Левый берег Стикса - Валетов Ян. Страница 113

Калинин выбрался из салона, спиной вперед, не отводя глаз от Краснова. Камен статуей застыл рядом с дверцей, не обращая внимания на то, что лимузин перегораживает движение в левом крайнем ряду, и остановившиеся машины уже начали сигналить и мигать фарами, выражая недовольство.

Выйдя, Калинин пригнулся, чтобы не терять Краснова из вида и сказал, не скрывая того, что наслаждается моментом.

— И, последнее, Костя, чтобы не оставлять тебя в неведении. Тоцкого нашли еще вчера. Он и следователь СБУ слетели с Нового моста, в машине. В ночь после ареста. При невыясненных обстоятельствах. Вот так-то, мой старый друг. Так, что теперь остались только ты да я.

Он выждал паузу, наблюдая, как с лица Краснова сходит краска. А потом неожиданно подмигнул. И исчез. Хлопнула дверца. На водительском сидении возник Камен, и уставился на Краснова через зеркальце заднего вида. Машина тронулась с места, вливаясь в поток.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Не знаю, — выдавил из себя Краснов.

Слез не было, но глаза пекло огнем. Он потер глухо ноющую левую сторону груди и попытался восстановить дыхание. Это удалось далеко не сразу. Они двигались в пробке, настолько медленно, что в свете реклам и огромных витрин, Костя увидел Калинина, лавирующего в толпе, параллельно с ними.

Вот он ловко проскользнул между идущей парочкой и паркометром, и легко взбежал по ступеням крыльца к вращающимся дверям отеля, по-мальчишески помахивая «атташе-кейсом» — стройный, с прямой спиной, гордо неся голову.

Еще не догадываясь о том, что рядом с ним, по темной, похожей на пролитое масло, воде, заскользила просмоленная, пропитанная сладковатым запахом тления, лодка. И капли воды, срываясь с широкой лопасти истертого деревянного весла перевозчика, падали в воду со звонким, многократно отражающимся под высокими сводами, звуком.

Все ближе и ближе.

Эпилог

Олени вышли из перелеска, буквально в шестидесяти метрах от дома. Их было пятеро — один молодой самец, украшенный короной ветвистых рогов, две оленихи и два детеныша. Они были удивительно хороши — стройные, грациозные создания, покрытые нежным, расцвеченным светло-коричневыми пятнами, мехом. В начале, из сосняка, показался глава семьи, огляделся, поводя головой в стороны и только после этого сделал несколько шагов вперед, приглашая самок с потомством следовать за ним. В три прыжка они отдалились от кромки леса, снова замерли живописной скульптурной группкой, прислушиваясь, вероятно к шуму машин на выезде хайвэя, и принялись пощипывать травку, которая в изобилии росла за бордюрами подъездных дорожек. Садовник туда не забредал, и олени часто выходили побаловаться сочным разнотравьем, не знавшим ножей газонокосилки. Может быть, и не каждый день, но несколько раз в неделю Костя их видел. Он специально вставал чуть раньше, чтобы посмотреть, как они появляются из леса, и наблюдал за оленьим завтраком из окон их с Дианой спальни, на втором этаже.

На ночь они выключали кондиционер, благо, подступавший к дому лес, наполнял воздух прохладой, и теперь, с утра, в спальне пахло хвоей, живой сосновой смолой и, совсем чуть — чуть, духами Дианы. Цитрусом и пряностями — холодным, изысканным ароматом. Она еще спала, смешно, по-детски, выпятив нижнюю губу, больше похожая не на женщину, перешагнувшую границу возраста называющегося «бальзаковским», а на ту строптивую хрупкую девчонку, которую он встретил много лет назад, в далекой и, теперь уже, чужой стране.

