Предрассветные боги (СИ) - Сергеева Александра. Страница 46

— Вы тут, гляжу, пообвыклись. Поотмякли душой. Позабывать стали пережитое. Вроде, как было, да сгинуло безвозвратно. И все прочие беды к вам теперь не сунутся. А вам еще сквозь горы продираться с бабами да детишками. Легко ли то, а, Ирбис?

— Сто потов сойдет, — мрачно пообещал горец. — И я тем путем пойду лишь с теми, кем обнадежен. Капкиай, ты мудростью одарен, скажи свое слово.

Сул ответил не сразу. Ну, да его никто и поторапливал, пока степняк щурился куда-то мимо круга вдаль.

— Это мы тут уже почти все свои, — степенно начал он. — Все одинаковы. А придем к чужому народу? Те, что пришли сюда за нами, это не весь народ. С ними мы ладим, но они… люди особые. И с ними нам не жить. А с их народом жить. Как жить? Вот, как себя покажем, так и поладим. И как же мы себя покажем там, коли и тут не ладим? Ты, Тугор, мудрый человек. И ты прав: сурово Драговит приговорил. Но он иначе не может. И я бы не смог. И ты бы не смог, коли бы повел на свою землю столько чужаков. Чужих своему народу, чужих друг другу. Он знать должен, что мы не принесем разлад в его дом. Понятно, что и там будет всякое. Но, мы о том пока не знаем, и надеемся на доброе. А тут мы уж точно знаем, что лада с оленями у нас не будет. А моим людям лад нужен. Им свой дом нужен. Новый сильный Род нужен. Дети нужны, внуки. И под рукой могучих богов славнов они верят в то крепко. Мое слово: пусть уходят. Я о их судьбе думать не хочу. Я о своих людях думаю.

— Это ты, лебедь, верно придумал, со степняка нашего спрос начать, — хмыкнул Небор, едва сул умолк. — Он разом и за себя, и за меня сказал.

— И за меня, — вскинул руку Браниша. — Я в новый Род с кровью на руках входить не шибко-то рвусь. А кровь будет, — сверкнул он глазами на Чедомира.

Тот лишь криво усмехнулся, но лаяться при Драговите не решился — боялся славна, у коего сама смерть в сестрицах. А от полоняников с полуденных копей шагнул в круг невзрачный мужичок-середович с редкой бородкой, острым носом и бесцветными глазами под сожженными бровями.

— Что, Зорун, никак тебя старшим крикнули? — хмыкнул Небор.

— Да, вот уж, — развел руками тот.

— Это дело. Давно пора было. Так чего ты нам скажешь?

— Ничего, — преспокойно отнекался Зорун. — Не мое дело в чужом Роду голос подавать. Я для того Рода еще ничего путного не сотворил, дабы равный голос иметь. И мои мужики в том меня одобрили, ибо не по закону то. Да и не по совести.

— Что ж, — запустил в бороду пятерню Тугор. — Видать и ты за двоих приговорил: за себя и за меня. Я, пожалуй, тож на слово Драговита положусь.

Все время, покуда старшие ватаг решали их судьбу, олени хмуро молчали, сгрудившись самой тесной из всех кучей. И великой радости от того, что вождь решил по-ихнему, не являл собой ни один — даже Чедомир мрачнел на глазах. Да и дюжина волков со своим старшим Воличем недовольно супилась на Драговита с братьями, ровно те что должны им были, да от долга того увильнули. Волич тот, судя по всему, дураком-то не был, и общее неприятие к Чедомиру заметил. Отсюда и сомнения имел, будто на их совместном пути все пройдет ладно. А без лада в этакое дело можно и не встревать — это, как просто взять, да и вернуться в копи своей волей. В одиночку же их хилая ватага и вовсе сроду не доберется до родных домов. Волк вытаращился на Драговита, пытая того взглядом, ровно отыскивая в глазах вожака хоть малую уступку. И многие из мужиков то понимали. Кое-кто даже сочувствовал торопыге, ни с того, ни с сего решившему, будто он сумеет повернуть дело едино к своей пользе. Вроде как вынудит славнов довести его до безопасных пределов. А оно им надо, коли у них на руках столько народа, за судьбу коего они заложились жизнью в чужих землях? Не, тут уж у всех бывших полоняников единый интерес: поскорей покинуть этот проклятый край, где сгинуло бессчетно их родичей.

