Глядящие из темноты - Голицын Максим. Страница 5

— Он давно говорил, что ему суждено помереть в дороге. В дороге он и скончался. От лихорадки. Он был уже очень стар, бедняга.

— Это ты у него научился всяким трюкам? Тот усмехнулся.

— Всяким трюкам я научился от отца. Он принадлежал к гильдии жонглеров. Потом, я и сам немало постранствовал — везде есть чему поучиться. Поступил в услужение к старику Гунтру, а потом он меня и в ученики взял. Больше-то у него никого не было, ни дома, ни родни. И стали мы с ним бродить по дорогам. Но надолго нигде не задерживались — пришлых не очень-то жалуют.

— А я думал, — сказал Леон, — что народ тут невредный. А они вон как разбушевались ни с того ни с сего.

— Обычно народ спокойный, до убийства дело не доходит. Но сейчас, похоже, все взбудоражены. И что это вас в нижний город понесло?

— Мы изучаем обычаи, — пояснил Берг, — где и как живут люди.

— А! Мой учитель тоже изучал обычаи. Как живут люди… Говорил, важнее ничего нет на этом свете. Только зря вы без провожатых по таким местам ходите.

— Если при нас будут люди маркграфа, вряд ли горожане станут вести себя по-свойски, — сказал Леон.

— Ну, так вам нужен кто-то вроде меня. «Может, и вправду нанять его», — подумал Леон.

Парень ему понравился. Глаза хитрые, живые — вон как по сторонам шныряют… А если он несколько лет бродил по дорогам с нищим философом, он наверняка неглуп, и мир повидал, и даже образован — для простолюдина.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Айльф.

— Пожалуй, ты и прав. Свой человек нам не помешает.

— Стол, крыша над головой и два кругляша в день, — тут же откликнулся парень.

— Договорились.

В долине между покрытыми молодой травой холмами кипела весенняя ярмарка. С верхушки холма были видны палатки с товарами, разбитые ровными рядами друг против друга, — образованные таким образом длинные улицы давали достаточно простора для проходящих по ним толп. Уходящие вдаль продольные и поперечные ряды палаток отсюда, с холма, казались каким-то диковинным явлением природы.

Там, на ярмарке, имелось все, что только может быть изготовлено мужской и женской рукой; цветное и белое сукно, красное сукно, окрашенное кошенилью, сукно коричневое и пурпуровое, грубые полотна и холст, оленьи шкуры, кроличьи и беличьи шкурки, шкурки выдры, шкурки козлят, воск и головы сахару, миндаль, камедь, чернильный орешек — все, что только может быть выращено и добыто в жилых краях от хмурого, затянутого лентами тумана побережья до неприютных пустынных пространств на севере, где ветер поет человеческими голосами…

И все это сверкало, переливалось, шумело: лошади ржали, быки ревели, овцы блеяли, свиньи визжали, и лаяли многочисленные собаки, которые сопровождали своих хозяев, защищая их от волков и воров.

— Ну и ну! — ошеломленно произнес Леон, покрутив головой.

— Это что, сударь, — Айльф взглядом знатока окинул простиравшуюся внизу панораму, — видели бы вы ярмарки в Ретре! Вот это и впрямь ярмарки. Туда от самых Кальмских топей товары свозят…

— А эта?

— А что — эта? С окрестных деревень, с хуторов, с побережья всякую всячину — это да, конечно… Соленую рыбу-свистульку, например, лучше, чем в Солере, нигде не найти, но ведь все остальное через Ретру идет. А Ретра за провоз всегда драла втридорога, еще со времен дедушки нынешнего герцога — говорят такой скупердяй был, ростовщик, а не герцог! С тех пор уже несколько раз Солер просил снизить пошлины, а Ретра — ни в какую… Богатая страна — правители там испокон веку прижимистые были, потому и богатая. А теперь, когда солерцы рудники свои горные бросили, еще хуже стало… Раньше хоть своим серебром платили…

— Ладно, — сказал Леон, — пошли посмотрим… Айльф презрительно, с видом бывалого человека, пробурчал:

— И смотреть-то тут не на что…

Тем не менее и он с любопытством стрелял глазами по сторонам.

