Месс-Менд, или Янки в Петрограде (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XVIII - Шагинян Мариэтта Сергеевна. Страница 19

— В минуту скорби, — поучала она его твердым, хотя и ласковым голосом, — самое важное, дорогой сэр, это орнаментировка на общество. Когда вы орнаментируетесь, сэр, на общество, вы убеждаетесь, что кроме вас есть другие люди, большое количество других людей, со своими собственными горестями и радостями. Это успокаивает и расширяет горизонт.

— Вы правы, — глухо прошептал незнакомец, — идемте прямо туда, где есть общество. Сядем на пароход и поедем в Борневильский лес.

Мистрисс Василова никогда не была в Борневильском лесу и не знала, есть ли там общество. Тем не менее ей очень польстило, что слова ее производят на несчастного человека решительное впечатление.

Они сели на пароход и мирно проехали две остановки, миновав Нью-Йорк и отплыв довольно-таки далеко в сторону Светона. Во время пути Катя Ивановна вела беседу на общеобразовательные темы, как то: кто живет в воде и на суше, бывают ли у рыбы крылья, а у птиц плавники, кто изобрел паровое отопление и почему дома с паровым отоплением не двигаются, а пароходы двигаются. Два-три раза ей пришлось остановить незнакомца в его намерении броситься через борт и кончить жизнь самоубийством.

Наконец, на третьей остановке, они сошли с парохода на землю. Место было довольно пустынное. Здесь начинались Рокфеллеровские рудники, поросшие тощим кустарником, скалы и небольшой лес, мрачный и неприятный, так как он был из осины и можжевельника.

Мистрисс Василова вздрогнула:

— Куда вы ведете меня? — прошептала она с тревогой, когда незнакомец потащил ее прямо в этот лес, носивший гордое наименование «Борневильского». — Что вы хотите от меня, дорогой сэр? Здесь нет общества, здесь нет даже людей.

Но приятный попутчик Кати Ивановны преобразился. Тусклые глаза его оживились, худое тело напружилось, мускулы сделались стальными. Он пристально глядел на нее и тащил за собой в лес, не отвечая на вопросы. Странная слабость овладела мистрисс Василовой. Руки и ноги ее налились тяжестью, во рту было горько, в голове стоял непонятный туман. Она уже не помнила ничего, кроме необходимости дойти до леса и, кой-как дотащившись до первой осины, поникла всем телом на кочку.

— Мне худо, — прошептала она тихо, — я не имею намерения, но меня тошнит.

Незнакомец вынул коробочку с круглыми голубоватыми шариками и протянул ее Кате Ивановне. Почти машинально взяла она шарик и положила его себе в рот. В ту же секунду страшная судорога прошла по ее телу с пяток до головы, и несчастная свалилась вниз головой в овраг. Человек прыгнул туда вслед за ней, убедился, что она мертва, натаскал хворосту, валежника, осиновых прутьев и закрыл ими тело своей жертвы.

Потом он оглянулся вокруг, зашел за дерево и исчез. Все было пустынно кругом по-прежнему. Шелестели осины. На Гудзоне неподвижно стояла одинокая дровяная барка.

Глава семнадцатая

ЛЕПСИУС ВИДИТ РУКУ

— Тоби! — крикнул доктор Лепсиус, войдя к себе в комнату. — Куда он делся, сонная рыба, пингвин, мерзкий мулат, мумия, гангренозная опухоль! Тоби! Тоби!

Молчаливый мулат с припухшими веками вынырнул сбоку и остановился перед доктором с видом полнейшего равнодушия.

— Тоби. Бери ключ, идем к его величеству, Бугасу Тридцать Первому. А если ты будешь спать, раскрыв рот как дохлая рыба, я наложу туда пороху и взорву тебя со всеми твоими потрохами!

Доктор Лепсиус весь день был в плохом настроении. Его экономка, мисс Смоулль, объявила, что выписала из Германии новый ушной аппарат и теперь, благодарение небу, будет слышать, как все остальные люди. Мисс Смоулль намекнула даже доктору Лепсиусу, что теперь у нее не будет недостатка в женихах.

Если б к колокольне церкви сорока мучеников прибавили мотор в тысячу лошадиных сил, нервное потрясение доктора наверное не было бы ужаснее, нежели от картины его экономки, говорящей, слышащей и замужней зараз. И это именно в такое время, когда открытие доктора Лепсиуса превратилось из ослепительной догадки в странную очевидность, когда недостает только скомбинировать факты и расширить примеры.

