Ради тебя, Ленинград! (Из летописи «Дороги жизни») - Чечин Олег Иванович "Составитель". Страница 10

На ту сторону Ладоги доехали только четыре машины. Обратно вернулось две — Кравченко и моя. В кузов грузили по шесть мешков муки, больше не выдерживал лед.

На обратном пути мы с Кравченко потеряли след. Заехали на какой-то островок. Как потом выяснилось — Малый Зеленец. Сделали факел из бензина и вскипятили на нем в ведре воду. Бросили в ведро немного муки. Соли не было, но мы рады были и этой пресной баланде. Попробовали еще мерзлых ягод с низкорослой рябинки, росшей среди камней. Как только она здесь уживалась с ветрами и морозом!

Ведро с остатками баланды Кравченко прицепил под кузов своей машины, и мы поехали с Зеленца наугад к западному берегу. Но в пути слишком уклонились к северу. А там совсем не было льда.

Нас предупредил об опасности летчик «кукурузника». Он низко пролетел над машинами и, высунувшись почти по пояс, скрестил руки на груди. Мы поняли, что впереди дороги нет.

Затормозить на гладком льду трудно. Машины долго несло вперед даже с вывороченными колесами. Остановились вовремя, перед нами уже была видна темная вода. Она не замерзала вплоть до Осиновецкого маяка. Сориентировались по маяку и повернули назад, стараясь ехать по-над берегом. Лед под колесами гнулся, мотор работал на предельных оборотах. Проехав так километров пять, увидели свой собственный след и по нему выехали на берег. Груз сдали в Осиновце, а заночевали в лесу возле деревни Ваганово.

В полночь нас разбудил старшина, приказал срочно переправить лыжников на другой берег. В каждый кузов село по шесть человек с автоматами и двумя минометами. Машина Кравченко утонула на 9-м километре. Люди спаслись, но ушла на дно наша недоеденная баланда. Другой еды у нас не было за весь день.

Я проехал еще километра четыре и наскочил на трещину. Скорость была небольшая. Передние колеса проскочили, а задние оборвались. Машина, сев кузовом на лед, стала медленно спускаться в воду.

Солдаты в кузове спали. Я разбудил их. Они спросонья ничего не понимали. Успели все же сбросить автоматы и лыжи на лед и выскочить за борт. А минометы так и остались в кузове.

Мне не очень повезло. Когда собрался прыгнуть с подножки, машина вдруг накренилась на другой бок, оборвала кусок льда и ушла в образовавшуюся полынью. Я соскользнул в воду, но оторванный кусок льда вытолкнул меня на поверхность. Оказался на льдине посередине полыньи. Солдаты бросили мне связанные лыжи, подтянули льдину к твердой кромке. Я ползком перебрался к ним. Промокшие ватные брюки и валенки сразу заледенели. Ноги едва гнулись, но я все же пошел обратно на берег. Куда мне было деваться без машины?

Под утро добрался до батальонной землянки. Командир части едва меня узнал: с головы до ног я был весь закован в ледяную кору. Молча смотрел он на меня, пока я не доложил о потере машины.

— Черт бы тебя побрал! — выругался по-доброму. — Я уж подумал, что свихнулся от недосыпа! Принял тебя за Деда Мороза. Ты что, с ладожского дна выплыл?

…А теперь из Ладоги выплыл целый город — с ремонтными мастерскими, стоянками для машин, диспетчерской службой, медицинскими и обогревательными пунктами. В свете фар казалось, будто поднялся из-подо льда сказочный град Китеж. И вправду вдоль трассы раскинулся город-призрак, город-невидимка. Люди жили здесь в брезентовых палатках и снежных домиках, облитых для прочности водой.

Для шоферов же жильем служила машина. Мы приспособили нашу полуторку и под кухню и под печку. Портянки и валенки хорошо просыхали под капотом, на растяжках, которыми крепится радиатор.

В перерывах между рейсами, если не было ремонта, старались усовершенствовать машины. Я придумал, как утеплить кабину. Проделал в ней люк напротив коллектора, и вентилятор от радиатора погнал в кабину нагретый воздух. От тепла даже стекла перестали мерзнуть, но труднее стало бороться со сном.

Спали мы урывками, положив голову на руль. Спишь — и все время начеку. Стоит только услышать команду — тут же нажимаешь на стартер. А потом урвешь еще десяток-другой минут где-нибудь на погрузке или разгрузке.