Опять же, и упрашивать оленей с волками, дабы опамятовались, да назад просились под руку Драговита, никто не торопился. Чедомира было время узнать — не оставалось нынче тех, кто бы мог, положа руку на сердце, подать голос за то, что этот гордец образумится. Коли рассудить по чести, так не у него единого сердце просится вернуться в родные места — у других тоже свербит в душе. Дак и с головой тож посоветоваться не грех: куда ж тащиться в такую даль да на погибель себе и бабам? Боги? Да будут те благословенны уж за то, что пришли сюда, выручили. А уж чего большего у них вымаливать бесполезно. Да и стыдно. Не зря же они явились к славнам, а не к другим каким Родам — видать в том важность большая есть. Видать, тем на роду написано что-то великое свершить, и размениваться на жизни нескольких десятков полоняников, что себе на уме, они не станут. Они вон люд степной иноплеменный под свою руку взять не погнушались, братьями их назвали. А тут ради кучки бодливых родичей под новую беду всех подводить станут? Не бывать этому. И любой, кто не дурак, верный выбор сделает.

— Ну, чего?! Сговорились?! — звонко пропел промеж толкующих мужиков мальчишеский голосок.

— Об чем? — попытался ухватить ушлого бога Тугор, да промахнулся.

Перунка увернулся, доскакал до Драговита и угомонился лишь у него на коленях, втянутый на шкуры богатырской рукой:

— Ты дашь нам пару повозок, дядька Тугор?

— Эт, кому это нам? — не понял тот.

— Так мне с дядьями. Нам на закатных-то землях, чай, многое, что сгодиться может. Путь-то не близкий.

— На каких закатных? — опешил тур.

— Вечно ты все поперек да наискось! — пожурил племянничка Рагвит. — А то без тебя столковаться б не успели.

— Больно долго толкуете, — насупился бог. — А мы уж дней через десяток и выступить могли бы. Вон, как все тает ладно. Скоро, глядишь, и первая трава полезет. Так чего ж попусту тут отираться?

— Угомонись, — деланно сурово остудил торопыгу Драговит, пряча в усах улыбку. — Да, мужики. Тут, вишь, у нас новое заделье появилось: Перун на закат навострился. А мы, понятно, с ним.

— Это, кто это мы?.. — начал пыхтеть Тугор, да осекся, наткнувшись на злобную усмешку торжества Чедомира.

Тур начал, было, яриться, да Перун ему того не позволил.

— Ты со своей торопливостью как-нибудь и помереть поторопишься!

Чедомир и не в раз допер, кому ледяной голос бога послал жесткий укор. А тот криво усмехнулся и пронзил зарвавшегося оленя острым взглядом:

— Мы на закат по своим надобностям пойдем. И вас от бед укрывать не станем. Вы нам без интереса.

— Это почему это?! — не удержавшись, рыкнул на обманчивого ликом молокососа Чедомир.

И в тот же миг взвыл и рухнул наземь, как подкошенный. Мужики еще на него пялились, силясь понять, что это тут у них на глазах стряслось, а Капкиай уж склонился над павшим, нащупывая жилку на шее.

— Мертв, — объявил сул, преспокойно отходя к своим.

— Поделом! — сплюнул Браниша и задрал по-нову отрастающую бороду: — Привык, невежа, на нас псом брехливым кидаться! Вот с великого-то ума и на бог такоже кинулся. Поделом!

— Поделом, — буркнул Тугор, обводя взглядом оторопевших оленей. — И будет о нем. А вот ты, Великий, не утрудишь ли себя? Не поведаешь нам сущеглупым, за какой такой надобностью ты на закат навострился?

— На тамошние земли поглядеть, — пожал плечиками Перунка, явно норовя сползти со шкур и удрать.

Драговит стряхнул его на землю, и бог унесся прочь меж расступающихся перед ним в тяжком молчании мужиков.

— Слава Перуну, убрался шалопут, — как ни в чем не бывало, возвестил Парвит.

— Ну, хоть доброе дело свершил, — пробурчал под нос Рагвит. — Не зазря явился.

— Стало быть, на закат, — меж тем хмурился Тугор.

Да и прочие славны озаботились нежданной вестью. Даже те олени, что уносили из круга старшого, принявшего кару грозного бога. Лишь степняков та весть не возмутила, не взбудоражила: они уж сгрудились, что-то негромко бормоча промеж себя на неведомых наречиях.

— Так чего ж тогда Чедомиру такая участь? — насупился и Браниша. — Иль не того ж самого он добивался?