Левый берег Стикса - Валетов Ян. Страница 17

Он работал, завершив программу первого курса к марту, вошел в комитет комсомола и стал основной кандидатурой на место секретаря. Преподаватели относились к нему с уважением и на майской сессии в его зачетке были только «отлично» и «отлично» с восклицательным знаком. Речь его, благодаря курсам в Университете, очистилась от южного акцента, оставившего после себя мягкое произношение согласных, и приобрела даже некоторое изящество и интеллигентность. В своей решимости он напоминал танк, сметающий противотанковые ограждения. Казалось, ему наплевать на то, что думают о нем соученики, а симпатии к нему они не испытывали в большинстве своем по разным соображениям, но его твердость и постоянство позиции не могли не вызывать уважения. Не боясь так и остаться чужаком, от пьянок и сабантуев он неизменно отказывался, завоевывая авторитет лидера с помощью совершенно других приемов — как организатор и посредник между администрацией и студентами.

Заняв место секретаря комитета комсомола, он жестко очертил круг обязанностей каждого и начал требовать реальных результатов в работе. В начале его посчитали ненормальным, но это быстро прошло.

Он почти ликвидировал процветавшую фискальную систему, и все дисциплинарные вопросы решались только через него. Как ни странно, но он, в отличие от предшественников, действительно выступал от лица своих соучеников, защищая их от наказаний за провинности, которые сам считал незначительными, и жестко наказывал тех, кто, по его мнению, был не прав. Пятнадцатилетний мальчишка вынуждал считаться с собой. Он не просто играл в мужчину, он был им по поступкам и типу мышления. Именно это выделяло его из общей массы.

На втором курсе он стал членом райкома комсомола, а к концу учебного года, ему предложили после окончания учебы остаться в техникуме освобожденным секретарем. Он вежливо отказался, объяснив отказ тем, что хочет продолжить учебу.

Директор техникума огорчился, но обещал поддержку при поступлении. И, через год, Краснов блестяще сдал экзамены на экономический в Университете, где о нем уже знали — и в комитете комсомола, и на кафедре. Преподаватели, читавшие на подготовительном отделении, заметили способного парня.

Первый этап своего плана Краснов завершил с блеском, но перерыв в его программу заложен не был. Еще через год в Университете сменился комсомольский лидер, и им стал молодой кандидат в члены партии Константин Краснов. Рекомендации ему подписали директор техникума и первый секретарь горкома комсомола. Это был следующий виток спирали.

Теперь Костю заметили и породистые девицы с экономфака и, уловив перспективу, подвергли его мощному обстрелу самыми недвусмысленными предложениями, хотя без особого успеха. По факультету поползли слухи, что у Краснова или есть девица на стороне (что было чистой правдой), или он импотент на почве комсомольской работы (что правдой не было). Слухи Костя игнорировал, а о своей личной жизни молчал даже среди друзей, хотя со второго курса техникума встречался с женщиной, которая была старше его на пять с небольшим лет.

Познакомились они на курсах, которые она вела, почти незаметно подружились и сблизились, без любви или особой страсти, но с редким взаимопониманием и тактом по отношению друг к другу. Их обоих устраивали сложившиеся взаимоотношения и Костя два — три раза в неделю приезжал к ней вечером, но ночевать никогда не оставался, соблюдая давнюю договоренность, существовавшую между ними.

У нее были другие мужчины, у него другие женщины, но особого значения это не играло. Каждый получал, то, что хотел и давал то, что хотел. Они были больше друзьями, чем любовниками и хорошо понимали это. Будучи прагматиком, Костя следовал правилу не заводить романов на работе, и из-за этого прослыл холодным, как рыба, хотя вовсе не был таким.

Его уважали, но не любили, и такое положение вещей было единственно возможным при его манере поведения. И, что интересно, вполне Краснова устраивало.

Исключением, подтверждающим правило, стала Университетская команда КВН — объект нападок идеологического отдела горкома партии. Их Костя прикрывал во всех инстанциях, иногда с риском для собственной карьеры и репутации, что вызывало у партийных боссов недоумение — языкастая и наглая КВНовская братия просто напрашивалась на неприятности.

