Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна. Страница 43

Из состояния блаженной прострации меня пробуждает осторожный вопрос:

— Алекс, всё в прядке? Не болят ранки?

— Нет, — отвечаю, изо всех сил стараясь скрыть своё состояние… Состояние сексуально озабоченной радости мальчика-подростка, которого только что впервые в жизни одарили женским вниманием… Но, очевидно, это плохо у меня выходит, потому что она чувствует мой настрой:

— Ты что там, спишь что ли? Чего улыбаешься так? Тебе что, совсем не больно что ли?

— Нет, не больно, — отвечаю, а сам думаю: покопошись ещё маленько, ну так же классно было…

Вот интересно, что я такого сделал, что кровь пошла? Надо вспомнить… Может спиной ударился? Да вроде нет… А! Кажется, резко наклонился вниз, тогда там что-то кольнуло ещё! Надо будет вечером ещё разок такое проделать… От этих подлых мыслей меня снова отвлекает Лерин голос:

— Нужно футболку сменить. Ты лежи не двигайся, пусть мазь впитывается и кровь окончательно остановится, а я пока принесу тебе чистую. Где их искать?

— В спальне, там есть дверь в гардеробную.

— Хорошо, думаю разберусь. Лежи так и не вставай ни в коем случае, понял?

— Понял.

Спустя время возвращается:

— Слушай, а зачем тебе в спальне целых два шкафа?

Вот что ей на это ответить? Один из них был задуман для тебя, Лерочка? Ну вот зачем задавать такие глупые вопросы?

— Так положено по современным канонам организации полезного пространства. У мужчины своя гардеробная, у женщины своя. Это же правило действует и в отношении ванных комнат и санузлов.

— Во втором шкафу пусто… А где вещи твоей жены?

Fuck… Она живёт в даунтауне, ты же видела. А почему вы не живёте вместе? Потому что в последнее время мне комфортнее жить одному. Я не уеду, даже не намекай. И даже не требуй. Я уже понял. Ну, вот и отлично. Значит, мы тут будем сами? Значит. А твоя жена… Она не устроит скандал? Не знаю, может и устроит. Это ведь твоё волевое решение не уезжать. Да моё. На сегодняшний день оно не обсуждается. Обещаю тебе, я уеду сразу же, как увижу, что ты уверенно стоишь на ногах и смело смотришь в своё долголетнее будущее. А до той поры тебе придётся меня потерпеть.

С удовольствием потерплю. С превеликим. Ты даже представить себе не можешь степень моего удовольствия от терпения тебя здесь… Можешь оставаться навечно и желательно запереть все двери и никого сюда никогда не впускать, и я буду абсолютно счастлив. Абсолют всепоглощающего счастья.

— Хорошо, — отвечаю, как скажешь.

Её руки снимают с меня футболку, одевают другую. А я опять кайфую…

***

Lotte Kestner The Bluebird of Happiness

Стою, облокотившись о перила террасы… Хорошо, тёплый сентябрьский день, солнце заливает белый мрамор и пустой голубой бассейн ярким светом. Шелест, приятный, ласкающий шорох скребущихся по мрамору сухих листьев и бордовых цветов из сада… Поразительно умиротворяющий звук, дарящий спокойствие, он словно усмиряет все боли и тревоги…

Надо будет сказать садовнику, чтобы не убирал их, пусть живут здесь. Пусть скребутся…

Лера подходит так тихо, что я не сразу замечаю, только чувствую её присутствие рядом:

— Как ты? — самый частый её вопрос.

— Хорошо, спасибо, — заученный ответ.

Мне безумно хочется, чтобы она прикоснулась ко мне, но надеяться бесполезно, она никогда этого не сделает. Никогда даже не приблизится на расстояние, более близкое, нежели официально допустимое. Мы стоим рядом, а я мысленно представляю себе, как её ладонь ложится на моё плечо. А ещё лучше, чтобы она подошла сзади и обняла, сложив свои руки у меня на груди или животе… Мои веки закрываются — дурацкая привычка жить в мечтах, я запрещаю себе это, глупо мечтать о женщине, когда она стоит рядом! Я смотрю на её лицо, залитое мягким солнечным светом, на сощуренные синие глаза, яркие губы, светлые, заплетённые в косу волосы… И ведь это не мираж, не плод моих больных фантазий, это реальность, а верится с трудом….

