Сплюшка или Белоснежка для Ганнибала Лектора (СИ) - Кувайкова Анна Александровна. Страница 45

В заботливого, заботящегося о своих детях отца, да. Отсутствовавшего в их жизни почти всю их сознательную жизнь!

Опустив голову, я продолжила разглядывать остатки чая в кружке. Стиснув вторую руку в кулак так, что ногти болезненно впились в ладонь, оставляя следы. Сжимаясь от фантомной беспомощности, сковавшей меня изнутри. От острой, безотчётной ненависти к себе, за то, что не смогла предусмотреть, понять, предупредить, защитить. Ведь кто бы сомневался, что попытку отца изобразить хоть какое-то подобие воспитательного процесса никто не оценил!

Ведь кто бы сомневался, чем это всё может закончиться…

Парни и так не особо терпимые к давлению, а ещё и доведённые за эту неделю в край, закономерно вызверились. Высказав всё, что думают и о нём, и о его пассии, ни капли, не стесняясь в выражениях. Выплеснув всю накопившуюся злость и обиду. За себя, за мелких… За меня. Мастерски проехавшись по всем больным мозолям и ни капли в этом не раскаиваясь. Даже после того, как он, не выдержав, отвесил обоим братьям полновесные пощёчины. Да так, что Данька от неожиданности влетел виском в косяк, а Кир впечатался носом в дверь.

Неделя домашнего ареста стала апогеем сего воспитательного процесса. После которого пришлось стирать разводы крови с пола, маскировать синяки тональником и врать классному руководителю про больничный и необходимость постельного режима. О том, чтобы позвонить мне мальчишки даже не подумали. Не хотели признаваться в собственной глупости, слабости и…

Просто не хотели, чтобы я волновалась. А мелкие и вовсе обиделись. Глупо так, по-детски, но затаили обиду, да. Ведь для них я была символом безопасности, тем, кто всегда защитит, тем, кто будет на их стороне. И тогда, когда это было важнее всего, меня рядом как раз таки и не оказалось, да.

Судорожный вздох сорвался с закушенных губ. Кружка жалобно, предательски тренькнула под напором побелевших пальцев. И развалилась на две неровных части, только чудом не поранив руку и не облив уже чуть тёплым чаем. Сморгнув накатившие на глаза слёзы, я сгорбилась, опустив голову ниже и не глядя по сторонам. Нет, я не спорю. Мне далеко до звания «идеальная мать». Хотя бы потому, что матерью-то я никогда и не была, так и оставшись для четырёх мальчишек старшей, любимой, слишком порою их опекающей сестрой. Нет, я не отрицаю. В их воспитании я явно где-то дала маху, что-то упустила, за чем-то не досмотрела. Впрочем, как и в любой другой нормальной семье со здоровым, активным ребёнком, чего уж тут говорить. Вот только…

Грудь сдавило от нелепой, эмоциональной, но такой ощутимой боли. И, не выдержав переполнявших меня чувств и невысказанных слов и мыслей, я с размаху ударила кулаком по столу. Разбрызгивая повсюду разлитый чай, разметав осколки чашки в разные стороны. Мальчишки вжали головы в плече, явно думая, что причиной моей злости стали они, но я этого даже не заметила, глядя на тонкую алую линию на краю ладони. Случайный, мелкий осколок рассек кожу, оставив неглубокую, но сильно кровоточившую царапину. А в голове царил полный раздрай, в котором набатом билась одна единственная мысль.

Плевать, какая я мать! Плевать, какая сестра или просто человек, член этого чёртова гражданского общества! Вот честно, плевать! Плевать, как я воспитываю своих братьев, это только наше личное дело, в конце-то концов! Но кто, кто вашу ж мать дал ему право поднимать руку на моих детей? После того, как сам он оставил их?! Кто?!

Кто?!..

— Нат… — тихий голос Даньки, полный вины и боли стал последней каплей, всё же переполнившей чашу моего эмоционального равновесия. Крупно вздрогнув, я резко вскинулась и дёрнула плечом, уходя от его прикосновений. Мальчишка от этого громко сглотнул и поник ещё сильнее, совсем уж беспомощно протянув. — Ну Натка-а-а…

А я не могу. Не могу ему ответить, проглотив вязкий ком горечи в горле. Не могу больше держать себя в руках, чувствуя, как подавляемый клубок эмоций окончательно выворачивает наизнанку мою душу, срывая последние остатки предохранителей. Ненависть, и к себе в первую очередь, колючим и злым клубком катается где-то внизу живота, вызывая холод вдоль позвоночника. Кисло-горькая вина, острая и безысходная, бьёт под дых, выбивая из лёгких остатки кислорода, а из головы сумбурные мысли и идеи. И я не могу.

