Приматы моря - Акимушкин Игорь Иванович. Страница 7

Дело в том, что аргонавты вернулись к традициям предков – вновь стали жить в раковинах. Раковинки тончайшие, будто пергаментные. Животные скользят в них по волнам, как в миниатюрных лодках. На верхней паре рук у маленьких мореплавателей есть расширенные лопасти. Древние думали, что при благоприятной погоде аргонавты поднимают вверх эти лопасти, ветер ударяет в них, и раковинки плывут, словно под парусами.

Но оказалось, что лопасти на щупальцах не навигационные, а строительные органы: они выделяют жидкое вещество, которое, застывая, образует раковину. А в ней аргонавты вынашивают свое потомство. Значит, раковина у них не только лодка, но и колыбель.

Когда говорят об аргонавтах, обычно имеют в виду их самок: это существа более импозантные, чем самцы, и только они живут в раковинах. Самцов и заметить-то трудно – такие они карлики. Ведь самка аргонавта раз в двадцать больше самца, разница между ними такая же, как между львом и мышью. Самый крупный известный науке аргонавт – самец уместился бы на ногте большого пальца, в то время как длина одной самки, хранящейся в Британском музее, целых 310 миллиметров.

Когда наступает пора размножения, одно щупальце самца-аргонавта начинает вдруг быстро расти. Достигнув допустимого предела, оно отрывается от головы животного и уплывает, предварительно захватив с собой один-два сперматофора. Щупальце, извиваясь, рыщет в морских джунглях – ищет самку своего вида. Найдя ее, заползает к ней в мантийную полость, там сперматофоры «взрываются» и оплодотворяют яйца.

Своим видом щупальце-путешественник напоминает червя с двумя рядами «ножек» – недоразвитых присосок. Не удивительно, что первые натуралисты считали это странное щупальце паразитом, живущим в мантийной полости самки аргонавта.

Известный французский анатом и палеонтолог Жорж Кювье принял мнимого паразита за самостоятельное существо и дал ему научное название Hectocotylus – «обладатель ста присосок».

Немецкий биолог Генрих Мюллер первым заметил, что гектокотиль – не паразит, а посыльный самца аргонавта, который с его помощью обеспечивает свое бессмертие в потомстве.

Мюллер писал, что гектокотиль настолько подвижен, что его трудно исследовать: постоянно извивается, дергается, переворачивается. Не мудрено, что Кювье принял его за червя! Часами гектокотиль активно плавает в воде, точно не обрывок щупальца, а самостоятельный организм. Он наделен очень сложной системой нервов, общая длина которых в десять раз превосходит размеры самого животного.

После небольшой экскурсии в аквариумы разных стран мира, где мы познакомились с основными способами размножения головоногих моллюсков, вернемся вновь к другу моему Мефистофелю, которого мы оставили в банке на берегу острова Итурупа. Но еще до того как он попал в банку, случились события, которые имеют непосредственное отношение к нашей с ним встрече. О них я и расскажу в следующей главе.

КАК МЫ ПРИЕХАЛИ

Олегу разбудил дед Афанасий. Он тряс его за плечо и говорил:

– Слышь, Олега? Да проснись, тетеря! Слышь… На карбасе экспедиция, снять надоть. Христофорыч еще в вечере людей ссадил, амуниция разная… – Петр Христофорович был капитаном китобойца «Добычливый». На баркас, который болтался на рейде, высадил он научную экспедицию. Нужно было доставить ее на берег.

Олега лениво сполз с верхней койки, сунул босые ноги в резиновые сапоги, накинул ватник на одно плечо и вышел из барака. Сильный ветер толкнул его назад. Олега пригнулся и шагнул навстречу сырой мгле. Мгла пахла водорослями, а соленые брызги оставляли на губах вкус моря.

Ну и погодка! Моря не видно и берега не видно. Вокруг туман, свищет ветер. Срывает гребни с волн, разбивает на миллиарды капелек и брызжет в глаза. А там, где океан, – гул стоит: «работает накат», как здесь говорят: прибой с грохотом бросает волны на скалы.

Олега вышел из-за угла конторы – сразу ветер рванул с него ватник. Океан заревел в тысячу глоток.

У слипа [20] ждали Олегу рабочие и Аркашка – завплавсредствами.

– Где ты пропадал, аспирант! – закричал он на Олегу.