И мы молчим долго, непринужденно, оба любуемся заливом, солнцем, панорамой Сиэтла, таким редким теплом и светом в штате Вашингтон…

Вдруг очень тихо, словно с трудом решившись, она спрашивает:

— Знаешь, чему очень сильно удивилась твоя сестра?

— Чему?

— Тому, что мы с тобой встречались целых два года, а ты так и не рассказал мне о своей семье.

— Я не люблю об этом говорить, — отворачиваюсь, она делает мне больно, опять. Интересно, хотя бы понимает это?

— О некоторых вещах говорить нужно, неважно любишь или нет, просто нужно.

— Что бы это изменило?

— Поверь, могло изменить очень многое.

— Например?

— Например, моё отношение к тебе и степень моего понимания тебя.

— Вот именно, в твоём отношении появилась бы жалость, а что может быть хуже?

— Нет ничего плохого в том, чтобы близкие люди жалели тебя! Жалость вовсе не разрушает, как принято считать. Мои дети регулярно дёргают меня с просьбой пожалеть, прямо так, прямым текстом: «Мама, пожалей!». И я жалею пару минут, потому что им больше не нужно, чтобы забыть о своих невзгодах и обидах, и они убегают сами. Всё плохое остаётся в той жалости.

— Ты путаешь жалость с лаской!

— Возможно, но они рядом, всегда рядом! А ты, если бы рассказал, мог изменить свою судьбу и мою тоже.

— Это мои боли, я не имел права вываливать их на тебя…

— А на кого ещё, Алекс? Я спала с тобой два года, неужели не заслужила знать?

— Я не знаю…

Я правда не знаю, что за смысл она вкладывает в секс, какая разница спала или нет, какое отношение это имеет к моим детским травмам, и на что вообще это может повлиять? Я не понимаю её… Совсем…

{Сinematic orchestra arrival of the birds}

Внезапно мой взгляд ловит птицу, парящую в ярко-голубом осеннем небе… Белые крылья не совершают ни единого взмаха, птица легко планирует над заливом, замершим в тихом осеннем спокойствии зеркальной гладью. Лера тоже замечает её:

— Посмотри, ты только посмотри, как красиво парит! Как легко!

Синие глаза заглядывают в мои, стремясь разделить восторг, затем вновь любуются птицей. А птица — всего лишь чайка, совершает полукругом облёт нашего дома, и, очевидно, посчитав территорию безопасной, смело приземляется на террасу.

Лерин восторг выплёскивается из неё счастливым возгласом:

— Алекс, ты только посмотри, она к нам! Она же к нам прилетела!

Замирает, боясь спугнуть, потом резко дёргает меня за руку:

— Слушай, у тебя есть какое-нибудь зерно? Может крупа какая-нибудь?

— Не знаю… — не хочется её разочаровывать, но я правда не знаю, что у меня есть в этом доме, а чего нет…

Резко срывается с места и через пару минут возвращается с булкой:

— Нужно обязательно её покормить! — сообщает строго.

Отрывает кусок булки и суёт мне в руку:

— Бросай!

Я послушно выполняю команду, но в душе потешаюсь — это ведь всего лишь большая, наглая и вечно голодная чайка! Их тут пруд пруди, только успевай террасу оттирать от продуктов жизнедеятельности! Надо же, сколько шума из-за чайки!

— У нас тут ещё еноты есть! — радостно сообщаю. — Шастают вокруг дома, могут и внутрь забраться. И белки тоже!

Ну а вдруг ей понравится здесь? Если так любит животных!

— Тише! Не шуми, спугнёшь её! — хмурится на меня.

Лера отрывает хлеб по кусочку и бросает белому «проглоту». Сожрав всю булку, чайка вновь удаляется в сторону водной глади, а моя фея счастливо сообщает мне:

— Белая птица, Алекс, это хороший знак! Она к нам прилетела, и мы покормили её! Теперь всё будет хорошо, я уверена в этом, теперь точно всё будет в полном порядке!

Интересное умозаключение. Ну пусть это был бы хотя бы голубь… Но чайка!? Да какая к чёрту разница, когда фея так довольна! Боже ж мой, как мало нужно для счастья моей Лерочке!

— Я приготовила тебе обед, пойдём, поешь, и нам пора ехать уже к Тони.

Плетусь за ней следом, как верный пёс, что скажет, то и делаю, даже не задумываясь, а нужно ли мне это, и чего на самом деле хочу я сам. Полностью зависим от неё, полностью доверяю, полностью подчиняюсь. Лечу туда и только туда, куда дует её ветер.