Один на один (СИ) - Волгина Надежда. Страница 11

Голод свой Егор тоже научился держать в узде. Лишнего в лесу не брал, только необходимое, выбирая слабых особей. Так ему диктовали инстинкты и человеческий разум.

10

Как-то бабушка завела с ним деликатный разговор. Тогда Егору шел уже двадцать пятый год.

— Стара я уже стала, Егорушка. Да и ты моложе не становишься. Пора бы тебе жениться. Вон, Танька, со двора напротив, все глаза проглядела… Нравишься ты ей.

Егор и сам это понимал. Не было для него секретом и трепетное отношение соседки. Не раз он ловил на себе ее взгляды. Да и причины та все время придумывала, чтобы заскочить к ним в дом или кузнецу. И симпатичная она была девчушка, да и по характеру ладная, но не его. Чувствовал он, что не пара она ему, и обидеть не хотел, воспользоваться ее отношением к нему. В женщинах у него не было недостатка — свое брал, когда природа велела.

— Нет, бабуль, не могу я так… Душа не лежит.

— Но ведь, нужно, Егорушка. Меня не станет, совсем один на всем белом свете будешь. Так жить-то тяжело.

— Все понимаю, но ничего не могу поделать.

И видел он, как расстраивается бабушка, и врать ей не хотел. В глубине души теплилось чувство, что обязательно встретит он ту, единственную и на всю жизнь, которую сможет обратить в волчицу и назвать своей. Или она уже будет волчицей. Как бы он не противился, а волк в нем был сильнее человека. И пусть пока он контролировал зверя, но интуиция подсказывала, что наступит время, когда он не сможет этого сделать. Вот и ждал свою настоящую любовь, понимал, что учует ее, как только она появится.

Бабушки не стало через два года после того памятного разговора. Больше она не пыталась навязать ему какую-нибудь девушку. Мудрая была, поняла, что внук все равно поступит по-своему. Как-то Егор вернулся домой из кузницы, а она лежит на кровати и будто спит. Только холодная уже к тому моменту стала.

Похоронил Егор бабушку и еще какое-то время жил в деревне, пока тоска его не начала съедать окончательно. Осиротев, он понял одну вещь, что кроме бабушки, ни с кем больше не может общаться так откровенно. Люди его тяготили, а домогательства со стороны девушек, и местных, и приезжих, так и вовсе выводили из себя. Да и в деревне стали поговаривать, что странный их кузнец какой-то стал. Поползли разные слухи…

Тогда Егор и решил перебраться жить в лес. Продал дом в деревне, соседям сказал, что переезжает в город, а сам себе построил небольшую избушку в самой чаще и зажил там спокойно. О пропитании волноваться не приходилось — он его с легкостью добывал в обличье зверя. А в человека ему оборачивать хотелось все меньше, разве что когда требовалось кого-то излечить. Только и волков к себе, как прежде не подпускал.

Однажды он, как привык делать каждый вечер, обходил территорию, которую считал своей, проверял, все ли на ней спокойно. Едва уловимый аромат заставил его задрожать всем телом. Пахло его самкой — той единственной, что вот уже столько лет он ждет. И это не было ошибкой, он отчетливо осознавал, что совсем рядом находится его половинка.

Егор пошел на запах, стараясь ступать тихо, будто человеческое ухо способно было уловить его шаги.

На поляне расположилась небольшая компания. Ее он увидел сразу и решил, что только такой она и может быть — немного грустной и задумчивой, очень нежной и красивой. Слышал, как подруга назвала ее по имени. Маша… Как оно ей подходит!

Он прятался за деревьями и не сводил с нее волчьих глаз. Пару раз она оглядывалась в его сторону, и тогда ему казалось, что она заметила его. Но девушка лишь смущенно отворачивалась и продолжала о чем-то разговаривать с друзьями. Он заметил и мужчину, что бросал на его самку взгляды собственника, когда та не смотрела на него. В тот момент Егор впервые испытал жгучую потребность вцепиться в человеческое горло и разорвать его. Убить соперника! Ему даже страшно стало от силы ревности, что нахлынула тогда.

Подойти ближе к поляне он не рискнул, как и убежать не мог. Ее запах будоражил обоняние. Егор понимал, что отныне он его будет преследовать везде и сводить с ума. Пока он не сделает ее своей.

