Тайна старого Радуля - Голицын Сергей Михайлович. Страница 25

– Отбой атаки! – скомандовал Игорь.

Все собрались вокруг Георгия Николаевича. Они тяжело дышали, их лбы блестели от пота, у многих на руках и лицах краснели волдыри от крапивных ожогов. Поиски белых камней опять закончились неудачей. И все же битва с бурьяном подняла настроение. Ребята громогласно обменивались впечатлениями:

– А я!.. А у меня… – слышалось поминутно.

– Мы ждем ваш рассказ о Проклятом месте, – обратился Игорь к Георгию Николаевичу.

– По правде говоря, не люблю я эту историю рассказывать, – начал тот. – Ну, да от вас не отвертишься. Садитесь, история длинная.

Все расселись под кустами сирени, и Георгий Николаевич начал передавать все то, что слышал в свое время от здешних стариков.

До революции земли у радулян было маловато, на песчаной почве урожаи получались плохие, своего хлеба никак не хватало. Вот почему крестьяне нанимались к городским купцам возить на их текстильные фабрики дрова, а иные плотничали, строили дома по всей Владимирщине. Жили они нельзя сказать чтобы очень бедно, но и не богато.

Лишь один радульский крестьянин, Суханов Егор Антонович, жил с достатком. Держал он в селе лавочку. Когда у его односельчан не было денег, он продавал им товары в долг, но под высокие проценты. А у кого денег возвращать не хватало, тот шел к Суханову в батраки.

С каждым годом богател Суханов. Чуть ли не вся округа попала к нему в кабалу. Начал он забирать у должников хлеб, скотину, пускал несчастных по миру.

Задумал он построить дом, да такой, чтобы по всей округе краше не было. Место облюбовал вот тут, в стороне от села, где теперь сирень и этот бугор.

Михаил Абрамович со своими сыновьями Павлом и Ильей взялся выстроить такой дом в два этажа, а за какую цену, сказать постеснялся.

Срубили плотники дом шестистенный, на кирпичный фундамент поставили, крышу железом покрыли, над водосточными трубами железные цветы нарезали. А сам Михаил Абрамович по всем стенам пустил резьбу, судя по рассказам радулян, особенно тончайшую, искусную. Изобразил старый умелец на крыльце, на балкончике, вокруг окон и вокруг чердачного окошка цветы и листья, кое-где вырезал зверей, птиц и русалок.

До сих пор старые радульские жители вспоминают тот дом, какой они называли боярским теремом. Прохожие, когда шли мимо него, то всегда останавливались с удивлением.

Пока три плотника строили, Суханов кормил их только мучной похлебкой да жидким пшенным кулешом, сваренным на воде. А когда поднялся дом на этой горке и покрасили мастера все узоры разными красками, то поднес им Суханов по чарке водки и дал Михаилу Абрамовичу пятнадцать рублей.

Тот возмолился:

«Помилосердствуй! Да мы втроем два месяца на тебя от зари до зари топорами да долотьями тюкали!»

А хозяин ответил:

«Надо было с первого дня рядиться. Чего же ты молчал?»

Был Суханов богомолен, занимал должность церковного старосты и славился своей скупостью и тщеславием; ходил с бородой, расчесанной на две стороны, в черном жилете поверх красной рубахи, а поперек его толстого живота шла массивная серебряная цепочка от часов. Бывало, как пойдет он по церкви с тарелочкой, так внимательно следит, кто сколько копеек на тарелочку положит.

Надумалось ему одно удовольствие: выносил он на верхний резной балкончик граммофон с огромной голубой трубой и заводил его. Тогда эта хитрая машинка считалась диковиной; люди – старые и малые – приходили, садились на траву напротив терема и слушали музыку и пение. А Суханов, рассевшись в кресле, сверху с балкона глядел на слушателей и ухмылялся в бороду. Так вот он и жил, пока не пришел 1917 год, а с ним и две революции. В феврале царя свергли, а в октябре, как вы хорошо знаете, взяли власть в свои руки большевики. Рабочие и подавляющая масса крестьян сказали: «Эта власть наша!» Но было много недовольных – помещики, капиталисты, в том числе и Суханов. Крестьяне на него батрачить перестали. Лавочку пришлось ему закрыть. Словом, разорила его революция. Ходил он по селу зверь зверем. Говорят, при встречах так страшно взглядывал, что дети вскрикивали, женщины шарахались от него. Матери пугали его именем капризных малышей.

