Дети, которые хотят умереть (СИ) - Гаd Григорий. Страница 3

Андрей не замечал возбуждения волка. Номерок с цифрой «2» блеснул в тусклом свете ламп. Ученик сделал усилие, чтобы поднять окаменевшую ногу.

Одному учащемуся не пережить ночь в коридоре общежития. Острые катаны его настигнут. Перечить учителю? Немыслимо. Солгать? Самураи не врут. Остается последнее. Остается убивать.

На красной доске самое серьезное наказание было и самым последним.

Ученикам ЗАПРЕЩАЕТСЯ:

иметь три выговора директора.

НАКАЗАНИЕ: отчисление.

Три выговора. Три убитых ученика. Нет, ВСЕГО три убитых ученика. А дальше что? Изгнание за стену, где нет плевалок и катан, нет учеников и смертей. Гдеесть оранжевые качели.

Номерок с цифрой «3». Андрей глубоко вдохнул. Легкие наполнились ароматом зеленого яблока. Волк возбужденно рыкнул.

Кулак Андрея ударил в дверь.

Учитель литературы Чушкин присел на край учительского стола. Ученики 8 «Б» неподвижно сидели за партами и не отрывали глаз от учителя. Пухлые ладошки сенсея лежали на круглом пузе, глазки за круглыми стеклами смотрели вверх, мимо черной гляделки на сером потолке. Учитель декламировалПесню смерти великого Оримы:

И упадем мы,

И обратимся в пепел…

Стук в дверь прервал учителя. В класс вошел ученик с растрепанным хвостиком на макушке и в мятом черном кимоно.

— Простите, сенсей. Сингенин Андрей из Михеевской школы Катаны. — Ученик согнул талию в низком поклоне. — Буглак-сенсей велел пчелой на урок в третий кабинет.

— Пчелой? — Чушкин прищурился на ученика.

— Пчелой или мухой, сенсей. — Андрей покраснел и стыдливо опустил глаза. — Или шмелем.

Ученики 8 «Б», двенадцать мальчиков и три девочки, глядели на новичка. Блеклый равнодушный свет, любопытные огоньки и хищные искры мелькали в карих, зеленых, голубых и черных глазах.

— Сингенин-кун, поставь катану у стены и сядь на свободный стул, — сказал учитель и снова поднял глаза к потолку.

Андрей сжал рукоять катаны, боковым зрением следя за учителем. Чушкин-сенсей забыл, что не досказал Песню смерти Оримы, самого первого камикадзе, и начал хвалить ее ученикам, словно прочитал стих полностью:

— Орима-сан понимал, — сказал учитель, крепко сцепив пальцы на животе, — что не нужно дожидаться своего цветения — зенита славы, чтобы обратиться в пепел.

Ученики больше не обращали внимания на новичка, глаза сидящих смотрели только на учителя, ловили каждое слово, многие записывали мудрые изречения в тетрадку. Андрей опустил сетку с плеча, прижал объемный груз к бедру. Ворох с формой и накидкой закрыл оби с катаной.

— Вы стремитесь служить сегуну, — сказал учитель, — но Вечный долг потребует вашей смерти намного раньше.

Андрей вглядывался в серьезные лица перед собой. Волк поднялся на лапы.

— Песня смерти всегда звучит в ваших головах, вы шепчете ее во сне и наяву. Вы может забыть поднять катану, забыть отбить удар, но забыть Песню смерти вы не смеете.

Взгляд синих глаз скользил по глазам, скулам, губам, нежной и обветренной коже учеников. Глаза Андрея не могли ни за кого зацепиться: все лица были ему незнакомы, безразличны. Кого же, думал он?

— Держите Песню смерти в голове, служите ей верно, и позор не коснется вас.

Взгляд Андрея вдруг споткнулся и утонул в зеленых камнях. Круглое личико почувствовало острый взгляд и повернулось к Андрею. Медные волосы шелохнулись. Волк облизнулся.

«Нет, только не ее», — подумал Андрей, не в силах отвернуться от зеленыхглаз с волосами цвета расплавленной меди.

Красный огонь резко заслонил нежное лицо. Здоровый парень с кудрявым ярко-рыжим хвостищем прижался грудью к парте, сидевшая рядом с ним зеленоглазая ученица скрылась за широкой спиной. Свирепыечерные глаза тяжело уставились на Андрея. Волк рыкнул.

«Его».

Андрей стремительно двинулся вдоль ряда парт у окон.

