Анжелика в Новом Свете - Голон Анн. Страница 87

У Флоримона ныли все мускулы. Чуть ли ни каждую минуту ему, чтобы выбраться из сугроба, приходилось подтягиваться, цепляясь за ветки деревьев, и он, всегда считавший себя сильным и выносливым, понял теперь, какие слабые у него руки. А все потому, что он потратил столько времени попусту, зубря иврит и латынь в этом молитвенном притоне в Гарварде. Вот тамто и утратил он всю свою натренированность и сноровку, столь необходимые здесь, в этой заснеженной стране. Он еще оттого так остро переживал свою слабость, что отец его, с легкостью преодолевая раскинувшееся перед ними бескрайнее ледяное пространство, словно рубил морозный воздух, и если прежде Флоримон в своем юношеском высокомерии и сомневался в выносливости графа де Пейрака, то сегодня его сомнения рассеялись.

«Он ведет меня на погибель, — с беспокойством думал юноша. — Если он не сбавит шага, мне придется просить его о пощаде».

Он прикидывал, сколько еще времени сможет, продержавшись на самолюбии, не признаваться в усталости, давал себе отсрочку и сразу повеселел, когда слова графа де Пейрака: «Остановимся на минутку» — прозвучали за несколько секунд до того момента, как он уже готов был рухнуть на колени. И тогда он позволил себе роскошь сказать непринужденным тоном, правда, немного задыхаясь:

— Это так необходимо, отец? Если ты желаешь, я вполне могу пройти… еще немного…

Де Пейрак в знак протеста покачал головой и молча, с какой-то внутренней сосредоточенностью, перевел дыхание; Флоримон постарался сделать то же.

По правде сказать, за все время этой изнурительной гонки граф почти не думал о том, с какой быстротой он идет. Помимо выносливости, которую он и раньше проявлял в многочисленных испытаниях, что выпадали ему в жизни, яростное желание настичь своего соперника очень помогало ему, словно играючи, преодолеть наиболее трудную часть пути.

Образ Анжелики не покидал его. Она воодушевляла его в этой погоне, зажигала в его сердце огонь, который словно согревал его в морозном воздухе. И мысли, что кружились в голове графа, настолько поглощали его, что он пересекал долины и горы, почти не осознавая, что делает. Образ Анжелики не оставлял его ни на мгновение, и он любовался ею, без конца открывая в ней все новое и новое очарование. Едва он покинул свою жену, как она, больше чем когда-либо, завладела им. Едва замерли в его душе приглушенные отзвуки их упоительных ласк, как одно воспоминание о них, одно воспоминание о том, как она спала в то утро, когда он покинул ее морозным рассветом, спала, запрокинув назад голову и смежив глаза, снова пробуждало в нем страсть. Такова была особенность Анжелики — уметь так утолить его страсть, привести его в такое упоение, что стоило ему лишь оторваться от нее, как томительное желание снова быть рядом с нею, любоваться ею, касаться ее, сжимать ее в своих объятиях возвращалось к нему, воспламеняло его кровь. Она каждый раз бывала новой, никогда не обманывала его ожиданий, не пресыщала, не разочаровывала. И каждый раз обладание ею было для Жоффрея де Пейрака словно откровением, каждый раз оно оставляло в его теле ощущение истинного счастья. И чем чаще он наслаждался ею ночами, тем меньше мог обходиться он без этой упоительной радости. Чем чаще он имел возможность наблюдать ее в повседневной жизни форта, где все они были как на ладони и он постоянно видел ее занятой делом, тем больше проявлялась сила ее влияния на него, тем больше покоряла она его обаянием своей личности. И это подчас удивляло его, ибо, когда он встретился с ней после долгих лет разлуки, он почти был готов к тому, что она разочарует его.

Разве все это не вызывало смутного беспокойства, не давало повода задуматься, в чем же тайна такого могущества?.. Какое скрытое коварство, какие дары фей, полученные ею еще в колыбели, какие свойства, приобретенные с помощью колдовства, о которых он еще не догадывается даже, заключены в ней?

Вот какая мысль пришла ему в голову прежде всего, ибо, как и всех людей его времени, его искушало непреодолимое желание приписать чуду то, что покрыто тайной, что вызывает удивление.

