Левый берег Стикса - Валетов Ян. Страница 9

— У вас странная манера говорить. Ни слова в простоте. Чего вы хотите?

У нее создалось впечатление, что Лукьяненко собирается духом. Уверенности у него не было. Он превосходно владел собой, но что-то в его поведении говорило о том, насколько много значит для него то, что он собирался получить. Не просто важно. Жизненно важно, если правильно оценить различие.

— Сначала, — сказал он, упершись в нее взглядом, — о правилах игры. Начнем с того, Диана Сергеевна, что, начиная с этой минуты, вы и ваши дети будете находиться под нашим контролем. Вы можете свободно передвигаться по дому, дети могут играть во дворе под присмотром нашего сотрудника. Никакого контакта с внешним миром у вас не будет, и, за попытки его наладить, вы будете жестоко наказываться. Вам запрещается говорить с кем-либо, кто придет сюда. Хотя, будем надеяться, что сюда, кроме тех, кого мы с вами ждем, никто не придет. Я рад, что Константин Николаевич любит уединение. Это здорово облегчает нашу задачу.

— Пусть говорит, — думала Диана, — он уже давно представлял себе, как и что он будет говорить. Готовился. Может быть, даже репетировал перед зеркалом. Что ему надо, сраному психологу, чего он тянет? И тут та, вторая, до смерти перепуганная, отчетливо сказала у нее внутри: «Только бы с детьми ничего не случилось». И Диана обмерла, стараясь не проявить на лице охвативший ее, на этот раз почти бесконтрольный, ужас.

— Я знаю, что Константин Николаевич сегодня перезвонит вам, что бы сообщить свой номер телефона в гостинице… Кстати, в доме два аппарата?

— Да, — сказала Диана. — Радиотелефон здесь и радиотелефон в гостиной второго этажа.

— Ваш мобильный?

— У меня нет его с собой.

Это было правдой. Ее телефон лежал между сидениями, в стоящей на лужайке «астре». А, значит, недосягаемый, как Северный полюс. И батарейка в нем должна была быть на последнем издыхании. Проклятая забывчивость! Ну, кто б знал?!

— Превосходно, — он сделал движение рукой, и один из свиты двинулся по винтовой лестнице на второй этаж.

— Детей не испугайте, — брезгливо проговорила Диана, усилием воли овладев собой, — видом своим.

Через несколько секунд, лукьяненковский головорез опять спустился вниз, уже с телефонной трубкой в руке.

— Ма! — спросил Марк сверху. — У нас гости?

— Да, сынок! — ответила она, спокойно.

Какое счастье, что он еще слишком мал, чтобы почувствовать неладное.

— Продолжим, — сказал Лукьяненко. — Сегодня, говоря с мужем, вы скажете ему, что до того, как банки прекратят операции, он должен изыскать возможность перевести находящиеся на нашем корреспондентском счету там, сорок миллионов долларов. На другой счет, который я ему дам. Всего мы имеем на корсчетах, пятьдесят шесть миллионов, по состоянию на пятницу в 15 часов. В общем-то, я сам скажу ему все, что нужно. Ваша задача — заставить его понять, что он должен это сделать.

Более всего Диану поразило сказанное им «всего мы имеем». Мы. Одна команда. Костина мечта.

— Предположим, мне удастся его уговорить, — спросила она. — Что последует за этим?

— Мы убедимся, что деньги поступили, ну и так далее… Это дело техники, Диана Сергеевна.

— Я имела в виду не это. Что будет с детьми, со мной?

Он смотрел на нее с таким физиологичным, другого слова не подберешь, превосходством, что у Дианы зазудела правая ладонь. Желание стереть эту ухмылку с его физиономии просто одолевало.

— После того, как все закончится, вы останетесь здесь, в собственном доме, и будете продолжать наслаждаться жизнью. Вот и все! Разве не пустячок?

Он сделал жест рукой, будто бы приглашая ее еще раз оценить всю прелесть окружающей обстановки.

— И предупредите мужа — не надо обращаться в органы, вызывать спецподразделения. Дверь в доме бронирована, на окнах решетки. Я в некотором роде, тоже профессионал и, поверьте, Диана Сергеевна, и вы, и дети — погибнете гораздо раньше, чем сюда ворвется группа захвата.

— За похищение людей у нас, кажется, полагается смертная казнь? Даже профессионалам?

