Школа ведьмовства №13. Сладкий запах проклятия (СИ) - Шавлюк Светлана. Страница 8

Тихий шепот Ядвиги Петровны наполнил темный кабинет.

Лунная дорога, что под ноги стелется,

Душе путь осветит, если сердце мается

От тревог, от забот за кровь родную, мирами разделенную.

Встреча желанная надеждой полнится,

Теплотой наполнит и душу, что пустует.

Кровь родная на зов откликнется,

Закружит, завьюжит, да на встречу ринется,

Разговор недолгий, да слова нужные

На язык лягут, в сердцах успокоением отзовутся.

Снова и снова она речитативом повторяла заговор. Тихо и уверенно. И сердце мое на ее слова отзывалось. Стук его с каждым словом был сильнее и громче. Нарастал, усиливался так, что вскоре я и вовсе перестала слышать голос ведьмы. Только грохот, который заполнил все. А потом все затихло. Сердце словно остановилось, а я внезапно почувствовала свободу. Такую, какую, наверное, при свободном падении ощущают. От страха глаза распахнула. И кабинета вокруг уже не было. Лишь знакомая тропа. Ликование затопило. Получилось! Все получилось! Дернулась вперед, но ни шагу сделать не смогла. Беспомощно потянулась рукой вперед и чуть было не закричала.

Рука была прозрачная. Я бестелесным духом висела на середине тропы. Словно сама из того самого лунного света соткана была. Страх затопил, сердце отбивало бы дробь, наверняка, если бы было со мной.

— Мам, — беззвучно позвала, с трудом совладав с паникой. Попыталась закричать, но бесполезно.

Что там говорила ведьма? Душой звать? Сердце слушать? А как же его слушать, если и сердца-то не чувствуешь? Отчаяние чуть было не взяло верх, но я отмела его. Пока стою здесь, пока есть шанс встретиться с мамой, буду до исступления продолжать звать. Пусть и молча, беззвучно, но всей душой желая этой встречи. И я звала. Раз за разом отправляла зов в пустоту, думала о маме и звала, звала, звала… Пока по тропе не поплыл уже знакомый туман, который в прошлый раз бабушкиным голосом шептал «прости».

Туман заклубился, пополз вверх, словно на расстоянии пары шагов от меня возникла невидимая стена. А я, затаив дыхание, следила за происходящим. Секунды длились тягуче медленно. Туман лениво переваливался, клубился, словно нехотя наползал на незримую преграду, а потом в одно мгновение схлынул. Резко опал, сорвался вниз, как воды бурной реки срываются со скал водопадами. Там, на месте, где еще секунду назад властвовало серое марево, стояла мама. Живая, немного бледная, с запавшими от беспокойства и усталости глазами. Они сверкали даже в царившем полумраке, словно на их дне таились непролитые слезы. Мама вздрогнула, огляделась, нахмурилась, слегка сморщив нос и сузив глаза. Так привычно. Такая обычная ее реакция на что-то странное, непонятное, необычное. Эта реакция отозвалась в душе радостным волнением, ликованием и тоской. Беспокойством и сомнениями, которые острыми пиками раздирали душу.

А вдруг все привиделось? Вдруг наведенный сон? Обман, иллюзия? Маленькая ложь, чтобы успокоить непредсказуемую чужачку?

Но душе было все равно. Она рвалась навстречу родному теплу. Это разум занимали сомнения и беспокойные мысли, душа же устремились к той, к которой так отчаянно взывала.

— Мама! — мысленный не то стон, не то вздох облегчения.

Я и сама своего голоса не слышала, но мама вдруг вскинула голову и посмотрела мне прямо в глаза. Я дрогнула и почувствовала, как все мое существо жаждет окунуться в привычные теплые объятия, вдохнуть родной запах с нотками жасмина — ее любимых духов — почувствовать крепкие объятия тонких изящных рук. И оцепенение спало. Я подплыла к маме вплотную и сумела даже прикоснуться, почувствовать похолодевшую кожу маминой щеки под моей рукой.

— Миланка, — с облегчением выдохнула мама и попыталась перехватить мою руку. Безуспешно. Она хватала лишь воздух, а я чувствовала то, чего и хотела — родственное тепло от ее присутствия.