Да, теперь Костя называл ту страну чужой, скорей по голосу разума, чем по велению сердца, но какое это имело значение? Его дом был здесь, его дети, разговаривая, перемешивали английские и русские слова, да и они с Дианой часто забывали, на каком языке говорят. Здесь было безопасно, сыто и комфортно. Здесь было все, что нужно для счастья. Но, все равно, та, чужая уже страна, иногда снилась по ночам. Снилась, вспоминалась, но не звала. И от этого никуда было не деться. Костя не назвал бы это ностальгией, нет! Особой муки, сжигающей сердце, столь красочно описанной поколениями эмигрантов, он не ощущал. Просто он чувствовал, физически чувствовал, как слабеют, становятся невидимо тонкими и, в конце концов, рвутся безвозвратно, нити, связывающие его с бывшей родиной и с теми, кто там остался. Как рвутся, цепляясь за ветки, паутинки, которые скоро полетят по ветру, возвещая наступление долгой и мягкой, как бабье лето, нью-йоркской осени. Пятой осени их новой жизни.

В начале, когда они только начали искать дом, Диана наотрез отказывалась даже смотреть жилье, расположенное в лесу, вне жилых кварталов, и Костя, понимая причины ее страха, не перечил. С районом, где они хотели бы жить, определились сразу — в одном из пригородов Принстона, в Нью-Джерси. До Нью-Йорка, где собирался работать Краснов, ныне привыкавший к фамилии Звягинцев, час езды на скоростном поезде — армтраке, если ехать на юг. Час до Филадельфии, если ехать на север. Но, когда им того хотелось, города становились бесконечно далекими, существующими в другой вселенной. В каком-то смысле — это было убежище. Та самая тихая гавань, окруженная зеленью и озерами, которая была нужна и им, и детям. Они искали достаточно большой дом, в дорогом районе, минимум с четырьмя спальнями и приличным участком. И, так как выбранный район был не новым, их агент по недвижимости, Сабрина, полная жизнерадостная девица лет тридцати, с писклявым голосом, и ступнями сорок третьего размера, просто сбилась со своих больших ног, разыскивая подходящий вариант. А потом им повезло.

Этот дом продавал один из профессоров Принстонского Университета, переехавший в Бостон по академической надобности несколько месяцев назад, и они были первыми, кому этот дом показывали. Уже в тот момент, когда их машина нырнула в один из многочисленных скрытых выездов, и покатилась по неширокой лесной дороге, Костя понял, что на этот раз все будет по — другому. И оказался прав.

Домов было несколько, но участок в шесть акров для каждого из них, дарил владельцу некую иллюзию уединенности. И, к тому же, прямо возле домов, росли настоящие корабельные сосны, бережно сохраненные при строительстве. За ними, широким языком, тянулась небольшая сосновая роща, прореженная, и из-за того, светлая. В полумиле от построек, роща превращалась в лесопарк, где обитали и коричневато серые обжоры — белки, и олени, и к восторгу детей, мрачноватые еноты, частенько забредавшие в гости, в надежде забраться в мусорные контейнеры.

Предназначенный им напоказ дом, окружала аккуратно подстриженная трава. Почтовый ящик на деревянной ноге, сверкал новой белой краской. Внутри пахло деревом. Сабрина, расхваливая товар, щебетала, так, что заглушала все звуки вокруг, но Костя был уверен, что вечером здесь слышно пение птиц. И еще он знал, что этот дом совершенно не похож на тот, другой, который его жена видела в ночных кошмарах.

Еще не вступив на порог, они с Дианой переглянулись. Она едва заметно кивнула, и вся остальная речь Сабрины превратилась в ненужную формальность.

— Не спишь? — сказала она, чуть хрипловатым спросонья голосом, неслышно подойдя сзади.

Руки у нее были теплые, мягкие, и Костя едва не замурлыкал, как кот, когда она обняла его, прижимаясь к нему всем телом.

— Все равно, скоро вставать.

— Опять твои олени?

— Опять. Третий раз за неделю.

Она посмотрела в окно через его плечо, и Костя почувствовал спиной прикосновение ее груди. Это волновало его, как и много лет назад, но теперь желание было нежным.

— Все пятеро? — спросила она, становясь на цыпочки, чтобы лучше разглядеть пасущихся животных. — Красиво. Не хочу Дашку будить. Она просила меня позвать, когда они придут.

— Пусть спит. Только четверть шестого. На выходные покажем.

— А ты, почему встал так рано?

— У меня встреча в Нью-Йорке, на 8.45. Не хочется стоять в пробке. Если приеду раньше — прогуляюсь. Ты к родителям?