Слишком много врагов (СИ) - Розанов Вадим Вадимович. Страница 20

Так что какое-то шевеление на основе американской помощи вроде бы наметилось, но говорить о его позитивном влиянии для всей страны явно не стоило.

Так что более или менее умные люди понимали, что идеологически эта война была уже проиграна.

Но Верховный уперся. Он слишком много вложил в эту историю собственного авторитета и сил, чтобы легко от нее отказаться. Да и возраст сказывался. На пороге своего 70-летия он окончательно уверился в собственной непогрешимости, перестал воспринимать критику и альтернативные мнения, а все неудачи относил на счет нерадивости исполнителей. Спорить с ним уже давно никто не решался, да и небезопасно это стало. Более того, через полтора года он готовился торжественно отметить 10-летие своего пребывания на высшем государственном посту и к этому моменту монгольскую историю надо было закончить и только победой. И военные эшелоны в Монголию шли один за другим.

Глава седьмая.

Вернувшись от начальства, хорунжий как-то сразу очень ловко нашел место расположения контрразведывательного отдела корпуса и передал туда Федора с рук на руки. За время похода они даже подружились, но глаза хорунжий при прощании прятал, понимая, что все самое веселое для Федора сейчас и начнется. Правда, потом оказалось, что в подробном рапорте он абсолютно точно изложил обстоятельства освобождения Федора и с завидной наблюдательностью описал его участие в походе как полезное.

Контрразведчики вцепились в Федора изо всех сил. Фактически он оказался первым военнослужащим НКР, который попал в плен к японцам и умудрился из него освободиться, хотя и не самостоятельно. К тому же надо понимать, что про коварство японцев они слышали уже немало, да и коллеги из УралСиба не уставали их предостерегать о японских кознях, а вот практически приложить эти знания было пока не к кому. Подавляющая часть воинского контингента НКР в Монголии до прибытия туда не то, что живых японцев в жизни не видела, но и знать об этой стране толком ничего не могла. Предположение, что среди них окажется хотя бы один завербованный японцами было из разряда душевных болезней. Местного населения вокруг толком и не было, а те, кто был, как правило знали по-русски, только несколько слов, так что даже плакат "Болтун - находка для шпиона!" тут было вешать бесполезно. И с кем работать? Кого профилактировать и от чего? Это вам не Польша, где контрразведчики только успевали поворачиваться, и шпионов ловили, и потери несли.

Так что Федор со своей историей стал героем дня. Не в том смысле, что его превозносили за совершенный подвиг, а в том, что взяли в оборот по полной. Как сказал после первой беседы с ним подполковник, начальник контрразведчиков корпуса:

- На нем, конечно, ничего нет, но ребятам навыки терять нельзя, так что пусть поработают как следует.

И они поработали. Федора раз за разом разные люди заставляли то написать, то рассказать устно обо всех его приключениях. Затем каждый новый сотрудник пытался найти в его словах что-то полезное, что пропустили его предшественники. И уж совсем роковую ошибку Федор совершил, упомянув, что, хотя единственный вопрос в плену ему задал молодой офицер на ломаном русском, но при этом присутствовал его старший коллега, который, похоже, сразу распознал никчемность Федора как "языка". Дальше ему пришлось снова и снова пытаться составить словесный портрет этого офицера, его описания куда-то отправлялись и возвращались с новыми дополнительными вопросами в отношении его внешности. В конце концов один из следователей предложил Федору нарисовать портрет этого японца! С его точки зрения это было лучшее решение, тем более, что врачи, как он считал, должны обладать фотографической памятью на лица.