Не могу говорить, не могу обнять своих братьев и пообещать им, что всё будет хорошо. Не могу взять себя в руки и начать действовать, привычно задвинув все свои переживания куда подальше. Поступок отца стал той самой соломинкой, что переломила спину верблюда, заставив в полной мере ощутить насколько же я, всё-таки, беспомощна и одинока.

Насколько я на самом деле могу справиться с собственной жизнью и жизнью своих братьев. Точнее, не могу. И осознание этого топит меня в водовороте эмоций, топит с головой, накрывая такой внезапной и совершенно неуместной истерикой. Когда уже было плевать, кто рядом, плевать, кто это видит и как это выглядит со стороны. Тихо всхлипнув, я сжалась в комок, закрыв лицо ладонями. Не в силах больше сдерживаться, не имея на это никакого желания и поддаваясь всем своим страхам, всей боли и обиде, клокотавшей глубоко в душе. Повторяя про себя раз за разом один и тот же вопрос.

Зачем? Зачем ты вернулся, папа?! Зачем?!

Это было страшно. Действительно страшно видеть, как содрогается в горьких, жутких рыданиях твоя девушка. Видеть и чувствовать, как где-то в душе зарождается холодный, расчётливый гнев. Осознавать, что когда больно ей, тебе тоже приходится не сладко. Признавать, полностью и безоговорочно, что прочно увяз в чувстве под названием «любовь» и не имеешь никакого желания выбираться наружу.

С лёгкой, такой неуместной улыбкой думая о том, что всё у них в банде через жопу в личной жизни. Им бы выбрать милую, ласковую, домашнюю девочку. С хорошими, заботливыми родителями и без багажа проблем за спиной. Без проблем, тайн, загадок в прошлом и надвигающихся неприятностей в перспективе. Скольких бы проблем можно было бы избежать, а?

Взяв в руки телефон, Алексей отправил пару сообщений. Глянул на близнецов, не знавших, то ли схватить сестру в охапку, то ли спрятаться куда подальше и окликнул замершую в напряжённой позе мелкую:

— Лерка.

Та аж подпрыгнула от неожиданности, схватившись за сердце. И резко обернулась, недовольно зыркнув на брата:

— Ась?!

— Парней в охапку и брысь на улицу. Ромыч вас заберёт. Сделаете все, что он скажет, ясно?

— А… — не сумев подобрать слова, девчонка сделала неопределённый жест рукой, охватив им и кухню, и сжавшуюся в комок Нату, и застывших в дверном проёме мелких, мявшихся и не знающих теперь, куда себя деть.

Вившийся рядом с ними щенок тихо поскуливал, периодически срываясь на вой.

— Младшие пусть в комнате посидят. Тихо и не высовываясь. Могут?

— Могут, — тихо откликнулся один из старших братьев, кажется, его звали Кирилл. Взъерошив волосы на макушке, он беспомощно оглянулся на сестру. — Но… Мы…

— Всё будет хорошо, — хмыкнув, байкер покачал головой.

С минуту они боролись взглядами. Парень упрямо поджимал губы и стискивал кулаки, явно взвешивая все «за» и «против». Его брат, встав рядом, молча разглядывал пол под ногами, а Лерка…

Лерка светилась, как чёртова лампочка Ильича, выглядя до неприличия довольной. Не смотря на обстоятельства и всё случившееся. И что-то подсказывало Ярмолину, что в этой хорошенькой, светлой головке танцуют тараканы, сорвавшие неплохой куш на подпольном, мысленном тотализаторе. Он, конечно, верил в совпадения и в то, что в этой жизни все случайности не случайны, но…

Но. Слишком много уж факторов, говорящих о том, что между младшим поколением двух семей был сговор. С явной и очевидной попыткой сводничества. Потому как впервые в жизни, на памяти самого мужчины, вредная мелкая поганка искренне одобрила его выбор девушки. И не менее искренне переживала, как за неё, так и за её семью. Вон, аж ёрзает на стуле, не зная, за что хвататься, что делать и страдая от невозможности что-нибудь эдакое сказануть.