Нуониэль. Книга 1 (СИ) - Мутовкин Алексей. Страница 68

Волки в воду не сунулись. Мы же, как только оказались на другом берегу, сразу принялись разводить огонь. Команды Ломпатри не отдал, но Воська, да и все остальные, без слов поняли, что костёр необходим. Из пары старых еловых стволов мгновенно нарубили три кладки. Не прошло и десяти минут, как первая кладка задымилась тем едким, холодным дымом, который поперву тянется от влажной хвои. На то, что отряд сохранит скрытность, никто больше не надеялся. Зато когда поблизости во тьме показалась пара волчьих глаз, в них уже отражался не холодный свет звёзд и Гранёной Луны, а яркий, жёлтый свет гудящих костров. А чтобы отвадить самых смелых и голодных, Ломпатри пригвоздил к длинной ветке промокшую волчью голову, которую умудрился отрубить одной зверюге у самой воды. В зерцале, с тяжёлым мечом и помогая при этом раненому Вандегрифу, отяжелённому своим массивным двуручником, Ломпатри не пожалел сил на этот трофей. Усилия не остались тщетными: отрубленная волчья голова отвадила голодных, но осторожных хищников.

— А наш деревянный друг не промах! — придя в себя, заметил Мот. — Отдать одну овцу, чтобы сохранить отару — до такого впору пастуху додуматься, а не господину! Ай да нуониэль! Видать, знает степь!

Степи я не знал. Но откуда — не помню. Я решил не гадать над тем, как мне пришла идея принести волкам жертву. Надо было пережить ночь, а не заниматься поисками ответов на странные вопросы, коих в Дербенах и так слишком много.

Ночь мы протянули. Отряд представлял собой жалкое зрелище. Измотанные переправой, окоченевшие и мокрые до нитки люди жались к кострам. Несмотря на едкий дым, они снимали с себя одежды, наматывали их на палки и держали над костром, словно мясо, чтобы быстрее высушить. Костлявые, волосатые тела крестьян выглядели столь беззащитными в этой холодной тьме пригорья, что стремление человека спрятаться от жизни и от природы показалась мне разумным. Я тоже чувствовал себя холодно и неуютно. Как и всех, меня одолевала усталость, донимал холод и пугала окружающая тьма. Только я не боялся так как остальные. Я не думал, что от переохлаждения, можно умереть. Я не страшился того, что упаду обессиленный. Я опасался тьмы и рыскающих там волков, но страха перед ними у меня не возникало. От страданий и неожиданности произошедшего, люди частично потеряли способность думать. Их дальновидность уступила место чрезмерной осторожности. Я — напротив мыслил так же чётко, как раньше. И это казалось неправильным. Я оставался чуждым всем этим событиям. Действительность не трогала меня, не меняла моего взгляда на мир. Но ведь это невозможно, чтобы живое существо — и не важно, сказочное оно или нет — оставалось столь безучастным. Тогда я пришёл к выводу, что, потеряв память, я потерял часть себя. Это ли не причина вспомнить былое? Но страх минувших поступков по-прежнему сильно сжимал моё сердце. Что если в прошлом мною владела тьма или та животная жажда крови, которой кипели эти волки, накинувшиеся на нас? Что если я прошлый не понравлюсь себе теперешнему, чистому и настоящему?

Крестьяне отделались от нападения диких тварей лишь испугом и ссадинами. Но вот Вандегрифу досталось пуще остальных. Его тело покрывали ушибы и мелкие укусы, не представляющие опасности для такого человека, как он, но вот ногу ему потрепали значительно. Глубокая рана сильно кровоточила. Закич и Лорни спешно врачевали рыцаря. Пригодилась и одна из бутылочек с отваром из идэминеля. Ветер не ослабевал, небеса плотно затянуло тучами, и Гранёная Луна скрылась за толстой пеленой тьмы. Иногда слышался волчий вой, уже не такой сильный, как перед зловещей переправой: звери оставались неподалёку, но кидаться на путников не спешили. Вскоре к лагерю подошли кони. Пятеро запряжённых коней во главе с тяжеловесом Грифой спокойно приблизились к кострам. Остальные не вернулись. С ними сгинула и большая часть припасов. До самого рассвета люди толковали о том, что им делать дальше. Когда небо стало светлеть, а костры затухать, пришло время отправляться в путь. Только вот осилить горные перевалы в таком состоянии отряд не мог. Вандегриф ранен, крестьяне дрожали от холода, припасов и тёплой одежды почти не осталось. Теперь придётся искать сбежавших коней, или то снаряжение, что они везли: волки если и съели животных, то палатку и прочие несъедобные вещи не испортили. Ломпатри, скрипя сердцем, принял решение разделить отряд. Лорни обещал показать рыцарю место, откуда видно и штольни и форт. Ломпатри до конца не понимал замысла Лорни, и как на самом деле всё это возможно, но полагался на увещевания Закича, что это осуществимо. Посему Ломпатри принял решение отправиться в горы со скитальцем, а остальных оставить на холмах дожидаться его возвращения. Вместе с рыцарем и скитальцем в горы отправлялись Воська с Навоем, я и Акош. Ломпатри знал, что на Воську и Закича можно положиться даже в горах. Но Закич, как единственный, кто хоть что-то смыслил во врачевании, остался с раненым Вандегрифом. Я сразу понял замешательство Ломпатри, когда он выбирал тех, кто отправится с ним в горы. С одной стороны, рыцарю пригодился бы человек, который может сносно держать меч. С другой, Ломпатри предпочитал Закича, который хоть и не сражался как лев, но показал себя верным и надёжным спутником. Теперь же Закич стал нужнее Вандегрифу, который не осилил бы подъём в горы. Потому единственный, кто мог быть полезным Белому Единорогу остался крестьянин Навой. Меня же рыцарь взял с собой по причинам, которые так и остались неясными. Как я ни стараюсь разобраться в том, что движет рыцарем, когда он принимает решения относительно меня — всё тщетно. Мне нужно знать, что же случилось до Дербен. Приблизительно я уже составил картину произошедшего, но я должен вспомнить всё. Тогда я смогу сказать, друг мне этот Ломпатри или же враг. Ну а главаря разбойничьей шайки Акоша рыцарь взял как того, кто лучше прочих в отряде знал горные тропы. Беспалому калеке рыцарь Ломпатри в самой прямой и ясной форме дал понять, что если бандитские патрули засекут их в горах — не сносить Акошу головы.