Он внезапно подался вперед, снова нависнув над сервировочным столиком. Нет, все-таки не мышь, змея, ставшая в стойку. Глаза у него стали нехорошие. Очень нехорошие. Мертвые глаза. Только не паниковать!

— Для того чтобы казнить, нужно поймать, не так ли, золотце мое?

— «Золотце мое» — это из вашего бывшего лексикона? Лексикона сотрудника органов, Лукьяненко?

Он опомнился, мгновенно поправил сползшую на миг маску, и глаза его стали нормальными. Он даже добродушно рассмеялся — ни дать, ни взять — добрый дядюшка в гостях у племянницы.

— Какая разница, Диана Сергеевна! Ну, какая разница, кем я был? Кем буду после? Важно только то, что может случиться, или не случиться с вами и вашими детьми. Об этом думайте! Вы, как я уверен, женщина разумная, из хорошей семьи. Знаете цену жизни, любите комфорт и удовольствия. И умирать не хотите. Надо отдать вам должное, держитесь вы хорошо. Меня, вот, пытаетесь разозлить. А сами-то — перепуганы. Вам очень страшно. И правильно боитесь, Диана Сергеевна. Потому что сейчас вы, вся ваша семейка у меня вот где! — и он продемонстрировал Диане худой кулак. Пальцы были тонкими, как у пианиста, поросшие тонкими черными волосками.

— А запах вашего страха я очень хорошо слышу, — он произнес «очень» растягивая — «оч-ч-чень». — Я, как вы знаете, к этому запаху в свое время притерпелся. В тех самых «органах». Героев не бывает, Диана Сергеевна. Человек по своей природе животное трусливое.

Диана знала, что в чем-то этот, напоминающий, своими пришёптываниями и вкрадчивыми интонациями, толкиеновского Горлума человек, прав.

Она боялась. Но именно это чувство и заставляло ее сейчас выглядеть более спокойной и сдержанной, чем могло бы быть, соответственно ситуации. И если бы страх был не таким сильным, она бы сейчас рыдала в голос. Видит Бог, ей очень хотелось заплакать. Но наверху были дети. Их с Костей дети. А, значит, она должна что-то придумать, чтобы они остались в живых. Для начала, пусть этот вурдалак говорит побольше. Диана чувствовала, что в изложенном им плане есть какое-то слабое место. Или ложь, сказанная специально для нее, что более вероятно. Костя позвонит не ранее трех по Европе. Час разницы. Значит, у нее в запасе еще пять часов. Достаточно, чтобы послушать и подумать. Главное — послушать.

В конце октября Диане исполнилось двадцать один. Осень стремительно неслась к своему финалу и, после неожиданно жаркого «бабьего лета», деревья, разом сбросив листву, одевались по утрам в белую шершавую корочку инея. Дольше всех держался старый развесистый клен, который хорошо был виден из окна её спальни.

Но, скоро, и он сдался, и сник под бесконечными ноябрьскими дождями.

Под низким, с мохнатыми свинцовыми тучами, небом, на асфальте морщились от ветра лужи, и по вечерам, в металлическом свете ртутных фонарей, примороженные улицы казались жидкой амальгамой.

В жизни Дианы наступил период борьбы и страданий.

Она впервые столкнулась с человеком намного сильнее ее, и для нее стал открытием подавляющий эффект чужой воли — как будто бы, чья-то сильная, мускулистая рука, ухватив ее за затылок, гнула к земле.

Костя никогда не навязывал своего мнения, наоборот, все, что он говорил, облекалось в мягкую, не ранящую форму. Но четкость его определений, логика и уверенность в своей правоте, злили ее до зеленых кругов перед глазами. Да, рядом с ним было интересно. Он не походил на большинство тех мужчин, с кем она встречалась раньше. Умел развеселить, был по настоящему умен, эрудирован и по-своему привлекателен. Он не был прилизанным маменькиным сыночком; иногда в его суждениях проскакивали циничные нотки и, Диана понимала, что при определенных обстоятельствах Краснов может быть человеком очень жестким, если не жестоким.

Он проповедовал абсолютный прагматизм, хотя, как многие из проповедников, не во всем следовал собственным заповедям. Он был способен на поступки, выходящие за рамки Дининых представлений о том, как должен вести себя Герой, но всегда, или — почти всегда, четко придерживался некоторых канонов, которые сам посчитал правильными.