Времена Амирана (СИ) - Голубев Сергей Александрович. Страница 27
А народ тем временем зашевелился. Кто-то уже направился к выходу. Еще немного, и все разойдутся. Останутся одни слуги. И что тогда? А ему куда деваться? Выгонят отсюда — обратно уже будет не попасть.
Вдруг наметившееся было центробежное движение сменилось на центростремительное. Двое — мужчина и женщина, явно не из дворцовой обслуги, пошли туда, куда так хотел попасть Пафнутий. Хотел, но боялся. А они шли. Они не боялись. Они явно имели право.
Пафнутий посмотрел на них внимательнее. Они шли рука об руку. Женщина была молода и красива. Мужчина был повыше и постарше ее. И, похоже, это она вела его, а не наоборот. Вид у влекомого был бледен, глаза растерянно бегали по сторонам, ноги шаркали подошвами по мрамору — им явно не хотелось идти туда, куда они шли. Наверное, так выглядел бы сам Пафнутий, если бы решился все-таки пойти туда, куда хотел.
Они дошли до границы круга, образованного стоящими вокруг мертвого тела. Женщина остановилась и, как показалось Пафнутию, подтолкнула своего спутника в спину. Он запнулся и сделал шаг вперед, туда, к лежащему, выходя за пределы этой, сама собой образовавшейся, границы. Чем тут же обратил на себя внимание окружающих. Потом он, видимо по инерции, сделал еще один шаг. И вот тут уже всем стало ясно, что это не случайность, и не просто так.
Ясно это стало и Пафнутию. И интересно. Незаметно для самого себя он двинулся туда. Просто, чтобы лучше видеть и слышать. Но, тем не менее, двинулся. И, кстати, не он один. Другим тоже стало любопытно.
***
Урлах остановился и растерянно огляделся вокруг. Все смотрели на него. А где же Сердеция?.. А, вот она, тоже смотрит, и слегка улыбается, и кивает ему незаметно — подбадривает. Ну, что же…
— Э-э… — Начал Урлах. — Господа!..
Горло перехватило и он закашлялся. Ну, — подбодрил он себя, — смелее! Это же мой брат. Да, мой брат!
— Это же мой брат, господа. Я хочу сказать… Мне так жаль… Я буду, это… Я возьму на себя все эти… расходы. Я хотел сказать — заботы…
***
— Что он там бормочет? — Бенедикт нахмурился и сурово уставился на зятя, которому вдруг пришла в голову блажь о чем-то тут поведать городу и миру.
— Папа, что ему надо?! — Принципия вдруг напряглась и отлепилась от него. — Чего он хочет?
Урлах услышал и вздрогнул. Этот голос — почти крик — сбил его с мысли, и он снова замолчал, испуганно уставившись на Принципию и Бенедикта.
В наступившей тишине явственно прозвучал голос Бенедикта.
— Это он намекает, дорогая, что престол Эрогении должен остаться за ним. Торопится немного. Хотя, в общем-то, он прав.
***
Горе лишило Принципию сил. Нахлынувшая ярость эти силы вернула, да еще с процентами. Она шагнула к оторопевшему Урлаху, сверля его горящими глазами.
— А ну, пошел вон! — разрезал тишину ее резкий, высокий голос. — Иди отсюда, шакал!
От неожиданности Урлах сделал шаг назад. Напрасно. Как раз позади него в этот позорный для него момент оказалось распростертое на полу тело. Он оступился и неловко упал спиной на мягко принявшего его Геркулания. Это уже было чересчур. Урлах завозился и, стараясь не опираться на мертвое тело, кое-как поднял свое, тоже чуть живое. Низко опустив голову, не глядя ни вокруг, ни перед собой, а только себе под ноги, но и там ничего не видя, Урлах прошел через расступившуюся толпу и пошел куда-то. Куда-то туда…
Он не оборачивался, и поэтому не видел того взгляда, которым его провожала супруга. В этом, хотя бы, ему повезло.
***
Принципия осталась одна. На самом деле одна — не было во всем свете того, кто мог бы разделить с ней ее горе. Но ей было все равно. Никто ей и не был нужен. А тот, кто был, лежал перед ней, уже бессильный защитить ее и утешить. И она опустилась перед ним на колени. А потом еще ниже. Прижалась к уже начавшему остывать телу. А потом приподнялась и сказала, ни к кому конкретно не обращаясь, а так — и всем, и никому. Может быть, богу…
— Он мой! Никому не отдам. Это мой муж. Ясно?!
