Солнце Ирия (СИ) - Егер Ольга Александровна. Страница 3

— Ой! — пискнула Элишка. — Сейчас я поймаю еще! — заявила она аисту и помчалась за новой добычей.

Ее так поглотила эта игра в догонялки, что порой лягушек и жаб вырывали из-под самого клюва уже намерившихся отобедать цапель. Те только и успевали грозно клекотать в спину егозе. Разумные птицы в итоге решили поберечься и вышли из воды. Без еды они не остались — целая горка слегка контуженных хладнокровных была выложена перед голодными пернатыми.

— Молодец, всех накормила! — похвалил, давясь смехом, сокол.

Цапли и аисты подбрасывали в воздух лягушек, и те вскоре пропадали в их клювах. Обедая, птицы еще и посмеивались, отмечая прыть и ловкость маленькой охотницы, а еще тот факт, что если так будет продолжаться, то все они ожиреют от лени, станут неповоротливыми и неподъемными. После чего попросили Аннутку и Бориса Васильевича приводить к водопаду маленькое создание только, когда в округе никого нет.

Выстиранное, разложенное на камнях платье сохло под лучами солнца. Элишка тоже пыталась согреться после купания, с загадочной улыбкой рассматривая радугу над водопадом. Черная ворона прохаживалась поблизости, хорошенько задумавшись над чем-то.

— Надо поискать тебе одежду… — Наконец проронила Аннутка. — Обязательно слетаю, поищу что-нибудь подходящее.

— Чем это плохо? — не понимала Элишка.

— Возможно, если бы ты в нем не ползала на пузе по земле, когда пыталась достать ежа, его можно было носить и носить! — ответил вместо вороны сокол.

Огромная дыра на ткани, появившаяся в ходе поисковых поползновений в кустарнике, пожалуй, была в две ладони размером. Кстати, эти самые ладошки-мерила, изрядно саднили после ласки колючек.

— Да, такой тряпкой можно теперь только полы мыть… — Комментировал изношенность наряда сокол. — Вот! Выводили на прогулку нормального ребенка, а приведем обратно оборванку какую-то!

— Не приведем… — выдала ворона.

— Правильно мыслишь! — обрадовался Борис Васильевич. — Оставим ее здесь и не будем заморачиваться по поводу одежды!

— Борис Васильевич, вы всегда таким были? — спросила вдруг чернокрылая.

Сокол замолчал.

— Во всяком случае, присмотрите за Элишкой. Я быстренько слетаю и вернусь! — и не дождавшись ответа, ворона взмыла в небо.

Оставшаяся за главного вредная птица пристально посмотрела на притихшую малышку.

— Вы меня не съедите! — уверенно заявила девочка.

— Это почему?

— Во-первых, вы уже кушали. А во-вторых, вы вовсе не злой. Просто вредничаете… — улыбнулась Элишка.

Сокол, которого совершенно внезапно перестали вообще воспринимать как угрозу, ошалело сел. Помолчал. Подумал. Придумал, как напугать ребенка. Раскрыл клюв и…

— А что делает владарь? — из-за вопроса пришлось отложить воспитательно-показательные ужастики, и уточнить:

— В смысле?

— Он же не сидит целыми днями в башне. Куда он летает? Туда, где мы с мамой и папой жили?

— К людям? — Борис Васильевич попробовал подобрать подходящие слова, чтобы объяснить маленькому созданию: — Он собирает чистые души. Детские души. Случается так, что девочки, вроде тебя, и мальчики в том мире, откуда ты пришла, болеют… и умирают…

— Как мама?

— Да, как мама, — вздохнул сокол. — Так вот, когда дети закрывают глаза, то их души улетают на свободу. Они становятся птицами.

— Когда мы летели сюда, я видела белых голубей! — поделилась наблюдениями Элишка.

— Именно голубями они чаще всего к нам и попадают. Владарь летит и собирает их в стаю, чтобы они не потерялись, не озлобились в одиночестве. Вместе с ним, они прилетают сюда. Здесь они успокаиваются, ждут своего часа и вновь улетают на землю, где опять рождаются и пробуют в очередной раз прожить чуть подольше, получить немного счастья, любви. Аннутка, к примеру, трижды возвращалась. Два раза умирала в возрасте шести лет. А на третий уже взрослой, и упросила владаря оставить ее тут.

— Три раза… — задумалась маленькая.

— А ты не хочешь обратно?