В первый же год Советской власти дом Суханова сгорел. Молва ходила, будто поджог этот – дело рук самого хозяина. Прослышал он, что его дом собираются отобрать под школу, зажег его и сам погиб в том пожаре.

С тех пор это место и прозвали Проклятым. Никто тут на отлете строиться не захотел; видите, как оно все заросло.

На этом Георгий Николаевич закончил свой рассказ.

Всем стало как-то не по себе. Первой прервала молчание Галя – бывшая начальница. Она посмотрела на свои ручные часы и сказала:

– Прошел ровно час.

– Да, пора нам возвращаться к бригадиру, – сказал Георгий Николаевич.

– Отряд, становись! – звонко скомандовал Игорь.

Эту команду он давал только так, чтобы порисоваться перед девочками. Никто и не думал строиться, а просто все поднялись и пошли по направлению села. Они шли и глядели не на разноцветные дома, не на резные крылечки, а на невзрачные, покрытые пылью белые камни перед шестнадцатью крылечками.

– Дедушка Илья Муромец старенький, мог и ошибиться, – заметила Алла.

Как хотелось и мальчикам, и девочкам, и Георгию Николаевичу перевернуть эти шестнадцать камней! А вдруг хоть на одном покажется древняя красота.

– Это по крайней мере два дня работы, – важно сказал Игорь.

Подходя к дому бригадира, все единогласно решили, что будут договариваться о камнях.

Услышав громкий разговор на улице, Иван Никитич сам вышел на крыльцо.

Он был не только колхозным бригадиром, но и депутатом сельсовета. В селе считали его и властью, и судьей, и другом старых да малых, все его уважали и любили.

Георгий Николаевич называл его в шутку Добрыней Никитичем. Есть же в селе Илья Муромец и Алеша Попович, значит, должен быть и третий радульский богатырь.

Как и Алеша Попович, Добрыня также исторически достоверное лицо. В летописях несколько раз упоминается живший во втором половине X века дядя великого князя Киевского Владимира Святославича, брат его матери Малуши, воевода Добрыня.

Но он был недобрым человеком. В летописях записано: когда его и другого воеводу Путяту Владимир послал в Новгород крестить народ в православную веру, говорили про них новгородцы, что «крестил Добрыня мечом, а Путята огнем».

А вот в былинах про Добрыню Никитича поется совсем по-иному:

Он, вежливый, увежливый. Знает, как речь вести, Знает, как себя блюсти. Он ловок, на ножку поверток…

Согласно былинам, был Добрыня мудрый, прямодушный и верный советчик великого князя Киевского Владимира Красное Солнышко, был он искусным в бою, страшное чудище Змея Горыныча победил, отрубив все его семь голов.

Вот с каким славным богатырем земли Русской любили радульские колхозники сравнивать своего высокоуважаемого бригадира.

Но Добрыня Никитич, согласно картине Васнецова, носил длинную русую бороду, а колхозный бригадир Иван Никитич был бритым. Молодой, загорелый, с выцветшими на солнце льняными волосами и в столь же выцветшей рубахе, он сейчас с высоты крыльца весело поглядывал на Георгия Николаевича и на ребят и улыбался, с любопытством осматривая их синие спортивные костюмы и синие с белым кеды.

– Здрав-ствуйте! – хором приветствовали его.

– Здорово, молодцы-москвичи! Наконец-то вас увидел! Какие вы все синенькие, – шутил он. – Ну работайте, работайте, жгите кустарник, приносите пользу государству и нашему колхозу. Да нашего писателя слушайтесь… Не балуются они? – спросил он Георгия Николаевича.

– Как будто нет, – ответил тот, вспоминая, однако, как чуть не подрались обе Гали, как без спросу перевернули камень бабушки Дуни.

– Долго еще в наших краях пробыть намерены? Ребята не знали, что говорить. За них ответил Георгий Николаевич:

– Вот начальник их выздоровеет, и тогда они сами решат, когда в путь-дорогу.

– Да живите хоть все лето. А что вам от колхоза, кроме молока и картошки, еще требуется?