***
Ну, это она, конечно, поторопилась, — отрешенно подумал Бенедикт, взирая на происходящее, — мужем, слава богу, он еще не стал. Вот если бы стал, было бы куда хуже. Пришлось бы отстаивать ее права на престол в этой дурацкой Эрогении, пропади она пропадом! Ненужная возня ради ненужной страны. А куда денешься? Окружающие не поймут…
Да, в такой ситуации бестолковая и вредная суета была бы неизбежна. Возможно, война. А войны Бенедикт не хотел категорически. Бенедикт, вообще, был монархом новой формации. Еще только вступив в должность и отрешась от забав молодости, он огляделся окрест и ахнул. Перед ним, а теперь — под ним, лежала громадная территория, слабо заселенная, вся состоящая из плохо пришитых гнилыми нитками лоскутов не мытьем, так катаньем присоединенных его предками — как раз-таки любителями помахать мечом и шпагой. Страна нищая, дикая, косная и невежественная. С ней надо было что-то делать. И он делал. Он мостил дороги, он осушал болота на юге и обводнял пустыни на востоке, он основывал университеты. И на все это уходило пропасть денег. Деньги утекали, как вода в песок все тех же пустынь, а пустыни оставались все так же пусты, и дороги, ведущие в никуда, зарастали травой и колючими кустами. Даже разбойникам там поживиться было нечем.
А тут бы еще и Эрогения!.. Ну уж, не надо.
***
Сам не заметив, как, Пафнутий оказался среди людей, окруживших эту импровизированную сцену, на которой происходили все эти нелепые и невероятные события. Захваченный зрелищем, он даже как-то забыл о собственных проблемах.
Ах, эта принцесса, как она была прекрасна в своем горе!
Вот, — думал Пафнутий, глядя на нее, — вот человек, который меня не оттолкнет. Она уцепится за меня, как утопающий, а этот, Ратомир, подтвердит, что я — тот, за кого себя выдаю. Впечатлил же его мой нехитрый фокус с огнем там, на улице. Ему же невдомек, что это ерунда, которая под силу даже начинающему.
Ну, что же, — решился, наконец, Пафнутий, — тогда пошли.
3
— И это — король!.. — Усмехаясь про себя, думал Куртифляс, провожая глазами удаляющегося куда-то прочь незадачливого Урлаха. — Бедная Недерландия.
А, впрочем, черт его знает, — продолжал он рассуждать на давно волновавшую его тему, — может быть, при таком вот короле и хорошо жить? Слабый король, беззубая власть — делай, что хочешь! Ну, нет! Был бы я королем…
Но тут какое-то движение, возникшее где-то сбоку, почти вне поля зрения отвлекло его от рассуждений, имевших, безусловно, важное государственное значение. Куртифляс обернулся. Ага, так и есть. Похоже, этот изрядно затянувшийся спектакль продолжается. На сцену несколько неуклюже, расталкивая стоящих на пути, пробирался новый персонаж.
Куртифляс стоял в стороне от толпы, искренне полагая, что все, что могло случиться, уже случилось. Все равно сейчас все разойдутся, ну, так и ему, в общем-то, делать тут больше нечего. Поэтому он не сумел разглядеть того, кто решил зачем-то продолжить веселье. Мелькнула спина, облаченная в какую-то простецкую темную куртку и голова со светлыми растрепанными волосами.
Куртифлясу стало любопытно, и он шагнул вперед, туда, где, кажется, назревало какое-то событие.
***
— Вот это да!.. — Вот уж чего Ратомир не ожидал от своей всегда такой скромной, застенчивой сестры, так это вот такого урагана, такого вулкана — ну, а как еще назвать и с чем сравнить то, что она только что выкинула? Бедный Урлах, он тоже не ожидал, идиот… Нашел, тоже, время заявить о своем родстве с покойным.
А потом она бросилась к своему жениху, и в ее словах, ее голосе, ее позе было столько искреннего горя и отчаянья, что у Ратомира на глаза навернулись слезы. И сквозь эти слезы он увидел как к Принципии шагнул кто-то и сперва склонился над ней, а потом и вовсе присел рядом. Ратомир проморгался и обнаружил, что этот нахал не кто иной, как тот самый, с которым они тащили Геркулания. Этот маг, как его там зовут?.. Что-то смешное и нелепое, как и он сам — а-а, Пафнутий!