Каждый боролся со сном как мог. Миша Ляпкало подвешивал за головой котелок, который стучал в дороге по стенке, как погремушка. Саша Бойкин распевал во всю мочь песни. Вася Сердюк выдергивал из ноздрей волоски. А я старался вспоминать свою Дубровку. Сегодня, под Новый год, особенно не хотелось думать о войне.

Живо представилась бревенчатая школа и учитель истории по прозвищу Гайдамак.

— Как же так, Семен! — распекает он меня. — Не знаешь путь из варяг в греки?

А я смотрю, как стучится в закрытое окно цветущая яблоневая ветка. Пчела, нагруженная нектаром, никак не может с нее взлететь.

— Смотри сюда! — тычет указкой в карту Гайдамак. — Путь из варяг в греки проходил через Ладогу. В древности ее называли Нево-озером, потому что из нее вытекает река Нева. Здесь, у истока реки, есть островок Ореховый. Славяне еще в XIV веке построили на острове крепость Орешек…

Теперь я знал дорогу потрудней, чем путь из варяг в греки. Не расписные ладьи с заморскими товарами, а крапленые свинцом полуторки с продовольствием и боеприпасами бороздили ладожский простор. Десятки машин вмерзли в лед, закинув к небу кузов или радиатор. Застряли в воронках и трещинах. А сколько навсегда ушло под шаткий ладожский лед!

Знал я и крепость Орешек. Ее удерживали моряки, не давая фашистам ступить на Ладогу.

Сладко накатывался сон. Почувствовав, что уже не выдержу его натиска, остановил машину. Вылез из кабины, приложил горсть снега к глазам. Острыми льдинками кольнуло, разбудило мозг. Проверил переднюю рессору. Она ослабла на ухабах, я подкладывал под нее старую покрышку. Покрышка чуть сползла, покрепче подтянул ее к буферу. Левую ногу свело от холода — память об ожоге, который я получил в начале декабря. Тогда наше звено работало на дальних перевозках по маршруту Вагановский спуск — Кобона — Новая Ладога — станция Заборье. Расстояние в один конец 308 километров. Ехать приходилось по глухим, необжитым местам почти без остановок. Останавливались лишь, чтобы заправиться горючим. Его брали из бензовоза.

Не было ни шлангов, ни воронок. Заправлялись в спешке. Бензин заливался прямо из ведра, а ведро ставилось на колено. Не все горючее попадало в горловину бензобака. Я не заметил однажды, как бензин выплеснулся мне на ногу.

Одет я был тепло. Бензин пропитал брезентовые брюки, а затем ватные и нижнее белье. Попав на кожу, Он уже не мог испариться.

На станции Заборье нас загрузили мукой, и мы тут Же отправились в обратный путь. Вскоре я почувствовал резкую боль от бедра до ступни. А когда подъезжал к Вагановскому спуску, левую ногу совсем свело. Ее нельзя было ни согнуть, ни разогнуть. Пришлось нажимать на педаль сцепления правой ногой.

Сразу после разгрузки приехал в санчасть своего батальона. С ноги уже нельзя было снять одежду. Врач разрезал ее до самого верха. Нога оказалась в волдырях. Они уже прорвались. Бензин глубоко проник под кожу. Врач отругал меня за неосторожность и поставил диагноз — ожог первой степени.

Ногу промыли, смазали мазью, перевязали бинтами. А потом меня уложили в постель. Врач запретил ходить две недели.

Но утром я сбежал из санчасти, увидев из окна свою машину. На ней как раз вернулся из рейса Миша Ляпкало. Комсорг роты часто работал вместо заболевших или обессилевших от бессонницы водителей.

Мы с ним большие друзья. Умеет Миша и развеселить, и поддержать человека, если с ним случится беда. Но тут, увидев, как я, хромая, бегу к своей полуторке, закричал:

— Ты что, сдурел, Сеня! Отрежут тебе ногу!

Я молча вытянул его из кабины. А когда прочно уселся за рулем, сказал:

— Вот видишь, Миша, у меня больше силы, чем у тебя!

Он обиделся:

— Не могу же я драться с инвалидом! К тому же проведать тебя заехал!

…Три дня я не показывался в своем подразделении — все время был в разъездах. Старался попасть в рейс подальше, чтобы не скоро возвращаться. Однажды на озере встретился со своим комсоргом. Узнал от Миши, что врач грозился посадить меня на гауптвахту. Командир роты Соболь оправдывался в санчасти: «Я его не уловлю! Знаю, что работает, а где — не разыскать!»