Стоило ей ступить на землю Америки, как все странное и необычное, что произошло здесь, было приписано ее появлению. Канадцы увидели в ней воплощение Демона Акадии, и это устрашало их: вот женщина, которая пришла в их страну, чтобы погубить ее…

О чем говорить, ясно же, никакой она не демон, и Жоффрей де Пейрак очень хотел бы во всеуслышание опровергнуть это, но и он вынужден был признать, что Анжелика, та новая Анжелика, которую он вновь обрел после долгих лет разлуки, обладает какой-то сверхъестественной властью над людьми.

И то, что произошло здесь с ее приездом, не должно удивлять его. Ведь и сам он допускал, трезво глядя в лицо действительности, что в этих пустынных краях, где с особой остротой воспринимается все непривычное, даже если это простые и естественные явления, женщина, одаренная такой исключительной красотой, не может не вызвать тревогу, подозрение, не может не стать легендой, еще одним необъяснимым чудом в этой стране миражей, где несть числа невероятным явлениям. А ведь сколько их: потрескивающие искры, происхождение которых невозможно объяснить, пробегающие по телу и одежде и вызывающие болезненные уколы; разноцветные занавеси, раскрывающиеся в небе огнем неописуемой красоты; солнце, вдруг погрузившееся во мрак и пребывающее там долгие часы, чтобы потом, на мгновение выйдя оттуда, сразу же скатиться за горизонт…

Канадцы считали, что в этот момент по небу плывут объятые пламенем лодки, везущие души мертвецов, трапперов или миссионеров, замученных ирокезами; англичане — что это планета, возвещающая великие кары их грешникам, и тут же принимались поститься и молиться…

На этом жестоком, суровом континенте, где смотрят на вещи просто и грубо, появление Анжелики, ее словно излучающая сияние красота неизбежно вызвали бурю страстей. «Да, это естественно, — говорил он себе, — что с того момента, как она здесь, о ней говорят, говорят повсюду, от Новой Англии до Квебека, от Великих озер запада до островов в дельте реки Святого Лаврентия на востоке и даже — наверно, почему бы и нет? — от Долины могавков, среди ирокезов, до покрытых льдом берегов залива Сен-Жам». Но если он понимал причины этого всеобщего волнения, то он не мог не осознавать и его опасности. Итак, к трудностям его начинаний в Новом Свете прибавится теперь и этот конфликт, конфликт, в центре которого находится Анжелика.

И с чуткостью любящего сердца он тотчас понял, что приход Пон-Бриана в Вапассу есть результат заговора, может быть еще не оформившегося окончательно, но заговора, который куда опаснее, чем страстная любовь лейтенанта к Анжелике. ПонБриан, рискнувший на безумный шаг в надежде на удачу, — это всего лишь разведка перед битвой, преддверие чего-то более значительного, более враждебного, что, обрушиваясь на его жену из-за того, что она окружена ореолом необычности, ищет возможности сокрушить его, да, сокрушить его через нее.

Привезя ее сюда, он поставил ее под вражеские стрелы. Он показал ее миру, который, видно, не готов для такого откровения и приложит все силы, чтобы изничтожить ее любой ценой.

С того момента, когда он, взяв ее за руку, сказал людям, собравшимся на берегу Голдсборо: «Я представляю вам свою жену, графиню де Пейрак», — он заставил ее выйти из тени, где она с хитростью маленького преследуемого зверька пыталась затаиться, он снова выставил ее на обозрение, и взгляды, которые она притягивала, могли быть лишь взглядами либо любви, либо ненависти, ибо она никого не оставляла равнодушным.

Де Пейрак ловил себя на том, что смотрит на окружающее его белое безмолвие, на безлюдную заснеженную пустыню так, словно уже видит перед собой сборище врагов. Он еще не может различить их лица, но догадывается — ему нечего ждать пощады. Тем, что он ринулся в погоню за Пон-Брианом, он дал завлечь себя во вражескую ловушку, он сделал именно то, чего они ждали от него, но ничто уже не могло его удержать сейчас, потому что в истоках этой вражды была женщина, которая принадлежала ему по неотъемлемому праву, женщина, о которой он один знал, какая она хрупкая, нежная, как нуждается она в защите, женщина, которую он должен защищать яростно и неотступно…