Левый берег Стикса - Валетов Ян. Страница 46

— А если пытаться?

— Тогда — у людей все гораздо сложнее. Хотя суть — та же. Инстинкт самосохранения, инстинкт размножения…

— Тогда в чем различие?

— В сфере эмоциональной. Отбрось её — и все наши действия чисто рефлекторны. Без нее — мы животные — и всё!

— Понимаешь, Ди, я каждый день сталкиваюсь исключительно с рефлекторной схемой. Идет борьба за выживание. Цель — власть, деньги, еда, выпивка, хороший секс. Вот все, что интересует людей. Власть — всегда на первом месте. Остальное — тасуй, как хочешь. Рефлексы, просто рефлексы! Причем всего хочется так сильно, что даже рефлекс самосохранения отступает. Помнишь, в детстве были картинки-шарады — найди десять отличий? Я не найду. Крысы, шакалы, обезьяны — назови, как угодно. Разница, наверное, тут ты права — в эмоциональной сфере. Только самой сферы-то — нет. И не предвидится.

— А ты? Твоя компания? Тоже на уровне рефлексов?

— Сейчас? Наверное — да. Мне некогда задумываться. Я в гонке. И Артур. И Миша. И Андрюша. Нам нужны безошибочные рефлексы. На терзания нет ни сил, ни времени. Мы — машина для производства денег. Инструмент для скупки предприятий. Прачечная. Мы обязаны быть предельно функциональны.

— Ты — и машина. Я думала, что это несовместимо. Разве я за машину выходила замуж?

— Считай, что у меня раздвоение личности. Для тебя и Марика я не машина. У крыс бывают раздвоения личностей? Что там говорил твой Рене по этому поводу?

Он подошел к окну. Набережная была полутемной. За полосой бетона угадывался Днепр, недавно взломавший зимний лед. Прорезав полумрак фарами, по дороге проехала машина. Диана подошла сзади и обняла его, прижавшись к спине Кости всем телом. Несколько минут они стояли молча, глядя в ночь за стеклами.

— У крыс нет личности, Костя. И у шакалов нет. И у тигров, хоть они могучие и смелые. Только у человека.

— Значит, я пока еще человек.

— Ты мой самый лучший человек. Ты сомневаешься, переживаешь, боишься, в конце концов.

— Есть только две вещи в мире, которых я боюсь, Ди. Потерять вас. И потерять себя.

Он повернулся к ней лицом и посмотрел в глаза. Это был взгляд прежнего Краснова. Того, которого она полюбила почти семь лет назад.

— Значит, — сказала Диана, — страхов у тебя добавится.

— Почему?

— Ты что, совсем ничего не замечаешь?

— Нет, — казал Краснов с недоумением. — А в чем дело?

— Господи, Боже мой, — подумала Диана, — ну, почему мужчины никогда не могут хотя бы немного подумать о чем-то, кроме своих проблем?

— Дело в том, мой обожаемый муж, что мы уже десять недель ждем второго ребенка.

На то, что бы выносить и родить ребенка надо 9 месяцев. Иногда — меньше. Иногда — чуть больше. На то, чтобы убить человека, нужно несколько секунд. Этому можно не учиться, хотя этому учат. Без специальных знаний, это может быть сделано неэффективно, но на конечный результат, все таки, не повлияет. Убить может каждый. Осознанно, случайно, в порыве гнева, в состоянии аффекта. И каждый, конечно, может быть убитым — как кому повезет. У людей прошедших специальную подготовку, шансов умереть по чужой воле значительно меньше. Но никто из них не застрахован от случайности.

Тот, кого Диана окрестила Болеком, был профессионалом. За плечами у этого парня была одна война, один региональный конфликт, служба в милиции и безопасности «СВ Банка». Он был человеком бесконечно преданным лично господину Лукьяненко, недалеким и малообразованным. В жизни его интересовал только спорт и, иногда, женщины. Лучше — проститутки, хлопот меньше. И, чтобы не платить. Не платить он научился еще в ППС. Зачем? Власть ни за что не платит.

Он любил свою мать, хотя видел редко. Почему-то, вспоминая ее, он всегда представлял себе её руки. Большие, теплые и красные от стирки. И запах хозяйственного мыла. И вкус вареников с вишнями и домашнего кваса. Слово «мама» означало слово «дом». Постель с пуховым одеялом. Старый холодильник с пожелтевшей от времени эмалью. Дощатые полы со скрипом.

