По течению (СИ) - "Сумеречный Эльф". Страница 28

И вот снова доктор сидел на шатком табурете возле убогой раскладушки, скрестив руки, ожидая улучшений, но на этот раз он не мог заснуть от терзавшего его чувства вины.

Ваас дал понять, что бесчеловечная выходка произошла не просто так. Ревность? Или предлог помучить? Бен терялся в догадках, хотя вообще не желал об этом думать и вспоминать, радуясь, что уже все позади. Хотя какая там радость… Одного взгляда на Салли хватало, чтобы пробирало так, будто кто-то оглоблей огрел по спине.

***

Ближе к рассвету, который тускло полез в щели ставней и выбитых окон, девушка проснулась, едва ли нормально задремав. Но она сочла необходимым что-то сказать именно теперь.

— Бен… Послушай, — дыхание ее прерывалось, кажется, начинались озноб и жар. — Если вдруг однажды я «залечу» от этого чудовища, ты же сможешь избавить меня… от этого?

— Салли… я… я… — Бен замялся, закусив нервно изнутри губы, теперь уже его пронзила внезапная дрожь. Он приобрел достаточно опыта в обработке различных ран, даже наконечники стрел нередко вытаскивал или клыки диких животных, один раз даже человеческий зуб пришлось из кисти одного умника выковыривать, но с женщинами он практически не имел дела. Но Салли… Да, эта тема была запретной меж ними, хотя оба знали, что такое может произойти. И оба боялись того, чем это чревато.

— Если нет, — голос Салли сделался твердым и безразличным. — Убьешь меня. Подсыпешь яд под видом лекарства, у Доктора Э. их хватает, я знаю.

— Но Салли! Не надо! Все будет хорошо, ты скоро поправишься, — лепетал слабо утешавшие бессмысленности доктор.

— При чем тут это? — фыркнула девушка, тяжко вздыхая. — Бен… Стоит зажить одним ранам… Он нанесет новые. Пошло оно все! Нахрен! К черту! Эй, Бен! — голос Салли делался громче, ускорялся, низкий, грудной, а потом она перешла на безразличный шепот: — Слушай, принеси мне от Доктора Э. что-нибудь вроде перветина. Кость рассказывал своим дружкам, что в пятнадцать лет подсел на это дело, потом лечился, потому что отупляет быстро, щас ширяется вещами подороже. А мне не дают.

— Салли! Ну какой перветин? Зачем? Ты с ума сошла? — всплеснул руками собеседник в негодовании.

— Нет, Бен. И в этом проблема. Я хочу сойти с ума. Одна девка рассказывала, что полгода не выходила из запоя, даже не помнила, со сколькими и как… А нет, Ваасу нравится, что я в здравом уме. Он не желает, чтобы я не понимала то, что он делает со мной.

— Не надо. Лучше не будет! — не находил верных слов доктор. Хотел бы успокоить и приободрить, но сам в петлю не лез только из-за Салли.

— Кость рассказывал еще, что его друзья-перветинщики поумирали быстро от отека мозга. Вот и будет вроде как медленный, но быстрый яд. Или нет на острове аналога? Дешевого… — холодно и спокойно рассказывала девочка.

— Но ты ведь хотела жить! Ты всегда мне говорила, что хочешь жить, — пытался воззвать к несуществующим доводам Бен.

— Я? Я?! Я родилась мертвой! — вдруг прорвался озлобленный возглас, девушка едва не вскочила с места, будто неведомая сила подшвыривала ее. Вместо плаксиво изогнутых губ проступил зверский оскал, но потом она встряхнула головой и словно проснулась, но продолжала незнакомым низким грудным голосом: — Ладно, пусть эта слабая дурочка еще поживет, посуществует.

Вскоре она заснула, словно не просыпаясь вовсе. А Бенджамин тряс головой, не понимая, кто только что говорил с ним, словно в слабое тело, пользуясь болезнью, вселился злой дух и устами Салли выражал свои идеи. Но Бен являлся рационалистом, что на острове звучало почти как насмешка. Однако он испугался, совершенно суеверно, едва находя объяснение и сам не желая верить:

«Кто? Кто это был? Кто со мной говорил сейчас? Нет, это не Салли! Неужели у нее началось расщепление личности? А у тебя, Бен, не так? А? Что молчишь, Гип?»