Резкими шагами спустился Лепсиус во второй этаж, прошел вслед за Тоби пустынный дворик, уже известный читателю, и остановился перед запертым на замок гаражом. На этот раз Тоби благополучно отпер замок, приоткрыл дверку и, пропустив вперед доктора, осторожно вошел вслед за ним, заперев дверь изнутри.

Они находились в большом, просторном сарае, охватившем их своей парниковой атмосферой. Пол был усыпан здесь густым слоем песка, потолок сиял сотней электрических лампочек, вдоль стен стояли кадушки с араукариями и гигантскими, во всю вышину комнаты, пальмами. Посредине сарая возвышалась трапеция с качелями и кольцами для гимнастики.

— Бугас, Бугас! — позвал доктор, помахивая бутылочкой, вынутой из кармана.

Тотчас же из глубины сарая раздалось злобное кряхтение, кто-то приподнялся с соломы, и навстречу доктору и Тоби пошел человек среднего роста. Это был индеец. Красный цвет кожи, кольцо в носу, голое тело, разукрашенное татуировкой и прямые черты лица не оставляли в этом ни малейшего сомнения.

Дойдя до Лепсиуса, он гордо тряхнул головой, увенчанной перьями, схватил бутылку, ловко вышиб пробку и во мгновение ока осушил ее содержимое. Затем, повернувшись к ним спиной, он принялся отплясывать, трястись и содрогаться всеми своими членами.

Доктор Лепсиус не отрывал глаз от его движений. В первую минуту они казались самыми обыкновенными. Но потом внимательный наблюдатель мог бы заметить две странности: спина стройного индейца временами горбилась не у лопаток, а внизу, у самого конца позвоночника, делая его похожим на ощетинившуюся кошку. И в эти минуты обе руки индейца невольно свисали вниз, почти касаясь пола.

Доктор Лепсиус вынул вторую бутылочку и кинул ее Тоби, указав ему на верхушку трапеции. Молчаливый Тоби с бутылкой во рту взобрался по столбу до самого верха, сел верхом на перекладину и принялся играть бутылкой. Покуда он взбирался, индеец следил за ним злобными, красными глазами. Но на верхушке трапеции Тоби, казалось, перестал его интересовать. Он опустил голову и стоял неподвижно.

— Бугас, Бугас! — позвал его Тоби.

Напрасно. Бугае не поднимал головы кверху.

— Бугас! Подними голову, получишь бутылку, — ласковым голосом убеждал доктор Лепсиус. Но все было тщетно. Индеец заупрямился. Он не поднимал глаз. Он не вскидывал головы.

…Тоби сбросил бутылку в руки доктора и оттуда она перешла к индейцу. Пока Бугас жадно хлюпал губами, доктор подкрался ему за спину, выхватил лупу и принялся с необыкновенным вниманием изучать его позвоночник, начиная с шеи и кончая седалищным нервом. Потом он похлопал его по плечу, кивнул Тоби и вышел из сарая.

Лицо доктора Лепсиуса прояснилось. Три ступеньки, ведшие ему под нос, плотно сомкнулись, образовав удобнейший трап.

— Тоби, — сказал он у себя в комнате, — если ты будешь спать и таращить во сне глаза, я женю тебя на мисс Смоулль. А если ты опять побежишь через улицу к кондитеру и заведешь с ним разные разговоры, я продам тебя военному министерству на пушечное мясо. Дай мне пиджак, портфель, палку.

Быстро одевшись, Лепсиус вышел, сел в поджидавший его автомобиль и приказал шоферу ехать к доктору Бентровато, имевшему образцовую клинику и рентгеновский кабинет.

Он делал это не совсем охотно. Он боялся, что его открытие выкрадут у него из-под самого носа. Ворча сквозь зубы, Лепсиус поднялся по лестнице и попал в руки двух молодых девиц, с карандашами и блокнотами.

— Сорок, — промолвила одна девица.

— Сюда, — подтвердила другая, подставляя ему ящик, битком набитый деньгами.

— Дорогие мои, — мягко ответил Лепсиус, — я беру больше.

И отстранив их рукой, он прошел прямо в кабинет к своему коллеге.

У Бентровато шел прием. Множество людей дожидалось его, развлекая себя всевозможными занятиями, приспособленными к услугам пациентов в комнатах для ожидания. Тут были книги на всех языках, домино, шахматы, вышиванье и вязанье для дам, игрушки для детей, прохладительные напитки.