К отцу относился равнодушно — что с него возьмешь. Работяга. Завод, пивная, дом, опять завод. Не жизнь — каторга. Лошади так не живут. Он почти не вспоминал о нем. Незачем.

Убивать он не любил. Но приказ, есть приказ. Надо — сделаем. Жалости не испытывал. Отвращения тоже. Это в первый раз, застрелив юношу-моджахеда в свои неполные 19 лет, он блевал за стеной сакли до боли, до желчи.

Тогда он успел первым. Был — даже не переулок, так, проход между двумя мазанками. Красная с желтым пыль, удушающая жара. И этот пацан с древней английской винтовкой «Спрингфилд». Два метра расстояния и ни секунды на размышление. Ему повезло — короткий «АК-74» более удобен в ограниченном пространстве, чем тяжелый, неповоротливый карабин. Когда мозг выплеснулся на стену серой кашей, он даже не понял, что успел выстрелить.

Бой был коротким. Ночью ему снился убитый. Он стонал и метался во сне, пугая соседей по казарме. Потом он убивал еще. Но такое с ним было первый и последний раз. Спал он теперь крепко и без сновидений. И воспоминания его не беспокоили. Что поделаешь — такая работа.

А разве ж сегодня — это работа? Баба с детишками, толстый придурок с усами, как у казака на пачке сигарет. Ну и хули, что она жена управляющего? Олег приказал — будет сделано. Работа непыльная — сиди, стереги. Скажут прибить — сделаем. Скажет трахнуть — трахнем. Не вопрос. По пятерке баксов — за три дня работы. Да за пять штук я воробья в поле лопатой загоняю. Мне в Карабахе платили 700 баксов в месяц. Так там приходилось жопу под пули ставить! А тут — пятерка ни за что. А потом — на две недельки к морю. Кайф! С телками. Шашлыки. Только не бараньи. Я терпеть не могу баранину. Говно. Пусть черножопые жрут. Пять — шесть кусков ароматной свинины, зажаренной до розовой корочки. С колечками лука. Он зачмокал губами во сне.

И умер.

Он еще сидел в кресле, перед работающим телевизором, уронив голову на грудь, как спящий, но из ушей и носа вытекали струйки крови.

Карпенко Николай Васильевич, по кличке Рыба, сержант запаса, двадцати семи лет от роду, свои счеты с жизнью закончил окончательно.

Она убила его одним ударом бейсбольной биты, который получился очень сильным и удачным, наверное, от отчаяния и страха.

Труднее всего было решиться. Она замерла, с занесенным над его головой оружием, не в силах бросить его вниз, на коротко стриженый затылок. Но, Болеку снились продажные девки и шашлык, он вздохнул и заворочался, в предвкушении. И Диана испугалась, что он проснется и всему плану придет конец. Обмотанная кухонным полотенцем бита скользнула вниз, и Господь подарил сержанту Карпенко легкую смерть взамен бессмысленной жизни. Звук удара был глухим, словно на ковер упала книга.

Диана медленно опустилась на колени. Её вырвало, несмотря на то, что она зажала рот рукой. Рвота была слишком обильной, чтобы сдержаться — хлынуло и через нос, и между пальцами. Несколько секунд она была на грани обморока, но, опершись головой на подлокотник кресла, в котором лежал труп, она, с трудом восстановив дыхание, беззвучно заплакала. И ей сразу стало легче.

Она понимала, что с этого момента счет пошел на минуты. Те, кто отдыхал внизу, глядя телевизор, те, кто караулил подъезды к дому, в любой момент могли подняться в верхний холл, просто, чтобы поболтать, скоротать время во время ночного дежурства. Снизу, с кухни, доносились голоса охранников. Громко работал телевизор — кажется, показывали футбол. Пять, десять, пятнадцать минут — сколько у них есть?

— Господи, — подумала Диана, — прости меня за то, что я сделала. Прости и помоги.

Преодолевая отвращение, она откинула полу пиджака Болека и проверила карманы.

Удостоверение, бумажник из плохой кожи, ключи, сигареты, разовая зажигалка. Из подмышечной кобуры она достала тяжелый пистолет. Все. Ни рации, ни запасной обоймы, ни телефона. Внизу кто-то засмеялся в полголоса, перекрывая шум трансляции, и Диана вздрогнула всем телом. Все.