Здесь следует признать, что, хотя в профессиональной сфере Федор даже в свои молодые годы обладал уже недюжинными знаниями и опытом, да и вообще был вполне начитанным и интересующимся многими сторонами жизни молодым человеком, но было две сферы, которые оставались для него совершенно недоступны. Во-первых, ему, как говорится, еще в детстве медведь наступил на ухо, и поэтому Маша после первой же попытки привлечь его к совместному исполнению модного в то время романса долго смеялась и взяла с него твердое обещание, что он в дальнейшем не будет пытаться петь никогда и ни под каким предлогом. Второе касалось рисования. Здесь дела обстояли еще хуже. В пятом классе гимназии, например, попытка изобразить кувшин на уроке рисования привела к тому, что, стремясь добиться симметричности его боков и убеждаясь в неудаче очередной попытки, Федор протер насквозь ластиком весьма толстый альбомный лист. Получившаяся дырка поставила в полный тупик учителя рисования и спасла Федора от обидной двойки. Преподаватель понял, что человек действительно старался и сделал все, что мог. Ну как за такое наказывать.

Поэтому на предложение нарисовать японца - и это при том, что они все для Федора были решительно на одно лицо, он бы сейчас и своих конвоиров не узнал - наш герой крепко обиделся и, уже не сдержавшись, высказал очередному следователю все, что он о нем думает. Тот крайне воодушевился, и побежал к начальнику отдела с докладом о том, что ему, наконец, удалось вывести подозреваемого из душевного равновесия и теперь его надо дожимать изо всех сил, и он во всем сознается.

Начальник, который в последние дни уже с интересом приглядывался к Федору, - ему не часто попадались врачи с такой выдержкой, и он даже жалел, что не заключил в самом начале пари: когда он, наконец, сорвется - в ответ расхохотался и искренне посоветовал своему подчиненному не попадаться в ближайшее время в руки военной медицины, поскольку у них, медиков, сильно развито корпоративное чувство и они могут чисто интуитивно взять и что-то лишнее гонителю своего коллеги отрезать. А пришивать не станут.

- А мы их за вредительство тогда привлечем! - с энтузиазмом завопил молодой контрразведчик.

Начальник понял, что от этого типа надо срочно избавляться. Мало того, что у него чувства юмора нет вообще, так еще и дурак. А дураков он не любил. Из-за них, обычно, и возникали основные неприятности.

Вообще он с удовольствием отпустил бы Федора на все четыре стороны, этот молодой врач вызвал у него искреннюю симпатию, но все было не так просто. Федор невольно стал участником весьма секретной операции, пусть и союзников, и видел то, что видеть ему совсем не следовало. Конечно, врач служит в тылу, но, похоже, именно этот парень склонен постоянно влипать в различные неприятности, и то обстоятельство, что до сих пор он из них с честью выходил, совсем не исключает риск нежелательной утечки информации в будущем. Оптимально было бы отправить Федора домой, тем более у него там невеста осталась и вообще он, похоже, совсем не стремился к военно-медицинской карьере. Но по долгу службы начальник контрразведки знал, что через две недели предстоит новое наступление, причем главную роль в нем будет играть именно корпус Федора. А, значит, масса раненых, причем изначально планировалось, что их после оказания первой помощи будут не отправлять в глубокий тыл, эвакуируя из Монголии, а переведут в тыловые госпитали, здесь же в этой стране. Такое решение было принято из чисто практических соображений - плечо эвакуации получалось слишком длинным, раненым было бы сложно вынести такое путешествие по монгольским дорогам на автотранспорте. Медики в этой связи требовали дополнительных ресурсов, а от контрразведки, например, обеспечения безопасности тыловых госпиталей.

"-Вот туда бы нам его и отправить, - подумал начальник контрразведки, - но как бы он со своими способностями влипать в неприятности и на тыловой госпиталь какую-нибудь хрень не навлек. Нет, надо что-то другое. Вроде как еще более ответственное. Надо думать."

Долго думать ему, впрочем, не пришлось. В тот же вечер его вызвал к себе непосредственный начальник, полковник, руководивший всеми разведывательными и контрразведывательными отделами армейской группы. В юрте он был не один. У стола сидел и рассматривал карту прикомандированный советник из "братской" службы УралСиба. Знаков различия он не носил, но, как было известно, делал это, вероятно, из врожденной скромности - званием он уже обошел своего коллегу из НКР, так что жизнь вел беспросветную.