Левый берег Стикса - Валетов Ян. Страница 33

Гельферу такая постановка вопроса льстила, он гордо поднимал усы, сверкал глазами и проявлял чудеса работоспособности. Начальный пакет для регистрации был готов в рекордные сроки. Дальше начались мытарства. Краснов сидел в Киеве неделями, ругался, спорил, давал взятки в крупных и особо крупных размерах, метался с кипой документов из здания в здание, из кабинета в кабинет, худел и выматывался. Каждая «виза» давалась не просто с большим трудом, а, буквально, на пределе возможностей.

Вечерами, в гостинице, Костя так крыл систему и ее достойных представителей, что шахтеры из его родного городка замерли бы от удивления. Но, медленно и верно, количество подписей на бумагах росло, в особо тяжелых случаях на подмогу вызывался Миша Калинин — его бульдожья хватка юриста и специфические знакомства действовали там, где не помогали связи Краснова.

Он даже с поезда сходил — будто только что из модного салона — наглаженный, выбритый, распространяя вокруг себя запах дорогого французского одеколона, в неизменном костюме-тройке, при галстуке (и не простом галстуке) и в начищенных до зеркального блеска черных туфлях. Он входил в любой кабинет — или сам, или, договорившись предварительно о протекции с одним из своих многочисленных друзей, и выходил с результатом. Не иначе. Причем суммы «благодарностей», которые он оставлял за вельможными дверями, были, мягко говоря, разумными — Краснову приходилось платить гораздо больше. Костя уже несколько раз затевал с Калининым разговоры о будущей работе в банке, но Михаил, корректно, но твердо, оставлял вопрос открытым.

— Будем посмотреть, — говорил он. — Давай, для начала, заверши бумажную волокиту, стань на ноги. Время есть.

— Но ты понимаешь, что мне нужен классный юрист?

— Несомненно. Как же в банке без классного юриста?

— Хорошая зарплата…

— Друг мой ситный, а что, в твоем понимании, хорошая заплата?

Вопрос был сложным. Тот, с позволения сказать, бардак, что творился в стране, делал ответ на этот вопрос, в принципе, невозможным.

Союз уже развалился, а то, что создавалось на его месте, имело, в общем-то, название, но было, по сути — ничем. Рубли бывшего Советского Союза еще имели повсеместное хождение, но стоили в десятки раз дешевле, чем было раньше. Из магазинов, фактически, исчезло все самое необходимое. Слово «купить» опять ушло в прошлое, основным снова стало слово — «достать».

Страна состояла из сплошных очередей: за солью, молоком, сахаром, спичками, сигаретами, водкой. За всем. Несмотря на то, что статью за покупку и продажу валюты, по которой можно было схлопотать все, что угодно, вплоть до расстрела, никто не отменял, в стране появился черный валютный рынок, на котором можно было купить любую валюту, но, в основном, доллары. Народ скупал золото, украшения, бытовую технику, аппаратуру с одной целью — сохранить хоть что-то из нажитого. А это, с каждым днем, становилось все тяжелее и тяжелее.

Ходили смутные слухи — на уровне «желтых» газетных статей, о введении новой украинской валюты, но Краснов прекрасно понимал, что это только планы. Такой шаг требует серьезной подготовки и на неё уйдет не один год.

Отделившимся от Союза прибалтам было в этом плане проще, но даже их валютный рынок был привязан к рублю, как основной валюте платежей — именно рубль, «деревянный», «торговался» на валютных аукционах в Таллинне и Риге и был единственным средством расчета на всей территории бывшего «единого и неделимого».

Что уж тут говорить об огромной пятидесятимиллионной Украине, намертво переплетенной с экономикой России и других «братских» республик? Братство уже кончилось, подавленное танками у телебашни, порубанное саперными лопатками, а мятые бумажки с ленинским профилем и кремлевскими башнями все еще связывали республики вместе, как брачный контракт ненавидящих друг друга супругов.