Но доктор не ведал, какие еще мерзостные злоключения приготовила для него судьба.

Комментарий к 9. Новые ботинки. Осколки безумной вакханалии

Надеюсь, это пока не NC-21? Вроде ничего такого, но автору было гаденько на душе… Кто-то осилил?

Перевод эпиграфа:

Это кровавая ночь, правильно это или нет,

Не бороться - всё равно что быть похороненным заживо.

========== 10. Маньяки бывают разные ==========

I just wanna bleach you,

And I just wanna eat you,

And tear your soul out…

Рассвет конопатил щели меж деревьев душными испарениями. Солнце плавило небо, стекая в волны. Но никому не было дела до светил и небес: только мелкие мысли, только темные чащи вместо дум и стремлений властвовали в головах обитателей форта, где догорал страшный костер, в котором дымились среди покрышек почерневшие кости.

Разрисованные граффити двери ангара скрипнули на ржавых длинных петлях, являя чудовище, то есть самого главаря, который вышел, щурясь на солнце, как кот. Не представлялось возможным определить по его растянувшейся на лице ухмылочке, испытывал ли он похмелье после ночной оргии. Да сам точно не мог сказать: болит голова или просто шея слегка затекла, поэтому на всякий случай приложился к бутылке какого-то крепкого алкоголя, отозвавшегося привычным жаром во рту и гортани.

Выглядел главарь довольным, еще бы: они победили ракьят. Почти что…

Единственное, что омрачало чад бесчеловечного веселья, — оставшийся неприступным, хорошо охраняемый и обнесенный каменной стеной Храм Цитры. В остальном, только деревня Аманаки — последний оплот сопротивления — затаилась в лесах, как зверь в грозу. Полное сокрушение племени было не за горами, значит, и уничтожение Цитры вместе с ним. Оставалось только напасть, например, с воздуха, пустив в ход вертолеты. Ваас желал этого падения ракьят уже давно, очень давно представлял, как кровь жрицы потечет по заросшим мхами каменным плитам. Да, наверное, так и представлял. Но Цитра… Это Цитра.

Одно ее имя будило рой воспоминаний, которые он глушил наркотиками и ненавидел. После очередной дозы мог веселиться, смеялся над казнями, отмеряя минуты в повторении бессмысленных действий своего земного срока, почти не замечая, какие страдания причиняет случайным жертвам из-за… Впрочем, он больше, чем жрицу, ненавидел собственную память. Поэтому отметал картины тех времен, когда он был в племени, его неотъемлемой важной частью. А потом… Никому не стоило знать, никто не имел права вторгаться в его разум, тем более в такой отличный солнечный день. И никогда! Никогда не узнавать! Незачем. Когда ничего не исправить, то лучше не знать вообще.

Он прошелся вдоль форта, рассматривая свой “замок” и опохмелявшихся пиратов, а так же более-менее трезвые караулы, наорал по привычке на пару подвернувшихся, потом поглядел налево, на двухэтажную хибару с нелепой решеткой выбитого окна. Кто-то там обретался, помимо привычного состава.

Ваас для прояснения мозгов отхлебнул еще немного из горла пузатой бутылки и постепенно восстановил в памяти, что накануне приказал привезти с прибрежного аванпоста одну рабыню, которой он дал имя Салиман. Номер с разбитыми стеклами припомнился, когда взгляд упал на сцену, где с видом примерной хозяюшки подметал облезлой шваброй многочисленные осколки щуплый паренек в красных шароварах, висевших на нем мешком.

Стало быть, Салиман накануне ходила по осколкам по приказу Вааса. Эта мысль показалась какой-то отстраненной, будто главарь не до конца уже понимал вечно затуманенным рассудком, что терпят жертвы во время пыток, будто ему казалось, что им так же весело, как ему.

Для проверки своих догадок Ваас направился к строению, где в подвале покоился проклятый желанный товар, красиво расфасованный на белые пакеты. Но на втором этаже на дрянной раскладушке и правда неподвижно лежала девушка в бинтах и пластырях, которая пробудилась при звуке шагов в тяжелых бутсах.

— Кто это так с тобой? — Ваас как будто удивленно поднял брови, но усмехнулся, рассматривая дело свои рук.

— Ты… вчера… на празднике. Битые стекла, — пискнула Салиман, не ведая, имеет ли право “личная вещь” на слова.