Элишка вдруг задрожала. Ничто ее больше не влекло в тот мир. Еще и вспомнилось мамино лицо… Не то, улыбчивое и красивое, а изуродованное огнем… Девочка расплакалась, чувствуя, что больше не может удерживать в себе эту боль.

— Да не бойся, никто тебя отсюда не выгоняет… — утешал ее сокол. — Пока! Пока ведешь себя хорошо!

И малышка мигом утерла слезы. Ведь нужно было вести себя так замечательно, чтобы уж точно и ни за что на свете ее не выгнали из птичьего рая, где так красиво и много добрых птиц.

— А взрослые?.. Почему взрослые не прилетают сюда? — успокаиваясь, она прятала свое горе за любопытством, которое очень быстро одолело печаль.

— Ну, потому что они уже не такие, как дети. Даже, если взрослые и кажутся хорошими, то со временем могут стать плохими. Им все надо менять, строить, переделывать, командовать. А тут такого не любят. Здесь никогда ничто не меняется, потому Ирий вечен. Все подчиняются владарю, никогда не сомневаются в нем или его решениях. Конечно, наябедничать на соседей могут. Но уважают его и его мнение. — Ответил Борис Васильевич. — Хотя… Погода у нас меняется… Вот и весь минус.

— А мама? Как же она здесь жила?

— Мама другое дело! Людей у нас тут очень-очень мало! Собственно, маманя твоя единственной и была. А теперь вот ты у нас тут шустришь… — Хмыкнул Борис Васильевич, заметив издали приближающуюся ворону, с какой-то тряпкой в клюве. — Аннутка наряд тебе где-то уже стырила… Эм… — покосился на девочку сокол. — То есть нашла. Сейчас примерять будем!

Черная птица летела над миром людей, обласканная нежными ветерками. Маленькие белые голуби, слетались под ее крылья отовсюду, будто их влекло к ней необъяснимой силой, той, что приманивает мотыльков к свету. Лишь один маленький голубь, когда другие вслед за черной птицей отправились к границе с Ирием, немного приотстал от клина, да и опустился в степь родную, где когда-то с сестрицей собирал ягоды и грибы.

Голубок опустился на веточку, осмотрелся, вспомнил еще что-то о жизни, столь скоротечной. «А ведь мама волнуется! Горюет!» — подумал он. И не желая расстраивать матушку, полетел к маленькому давно не беленому дому. Сев на подоконник он постучался клювиком в окно.

«Мама! Мама! — звал он. — Я здесь мама!»

Да только не слышали его люди в убогом домишке, занимались своими привычными делами, словно никогда тут не было Стёпки Семечкина. Хотя маленькая, старая кроватка и дырявый крошечный лапоть в углу, свидетельствовали о его существовании.

— Убери, Глаша! Выкинь, немедля! — пнув носком Степкин лапоть, приказала мама.

И Глаша, родная, милая сестричка, торопливо, сунула эту память в мешок, да понесла из дома. Отец лишь взглядом недобрым каким-то проводил ее.

«За что обиделись?» — не понимал голубь, постукивая клювом по стеклу.

— Гляди! — наконец, обратила на него мама внимание, и отца подтолкнула.

Вот тут то Стёпка обрадовался. Затрепетал крылышками, и только папа окно распахнул, полетел в мамины теплые руки. А те хвать его и к столу придавили.

— Глашка! Глашка! — окликала мама. — Подай доску и нож…

«Зачем?» — встрепенулся голубь. Как ни силился, не вертелся, а вырваться не мог. Оголодавшие люди слишком хотели есть. Даже голубь сгодился бы им для поживы. Жаль, наивный Степка не помнил, за какую вину его отвели в лес, и накормили плохими ягодами, от которых так сильно болел живот, а потом хотелось спать. Он просто, как и все хотел кушать. Глаша еще тогда, глотая слезы, отказывалась делить с братом ягоды, и щедро разрешила съесть и свою порцию…

Лезвие ножа поднялось в воздух, и собиралось опуститься прямиком на шею… Но одной рукой жизнелюбивую птичку удержать не удалось и голубь уперся лапками в стол, выскользнул из пальцев женщины, и сделав круг по пустому дому, вылетел в распахнутое окошко.

Степа еще долго-долго летал в поисках той черной птицы и горько плакал. А потом заплакал еще сильнее, когда понял, что остался совсем одинешенек в темном лесу.