С одной стороны, создавать банк в это время было безумием, но с другой стороны.…

И Краснов, и его партнеры-хозяева, прекрасно понимали, что лучшего времени не будет. Одни законы, фактически, переставали действовать, другие еще действовать не начали. Связи между республиками рвались, а торговля начала развиваться семимильными шагами. Предприятия — плохо, но работали, продукция экспортировалась, Внешэкономбанк СССР уже не выполнял свои обязательства — миллионы в валютах первой, второй и третей категории были заблокированы на его счетах, став недоступными для своих хозяев. И, вот-вот, готовы были прекратиться денежные трансферты между республиками. А необходимость в переводе денег для торговли и, необходимых, как воздух, поставок, между связанными намертво технологическими циклами и общими задачами, заводами была.

Сложно? Да. Невероятно? Да. Необходимо. Десятки раз — да. Начиная любое дело, Краснов знал, что есть одно слово, о существовании которого надо забыть. Это слово «невозможно». Наступало время смелых дилетантов, которым предстояло стать осторожными профессионалами. Набить шишки, стать жертвами политических и мафиозных разборок, умереть от пули киллеров или от смертоносных, как те же пули, инфарктов, едва перешагнув 30-тилетний рубеж. Сидеть в тюрьмах по желанию власти, обслуживать эту власть, пресмыкаться перед ней или с ней же бороться. Давать деньги на выборы политиков, на «общак» бандитов и на «фонды» ментов.

Но это было мутное время — время действия. Те, кто бездействовал — были обречены последующие годы тащиться в обозе. Выигрывали только безрассудные.

Так, что ответить на вопрос Калинина Костя не мог. Пока не мог. Но он был твердо уверен в том, что Калинина он сманит. Работа юриста в структуре банка была просто создана для этого блестящего сибарита, превращавшего идеи Гельфера и самого Краснова, в изящные, технически безупречные и юридически совершенные схемы. Калинин стоил любых денег. Как и Гельфер. Да и, если без лишней скромности, и он сам. Из «мужского клуба» вполне могла получиться Команда. Настоящая команда единомышленников, о которой можно было только мечтать в старые времена.

Референты у немцев были — хоть куда. Было впечатление, что эта костлявая, белобрысая дама неопределенного возраста, похожая на засушенную чехонь, напрочь лишенная физиологических женских выпуклостей, уже ждала в вестибюле Костиного приезда.

Звали ее Габи, она превосходно говорила по-русски, печатала и стенографировала с одинаковой скоростью на двух языках, да и, судя по телефонным переговорам, свидетелем которых доводилось быть Краснову, владела английским и голландским на уровне переводчика-синхрониста. Краснов, который тоже выбирал себе секретарей не по длине ног, а по уровню компетентности, о таком кадре и мечтать не мог.

Только глаза у фройляйн были неприятные. Голубые и полностью прозрачные — до потери цвета и выражения. Будто бы стекляшки вставили в глазницы, под белесыми бровями. Если бы не мазки туши на ресницах, глаза просто нельзя было бы обнаружить на лице — они могли потеряться на светлой коже, усеянной редкими, бледными веснушками.

Поздоровавшись почтительно, фройлян Габи повела его в кабинет Дитера, на ходу подавая, аккуратно разложенные по прозрачным файлам, документы из раскрытой кожаной папки.

Косте было не до документов — судя по тому, как сердце колотило в ребра изнутри, вместо крови, в его жилах, уже тек чистый адреналин. Но положение обязывало, он что-то говорил, пропуская Габи впереди себя в лифт, и из лифта, шел по просторному холлу в приемную, отвечал наклоном головы на приветствия сотрудников директората, знакомых ему. Но основная часть его мозга занималась расчетом последующих действий, а где-то, совсем глубоко, за пределами сознания, его двойник, охрипший от ярости, был готов ко всему, даже к убийству.

Дитер встал из-за стола, когда он вошел в кабинет, и двинулся к нему навстречу — слегка полноватый, слегка лысоватый, но радушный. По лицу — типичный уроженец Воронежской губернии — даже нос уточкой.

Но на этом сходство с воронежским крестьянином заканчивалось. Элегантный костюм от Бриони, «Патек Филипп» на ремешке из рельефной кожи — европейский банкир во всей своей красе, пусть только лишь руководитель Восточного департамента банка, но все-таки, член Правления. Его русский был далек от совершенства, но достаточно хорош для неофициального общения, на переговорах он пользовался услугами Габи — в ее речи не прослеживался даже акцент.