Костю трижды вызывали на бюро горкома и только безупречная Красновская логика — он говорил про клапан, безопасную суть студенческого юмора, ребячество и несмышленость — спасала бузотеров от «волчьих» билетов. За это и за хорошее чувство юмора КВНовцы были от него без ума и, уверовав в свою безнаказанность, расходились пуще прежнего.

Как у каждого человека, у Кости была своя тайна. Настоящая тайна. У Кости был друг. Часто бывает, что знакомство с каким-нибудь человеком переворачивает жизнь, заставляет взглянуть на все по-новому, по-другому чувствовать, думать, переживать. Именно такого человека встретил Краснов на своем пути и воспринимал его, как духовного отца, если такое сравнение возможно в обществе убежденных атеистов.

Друга звали Арнольд Павлович Розенберг, и он преподавал историю в техникуме автоматики. Он был очень стар, седой маленький еврей с печальными влажными глазами, но сохранил живость ума, дикцию оратора и такой талант рассказчика, что с его лекций не уходили даже заядлые прогульщики. Он умел найти слова, построить свой рассказ так, что слушать его было все равно, что читать детектив. Аудитория просто рот открывала, когда он метался по кафедре, чуть ли не в лицах изображая исторические события. Он балансировал на грани между шутовством и настоящим искусством лицедейства. Оставаясь в рамках дозволенного, сообщал такие факты, о которых молчали учебники и хрестоматии, и многие его выводы, облеченные в нарочито игровую форму, могли бы довести до инфаркта любого идеолога.

С самого начала они не чувствовали друг к другу симпатии, что было не удивительно при Красновских амбициях, и старик был удивлен, когда мальчишка, с живыми, как ртуть глазами, подошел к нему после лекции.

— Слушаю вас, Краснов, — сказал Арнольд Павлович.

— Я к вам с просьбой, — Костя не был смущен или закомплексован и говорил, как взрослый, правда, с ужасающим акцентом южанина, напевно-тягучим. — Мне очень бы хотелось знать историю, Арнольд Павлович, я имею в виду, настоящую историю.

Они были вдвоем и Розенберг, взглянув на четырнадцатилетнего подростка стоящего перед ним, спросил, чуть сощурившись:

— А вы, молодой человек, на моих лекциях, что, Закон Божий изучаете?

Краснов пожал плечами.

— Я думаю, что вы знаете куда больше, чем рассказываете нам. Я не представляю, что такое лекция по закону Божьему, и в Бога не верю, потому что не знаю о нем ничего, но мне бы хотелось кое в чем разобраться.

— Очень интересно. — Розенберг снял, а потом снова одел очки. — Очень. Вы ведь, Краснов, активный комсомолец, как мне известно, ярый, простите за выражение, общественник? Вам должно быть все понятно. По статусу, знаете ли, положено. Вам, Краснов, история в неофициальном изложении не требуется. Для строительства светлого будущего вполне хватит основ марксизма-ленинизма и принципа демократического централизма. Даже алфавит, как время доказало, необязателен. О Законе Божьем мне как-то и говорить неудобно. Не только в виду моей национальной принадлежности, как понимаете…

Он не обиделся и, к удивлению Розенберга, даже кивнул.

— Наверное, я этого заслуживаю, но, Арнольд Павлович, для того чтобы понимать, кто есть кто — надо знать.

— Значит, вы ко мне пришли за знаниями, юноша? Что ж, возьмите учебник и изучайте. У меня к вам претензий нет, вы мальчик книжный, у вас одни пятерки, и в дополнительных занятиях вы не нуждаетесь. Политику партии и правительства вы понимаете правильно, ваши ответы можно на олимпиадах демонстрировать, как образец идеологически правильного воспитания. Я вам просто гарантирую пять за год и пять на госэкзамене.

— Арнольд Павлович, — вдруг сказал Краснов тихо, — вы что, думаете, что я… провокатор?