— Песня смерти неразрывна с вашими мыслями, с вашими действиями…

Марина Ягодка сидела у окна за второй партой. Когда идущий новичок заслонил ей учителя, она скучающе посмотрела черное кимоно и сетку. И тотчаспрозрачные волоски на ее спине встали дыбом. Девочка дернулась назад, больно прижав к спинке стула белокурые волосы. Но боль она не заметила, ее вмиг пересохшее горло тихо прохрипело: «Чушхин-хенхей!»

— …Ибо смерть — это Истина, а жизнь — подлый обман, — говорил учитель, не заметив зова ученицы.

ГолубоглазаяЯгодка смотрела, не отрываясь, на торчащий из-за сетки новичка кончик резиновой рукоятки. Новичок приближался к ней, взгляд тоньше иголок вонзился в Марину.

Марина сквозь вяжущий спазм в горле крикнула:

— Чушх-х-хин-хенхей!

Новичок прошел мимо Марины, не обратив внимания на ее вскрик. Остальные ученики обернулись на девочку. Учитель опустил взгляд с потолка и недовольно сказал:

— Ягодка-кун, ты только что прервала учителя. Ты хочешь получить выговор от директора?

Марина вскочила со стула и бросилась кланяться до колен.…Простите, простите, простите. Белые волосы мели пол при каждом слове.

Сзади Марины что-то булькнуло и захрипело.

— Сингенин-кун! — взвизгнул учитель. — Как ты посмел!

Этот безумный новичок! Он что-то натворил!

Визг учителя резанул по ушам Марины:

— Нельзя убивать на уроках!

Марина бросилась к учительскому столу, под защиту мудрого сенсея, и только там обернулась.

Новичок нависал над медноволосой Амуровой. Плечи девочки мелко дрожали, ладони закрыли бледное лицо. Возле ног новичка валялся Охотников, рыжие кудри ученика разметались по вытертому желтому линолеуму, крепкая рука с оранжевой повязкой на запястье вцепилась в собственную шею. Чуть выше руки на горле краснел аккуратный тонкий порез.

— Для убийств есть перемены! — визжал сзади учитель.

Идеально ровная красная рана. Учитель Гниломяс похвалил бы такой удар.

Новичок взглянул на Амурову, отошел и резким взмахом от плеча стряхнул кровь склинка. Капли крови упали на окно, то самое, через которое он впервые увидел сонные зеленые глаза.

Андрей убрал меч в ножны, подошел к учителю и поклонился.

— Простите, сенсей, — сказал новичок.

— Это скажи директору, — взвизгнул побагровевший учитель, короткие пальцы на животе мелко дрожали, — живо к нему!

Андрей еще раз поклонился, вернулся к Амуровой. Руки убийцы подняли с пола сетку, разноцветные глаза учеников обжигали взглядами его спину до двери. Волк внутри истошно выл и грыз прутья клетки. Зверьне наелся.

Жаба

1

— Сингенин-кун, тебя что-то смущает? — спросил директор, внимательно наблюдая за Андреем. В кабинете директора на четвертом этаже почти всю комнату занимал стол из непрозрачного толстого стекла. Мутная поверхность, голая, ни одной бумажки, ничего сверху — только черная пластмассовая коробка рядом с директором.

Когда Андрей постучался, директор велел ему войти и сесть, но больше ничего не сказал — пока Андрей не задержал взгляд на портретах, висевших над окном позади директора. Между портретами в середине втиснулась черная гляделка.

Директор был огромен. Обширное тело, тучная шея и грубое недвижное лицо нависли над Андреем. Директор не улыбался, никакая улыбка не пробила бы твердую негибкую жесть вокруг ротовой трещины под широким выступом носа. Глаза на грозном лице влекли и подчиняли. Глубокие линии на толстых щекахи подбородке словно угрожали: «Знай место», — а мягкие глаза, наоборот, успокаивали: «Ничего. Выстоим».

Щеки Андрея порозовели.

— Баюнов-сенсей, я не знаю людей, чьи лица вы повесили на почетное место сзади себя, — со стыдом признался Андрей.

Баюнов кивнул.

— Эти уважаемые господа физиологи: Павлов, Вернадский, Менделеев и Мечников, — сказал директор, — из другой учебной программы — не школы Катаны. Их книги многому меня научили. В благодарность я повесил здесь их портреты. Эти люди — мои духовные наставники. У тебя был наставник, Сингенин-кун?