кам. Мишель замотала головой, сквозь слезы глядя на свои полные осколков руки. Даже слезы не вытрешь. Впрочем, какая разница! Столько слез все равно не осушишь, так что нечего силы попусту тратить. Ощущение такое, будто едва выжила после страшной автомобильной катастрофы. Гос­поди, как же она была права, повторяя, что большинство несчастных случаев происходит дома!

Когда кошмарная ночь, которая, казалось, будет длить­ся вечно, все же закончилась, Фрэнк вызвал адвоката, и тот освободил их обоих из тюрьмы. Коротышка в басно­словно дорогом костюме, адвокат по имени Рик Брузман, оказался личностью весьма профессиональной, но малосимпатичной и, на взгляд Мишель, крайне черствой. Ми­шель пыталась объяснить ему, что они с Фрэнком неви­новны, что полиция проявила по отношению к их семье нечеловеческую жестокость и что подобное изуверство не­пременно должно быть разоблачено на первых полосах газет.

– Первые полосы вам обеспечены, – с ухмылкой за­явил Брузман. – А вот разоблачения не гарантирую.

Он явно пропустил мимо ушей все, что успела выска­зать ему Мишель, – наслушался, должно быть, за свою практику жалоб других, на самом деле виновных клиентов. Действовал он быстро и со знанием дела: освободил Ми­шель, вернул детей под ее опеку, существенно снизил залог для Фрэнка и вытащил его из камеры предваритель­ного заключения, но от него веяло холодом. Рядом с Риком Брузманом Мишель чувствовала себя большей пре­ступницей, чем даже в окружении копов, с наручниками на запястьях.

Все еще с мокрыми от слез щеками, она наконец под­нялась с колен и в который раз обвела гостиную тоскли­вым взглядом. Пусть они были уверены, что в доме спрята­ны наркотики или еще какая-нибудь гадость; пусть у них был ордер на обыск… Но зачем же рвать, ломать и крушить все, что попадается под руку?!

Мишель выбросила осколки в мусорный бак, который заранее поставила посреди комнаты, и снова огляделась. Все картины сорваны со стен, холсты искромсаны, рамки разломаны. Поперек самого большого зеркала легла зигза­гообразная трещина. Вещи изо всех ящиков расшвыряны по полу. Обивка кресел, дивана, пуфиков вспорота; внут­ренности вылезли наружу. Диванные подушки выпотро­шены, и пустые чехлы валяются вокруг, словно гигант­ские, сыгравшие свою роль презервативы.

«Мерзкое зрелище, – думала Мишель, плетясь за но­вым пакетом мешков для мусора. – Мерзкое… хотя и не без чудовищно грубой сексуальности». Дом ее разорен. Са­ма она чувствует себя так, словно подверглась зверскому нападению и изнасилованию на глазах у детей и мужа. Вернуть уют дому непросто, но возможно, а вот память о страхе, слезах и грязи душевной неистребима.

Мишель тоскливо посмотрела в окно. Нужно бы выйти за стульями, заполонившими лужайку во дворе наподобие пьяных в стельку родственников, свидетелей и свиде­тельств семейной трагедии. Нужно бы выйти и ради бедно­го Поуки… вдруг на этот раз найдется? Но она боялась сту­пить на крыльцо и шагнуть за ворота; ей не хватает мужест­ва вновь ощутить на себе любопытные взгляды соседей. «Страх страхом, но привести в порядок и дом, и двор при­дется, – сказала она себе. – Чтобы не добавлять страда­ний детям. Только вот дел столько, что не знаешь, за что хвататься в следующую очередь. Руки опускаются».

Так и не распечатав новый пакет мусорных мешков, Мишель поднялась на второй этаж, прошла по коридору мимо пустых, обезображенных детских и осторожно от­крыла дверь в спальню. Фрэнк, избитый, искалеченный, с заплывшим глазом, недвижно вытянулся на кровати. Дремлет? Она понимала, что не надо бы его будить: покой ему необходим… Но не было сил уйти.

Стоило Мишель опуститься на кровать, как Фрэнк от­крыл глаза. И стоило ей встретить страдальческий взгляд любимых черных глаз, как ее собственные вновь наполни­лись слезами.

– О, Фрэнк! Это ужасно! Они нас уничтожили!

– Ничего подобного. – Выпростав из-под одеяла руку, Фрэнк обнял жену и сморщился.

Боже, как ему, наверное, больно! Но как приятно ощу­щать его тепло и нежность… Пока Мишель рыдала, рука мужа лежала на ее плече, дарила утешение, вливала силу.

– Девочка моя, они на нас напали, это правда. Но не уничтожили. Я не знаю причины обыска, не знаю, кому такое пришло в голову, но я это выясню. Клянусь, девочка, им это с рук не сойдет! Мы уже заполучили лучшего из ад­вокатов города. Копы вывернули дом наизнанку, но ниче­го не нашли. Ни-че-го! Подбросить какую-нибудь гадость, на наше счастье, не рискнули.