— Воська, Солдат, хожалый, слушайте меня! — сказал Ломпатри, когда группа собиралась в путь. — Если нас обнаружат, первым делом режьте горло этому псу, а уже потом думайте об остальном. Пусть только задумает вывести нас на тропу с патрулями — будет мёртв. Уяснил, ты, Акош? Если хоть одна душа прознает о нас в горах — не сносить тебе головы.

Утром отряд отошёл от реки и подыскал надёжное укрытие среди холмов. В укромной низине, скрытой от ветров и лишних любопытных взоров, условились встретиться через день. Вандегрифу рыцарь поручил отловить сбежавших коней, если они всё ещё неподалёку или же собрать с их трупов припасы, необходимые для дальнейшего похода. Самое главное, что требовал Ломпатри от своего раненого друга — оставаться незамеченными и набираться сил. Ведь через день предстоит самая опасная часть всего предприятия: схватка с разбойниками. Вариантов осталось два: либо детей держат в форте «Врата», либо в лагере возле штолен. Если из лагеря освободить пленных ещё как-то возможно, то умыкание детей из хорошо охраняемого форта казалось невыполнимой задачей. Но Ломпатри относился к этому весело и непринуждённо: «Если этот ваш Великой Господин и таинственный волшебник смог в одиночку захватить форт, то нам — дюжине бойких хлопцев — не составит труда от этого хвалёного форта камня на камне не оставить!» Конечно, он говорил так лишь для того, чтобы поднять дух крестьян, которые час от часу становились чернее тучи. Что на самом деле думал великий воевода Ломпатри, я сказать не ручаюсь.

Горы встретили нас холодным ветром и мелким снегом, кружащим между отвесными утёсами. Не скажу, что шёл снег — нет. Выпав несколько дней назад, он просто кружился в воздухе, поднимаемый ветром с камней и гонимый с одного места на другое. Снега этого выпало совсем чуть-чуть: он лишь слегка покрывал острые камни. Белого пуха едва хватало, чтобы законопатить многочисленные трещины в холодных стенах, между которыми вилась всё вверх и вверх горная тропа. Здесь ещё колыхались на резком ветре высохшие, пожелтевшие пучки трав. Их высокие, заиндевелые колоски, лишившиеся всякой жизни, дрожали на холоде. Ничего, кроме формы, уже не отличало траву от камней. Чем выше мы поднимались, тем больше и мы становились камнями — холодными, молчаливыми, покрытые трещинами, куда забивается мелкий снег. Иногда мы останавливались, а бывший главарь бандитской шайки крался на четвереньках вперёд и высматривал что-то, притаившись за валуном. Но там, за валуном, на открытых пространствах нас ждала пустота и одиночество. И мы снова поднимались и шли дальше. Лишь однажды Акош, шедший впереди, кинулся назад и чуть ли не силой стал тянуть нас вниз, чтобы мы приникли к земле. Мы схоронились и лежали будто мёртвые, стараясь не дрожать от холода, пробиравшего до самых костей. Через несколько минут по широкому проходу, что огибал выступ, за которым мы таились, прошла группа людей. Они шли молча, но по запаху и той ненависти, которая от них исходила, я, да и все остальные, поняли: это разбойники. Тот широкий проход вёл к форту. Мы же двинулись далее по нашей тропе, терявшейся среди откосов и обвалов. Вскоре тропка взяла вправо и совсем сошла на нет. Теперь мы двигались навстречу видневшемуся вдалеке пику, возвышавшемуся над склоном, скрывавшимся под снежным одеялом. Мы миновали этот склон за час. Но всё это время нас было видно за сотню вёрст: пять чёрных точек на белом снежном поле. Двигались быстро — Ломпатри сильно переживал, что нас обнаружат. И не зря: стоило глянуть через левое плечо, и открывались все Дербены, река, на которой на нас напали волки, и лес. Между проплывающими облаками я разглядел и башню древнего храма, где жили жрецы. Среди лесов и лугов то там, то тут к небу поднимался дым деревень. Наверное, десять лет назад, до прихода бандитов, таких дымовых столбов было гораздо больше. И, конечно же, отсюда я увидел Скол. Сначала я подумал, что это горы, но когда я заметил, что склоны этих гор не стремятся на вершине своей к одной точке, а наоборот, чем выше, тем массивнее они становятся, раскрываясь подобно шапочке груздя, стараясь накрыть навесом близлежащие поля и боры, стало ясно, что это не порождение земли, тянущееся от корней, как прочие горные цепи. Что же росло в тех краях, когда упал Скол? Исполина таких чудовищных размеров могла бы пробить землю насквозь и утащить её за собою в невиданные глубины, где всякая тьма берёт своё начало. Нет, Скол не чудо. Чудо — это то, что Дербены, да и всё Троецарствие выдержало падение этой громадины, не дало трещину и не рассыпалось на мелкие кусочки. Отсюда, с белоснежного склона, я видел лишь западный край скола. Остальная его часть терялась за дымкой пространства, уходя за облака и сливаясь с горизонтом.