— Все-таки сбежала от меня, — уголки маминых губ скорбно опустились, несмотря на то, что она пыталась улыбнуться. В глазах поселилась печаль, но какая-то понимающая, смиренная. — Мама давно предупреждала. А я надеялась… Останешься, не пойдешь тем путем. Блага цивилизации… Общество другое… Да все ерунда. Ты другая. Такая, как мама. У тебя улыбка сверкала, глаза горели живым огнем только там, на речке в деревне, в лесах… Я вот не смогла. Другой всегда была. Не мое это.

Ее путаный монолог — тихое признание — заставило похолодеть, сомкнуть губы и настороженно вслушиваться в каждое слово, ловить каждую эмоцию, которые отражались на родном лице.

— Мама ушла, думала все, миновала беда, а нет, — она криво усмехнулась. — От судьбы не убежишь.

— Ты знала! — Не вопрос, утверждение. Но как ни странно даже намека на обвинение в моем тоне не было. Легкая грусть и даже облегчение. Не будет волноваться. Поймет. Уже поняла и приняла, оттого в глазах плещется эта нежность с налетом грусти.

— И ты знала, — она протянула руку и провела по моей щеке. Тень улыбки, наполненной горечью потери бабушки, легла на ее лицо, — помогала ей, слушала истории, с недоверием, да, оно-то и наполняло нас сомнениями. Меня, — исправилась она, — не обижайся на бабушку. По моей просьбе она молчала. Должна была рассказать позже, но не успела. Может, оно и к лучшему.

— Почему? Почему не сказали раньше? Я бы поверила. Вам бы поверила, — жарко, сбивчиво заговорила я, — в самый невероятный бред бы поверила, ведь вы не стали бы дурить голову. Да и бабушка… — осеклась и вдруг поняла: ведь и правда знала, бабушка была особенной. Не такой, как другие. С даром, который тратила даже в ущерб себе, чтобы помочь людям. Иногда днями напролет не могла с постели встать после помощи нуждающимся. — Она ведь учила меня. С самого детства. Для меня игрой было, а она исподволь готовила.

— И учила, и готовила, — кивнула мама, — ушла из того мира, да только душу и мысли там оставила. Жалела ежечасно. Знала, что не быть тебе счастливой в мире, что саму суть твою отвергнет.

— Но почему тогда ушла?

Мамино лицо потемнело. Она опустила глаза, сомкнула полные губы в тонкую нитку и тихо, словно нехотя проговорила:

— Ты учись. Внимательно, старательно, а об этом мы поговорим, когда время придет. Когда знания у тебя будут достаточные. Я не смогу объяснить, тонкостей не понимаю, — она вскинула виноватый взгляд и развела руками, — знаний не достает. А время придет, ты и сама все поймешь. И знать будешь, что делать. Только голову не теряй, доченька, она тебе светлой нужна. И помни: я люблю тебя, и буду ждать новых встреч. Тебе пора, — она вновь коснулась моей щеки, мягко улыбнулась, — иди.

— Подожди, — дернулась вперед, но что-то сильно ударило в грудь, отшвыривая от мамы, унося далеко от тревожного взгляда и мягкой улыбки. Воздух из груди выбило, а уже в следующее мгновение я очнулась, сидящей на стуле в кабинете директора, шепча, что тоже ее очень люблю и буду скучать. Услышала ли…

Ядвига Петровна шумно выдохнула, убрала ото лба и груди обжигающе ледяные руки и тяжело оперлась мне на плечи.

— Подождите, — взвилась я со стула и развернулась к директору, лихорадочно соображая, — я ведь не успела спросить, понять…

— Не так-то просто, девочка, душу на тропе удерживать, когда дорога лунная под ногами тает, — недовольно поджала губы женщина.

Оглядела ее, отчаянно хотела попросить новой попытки, еще несколько минут, но увидела испарину на лбу, которая в лунном свете сверкала, губы плотно сжатые, легкую бледность в серебристых лучах… Женщина была вымотанной, и у меня язык не повернулся просить о большем. Спасибо и на том, что было. А с остальным разберусь потом. В другой раз.

— Спасибо, — искренне поблагодарила директора. Сомнений в реальности происходящего не осталось.

— Отдыхай, Милана. Через три дня начнутся занятия, а если уж не изменишь решения своего, то через месяц я провожу тебя домой.

— Спасибо, — нервно кивнула, обняла себя за плечи и понуро поплелась к выходу. Если мамино сердце и обрело успокоение, как в заговоре Ядвиги Петровны говорилось, то мое — тревожно билось, отзываясь ворохом вопросов в голове.