Когда Маша с подругой спустились к источнику, и подруга оставила ее там одну, Егор как с цепи сорвался. Никакая сила не смогла бы удержать его в тот момент — он рванул к своей самке. Он видел испуг в ее глазах, чувствовал выброс адреналина. Но это только подстегивало и гнало вперед. Егор придавил ее к земле и заглянул в бездонные глаза, с удовлетворением замечая, как страх уступает место любопытству. А этот запах! Он втягивал его ноздрями, понимая, что не насытится никогда, желая большего и прямо сейчас.

Когда рука Маши коснулась его морды, Егор едва сдержался, чтобы не покусать ее, не обратить в волчицу тут же. Титаническим усилием он заставил себя не делать этого, оставить ее в покое. Он гнал себя вглубь леса, пока не сбилось дыхание. Ему хотелось выть, но нельзя привлекать к себе внимание. Первый раз выдержка до такой степени подвела. Зверь в нем чуть не победил человека, который пока еще доминировал.

Полночи Егор промучился, слоняясь по домику и мечтая заключить самку в объятья, слиться с ней полностью, насладиться ее близостью. Временами ему становилось нечем дышать, плоть пульсировала, всеми фибрами он рвался на поляну… Он решился лишь посмотреть на нее спящую, еще раз ощутить рядом ее аромат.

Огонь уже был потушен, песни на поляне смолкли, все мирно спали. Егор с удовлетворением подметил, что палатки три, а не две. Раньше он и внимания на это не обратил.

Ее палатку он безошибочно определил по запаху. Волосы Маши разметались по подушке. Во сне она выглядела еще нежнее, если это только возможно. Грудь ее равномерно вздымалась под тонкой маечкой, одеяло сползло, открывая взору живот и каемку белых трусиков. Запах оглушал, лишал способности соображать. Губы приоткрылись, и с них срывалось едва уловимое дыхание…

Егору захотелось лишь прикоснуться, ощутить гладкость ее кожи. Он и сам не заметил, как прижался к ее губам. И совершенно потерял голову, когда она доверчиво прильнула к нему, обвила шею руками.

Эта ночь была полна открытий. Он и не знал, что можно получить настолько полное удовольствие от процесса, который считал простым соитием. Он дышал ею, жил… Ее тело дарило наслаждение, о котором он мог лишь мечтать. Второй раз в жизни ему пришлось укрощать зверя внутри себя. Достигнув пика, он едва не обернулся, чтобы вгрызться в ее нежную кожу, оставить метку.

На следующий день он не высовывался из леса, ощущая ее запах, сгорая от желания подойти поближе. Еще через день он думал, что умрет, когда слышал, как Маша с друзьями собирают вещи на поляне, чтобы отправиться домой. Ее запах становился все слабее по мере их удаления, пока не исчез вовсе. Вот тогда ему стало по-настоящему плохо — за каких-то два дня он приобрел зависимость и теперь ему эта женщина стала необходима, как никогда.

Еще несколько дней Егор провел в метаниях по лесу. Он практически не расставался с личиной зверя. Только так он мог выплеснуть хоть часть эмоций, которые переполняли его.

Когда понял, что больше не в силах терпеть, отправился на ее поиски. Сделать это оказалось не сложно, запах он учуял издалека. Она дичилась по началу, но он оставался непреклонен. Покорить ее — теперь было делом всей его жизни. Она должна сама захотеть стать его.

Когда Егор очнулся в постели Маши, после второй, самой волшебной в его жизни ночи, он понял, что не может сдержать зверя. Тот рвался из него, невзирая на приказы разума, разрывая мышцы, затмевая мысли.

Он сбежал, чтобы не причинить ей вреда. Едва успел скрыться в лесу, как обратился в зверя. И вот уже почти месяц, как зверь не позволяет ему стать человеком, словно наказывает за то, что он выбрал себе не ту самку.

Он все еще способен мыслить по-человечески, отдает себе отчет, что одичал совсем. Даже собратья, и те шарахаются от него, когда он бродит, как тень, по лесу или воет на луну от щемящей, всепоглощающей боли в груди. С каждым днем ему становится все хуже, инстинкты все больше преобладают над разумом. И самое страшное, что он не может обернуться в человека, чтобы для этого не предпринимал. Зверь в нем отвергает его человеческую сущность. Наверное, то же, в свое время, произошло и с родителями. А иначе как они могли бросить свое дитя?