Спустившись с холма и оказавшись в толчее, Леон протискивался сквозь толпу, жадно ловя пряные запахи. Глазам с непривычки было больно от обилия красок: шуршали пестрые ткани праздничных нарядов, трепетали на ветру узкие вымпелы над палатками, отблескивали на солнце синим, пурпурным и зеленым развешенные на продажу шелка, и надо всем этим трепетало на северной стороне неба призрачное белое пламя, почти невидимое в прямых лучах стоявшего теперь в зените солнца.

В одном месте толпа была особенно шумной — она сгрудилась вокруг какой-то крытой повозки. Задняя, открытая часть фургончика была затянута однотонной тканью, образуя импровизированный занавес.

— Что это там такое? — спросил Леон у Айльфа, который следовал за ним с равнодушным видом человека, давно уже насмотревшегося на всякие диковинки.

— Кукольный театр, только и всего, — ответил тот. — На ярмарках бродячих актеров всегда хватает. Я и сам подгадал к праздникам, чтобы заработать немного. Обычное дело.

— Это для тебя обычное дело, — Леон вытянул шею, всматриваясь поверх голов в неестественно движущиеся фигурки. Айльф, который был ниже его, влез на опрокинутый бочонок.

— Кто это там, слева? — спросил он юношу.

— Служительница Дочери Божией, — ответил тот, — они дают обет безбрачия, ну, вы знаете. А вот и рыцарь-соблазнитель. История-то старая.

Рыцарь-соблазнитель был в замечательном шелковом плаще, против которого, безусловно, не могла устоять ни одна женщина, даже служительница Дочери Божией. Она, впрочем, и не пыталась противиться соблазну, а пала тут же, к восторгу толпы, увлекая рыцаря за занавеску. Потом сделавший свое дело рыцарь сел на серого в яблоках коня и удалился на войну, а у несчастной девы начал стремительно расти живот. Еще пара минут, и она разрешилась розовым младенчиком, немного порыдала над ним, в отчаянье воздевая руки, а потом, озираясь и накрыв малютку плащом, понесла в черную рощу, которая внезапно выросла на краю сцены. Из-за занавески выскочила новая фигура — приземистая, горбатая, с невероятно большими отвисшими ушами и ярко-красным, болтающимся, точно у удавленника, языком. Толпа разом откачнулась, точно создание и впрямь могло ожить.

— Кто это, — спросил Леон, — бес?

— Нет, — неохотно ответил Айльф.

— А кто?

— Не принято называть…

— А показывать, значит, принято…

— Так ярмарка же! — удивился Айльф. — Балаган.

— И все-таки? — напирал Леон. — Демон? Слуга Темного? Это он потому, что дева нарушила обет, да?

— Это совсем другое, сударь, — Айльф понизил голос до шепота. — Дева лишилась своих заступников, вот и пришел он к ней… Корра.

— Корра?

— Чш-ш… Вы, сударь, лучше на представление смотрите.

— Это у них что-то вроде лепреконов или кобольдов, — пояснил Берг, рассеянно наблюдавший за представлением. — Они живут в сердце гор, в чащобах. Довольно страшненькие.

Лепрекон выхватил младенчика и пропал вместе с ним, оставив после себя лишь облачко дыма и безутешную девицу.

— Детишек любит, — пробормотал Леон.

— Холодно у них под землей, — пояснил Айльф, — вот они и тащат туда все, до чего могут дотянуться. Живое, тепленькое. Стоит лишь Светлой деве отвернуться, как вот сейчас…

— А мораль? — спросил Леон.

— Понятно, какая мораль, — так же рассеянно отозвался Берг, — не блуди.

— Все-таки это бес. Ну, не бес, так его местный аналог.

— Это не бес, — настаивал Айльф, — все бесы при деле, все в свите Темного. А этот сам по себе. А что вам вообще на ярмарке нужно-то? Вы ищете определенный товар? Какой-нибудь особенный? То, чего нет у вас в стране?

«У нас нет и половины из того, что тут продается, — подумал Леон. — Ну кому нужны кошениль или чернильный орешек в эпоху искусственных красителей? Кто будет покупать скот, когда на автоматизированных фабриках вызревают в танках культуры белковых тканей?»

Стоит послу лишь задуматься, что он, собственно, ест на этих роскошных приемах, где столы ломятся от яств… о том, что жареный целиком поросенок когда-то был самым настоящим живым животным, визжал и бегал по двору… Несколько человек в Корпусе так и не получили сертификата, сломавшись именно на этом. От послов требуется известная толстокожесть — при хорошем воображении и отменной наблюдательности. Парадоксальное сочетание.