Олегу прозвали аспирантом за интерес к естественным наукам, который он безусловно проявил, с любопытством копаясь в китовых кишках. Каждый орган он на – зывал «по научному» на тарабарском языке и смешил раздельщиков.

Олега ничего не ответил. Он хоть и прошелся по ветерку, но толком еще не проснулся.

На слипе стояла лодка-плоскодонка. Олега бросил в нее ватник. Сел, разобрал весла.

– Давай, – буркнул он.

Рабочие навалились, лодка заскользила по слипу, словно салазки с горы, с плеском врезалась в волны. Брызги рассыпались веером.

Олега приналег. Часто-часто начал грести. Момент был ответственный.

Накат сильный, не отгребешь до большой волны – налетит, перевернет. Потащит разок-другой по камням и выкинет с поломанными костями. Только зазевайся.

Олега греб изо всех сил, а с места будто бы и не стронулся – все у самого слипа копошится.

Вдруг видит: из темноты надвинулась волна, словно гора. Сердце его замерло. Она ударила – лодка задрожала, пошла боком-боком. Не смог удержать ее Олега, и полетела лодка на берег – хорошо еще на слип, – с треском бухнулась на скользкий бетон.

Олега вылез из-под нее, потирая бок.

– Один не выгребет. Помогай, Аркадий, – это сказал директор китокомбината. Он был уже тут. Не мог спать хозяин, когда приезжают гости.

– Где куфайка-то? – спросил Олега.

– А на что она тебе. Садись, да не спи! – закричал Аркадий. Он уже сидел на банке.

– Где куфайка-то моя? – меланхолически повторил Олега.

– Утопла, – сказал кто-то спокойно.

– Я на майские ее купил…

– Ну, пошли, – приказал директор. – Выдадим тебе другой ватник.

Снова раскатили лодку. Олега шарил глазами по сторонам – искал «куфайку».

Лодка врезалась в волны, словно в масло. Рассекла их. Живо вынесли ее две пары весел за пенящийся гребень прибоя. И скоро на берегу потеряли из виду утлую посудину и двух людей на ней, которые удивились бы, если бы им сказали, что они совершают подвиг. Скрылись в вертящейся мгле.

А два человека на баркасе устали ждать. Вымокли до нитки. Одного укачало – шла крупная зыбь. Он прилег на ящики со склянками, накрылся плащом. Второй с тоской смотрел в сторону, где должен был быть берег. Но не видно было ни огонька, не слышно ни звука, кроме голосов утихающего шторма – плеска волн о баркас, свиста ветра и гремящего где-то поблизости прибоя. Черный мрак вокруг да соленые брызги.

Вдруг совсем рядом услышали они голос, – странно так, словно исходил он из самых глубин моря, из серых волн, бегущих нескончаемой чередой.

– Карбас не видать?

– Гдей-то тут. Стоп, не греби… Тише, черт, веслом-то! Фуражку сшиб.

– Шея у тебя больно длинная, Аркашка. На аршин торчит, все под весло попадает – хоть в кабельтове будь. Как ты за провода не цепляешь?

– Ну что мелешь…

– Я критику навожу…

– Ты мне лодку наведи. Где баркас-то?

– Э-эй! – гаркнул кто-то из темноты.

Люди на баркасе вскочили и разом закричали:

– Гоп-гоп!

– Ого! – ответили им.

Услышали скрип уключин. Вот и лодка.

– Табань!

Развернулась боком. Один из гребцов ухватился за борт баркаса.

– Живые? – спросил он.

Не без приключений нагрузили лодку. Самое трудное было высадиться на берег. Опять на слип. С носа лодки бросили веревку, на слипе ее подхватили, бегом потянули. Гребцы приналегли. Лодка не кит, но ловко выскочила на мокрый жирный бетон и покатилась вверх по скользкой горке, подгоняемая ударами волн по корме.

Так мы прибыли на остров Итуруп.

МЕФИСТОФЕЛЬ ПОЛУЧАЕТ НОВУЮ КВАРТИРУ

Нигде нет такой огромной гальки, как на Курильских островах. Обкатывал ее сам Великий океан: оттого и галька здесь размером с бочонок. Есть и побольше.

На острове Итурупе песчаные пляжи редки. Чаще отвесные скалы встречают гранитной грудью удары неистовых волн. А там, где скалистые утесы чуть отступили от берега, лежат у воды груды циклопической гальки.