Бунтующая Анжелика - Голон Анн. Страница 14

— Но ты сможешь его выдержать».

Крик совы, на сей раз трагический, приглушенный, раздался снова. Сигнал тревоги? Предупреждение, что рядом — опасность? Анжелика закусила губу. «Так надо! — сказала она себе. — Это твоя последняя ставка».

Цепляясь за колючие ветви, она спускалась к собравшимся гугенотам. Идя сюда, она понимала, что становится на дорогу, с которой трудно свернуть. Но Самуил де Ламориньер. Патриарх, был именно тем, кого она искала. Только он сможет разрушить веру в монарха, вытравить ее из сердец королевских подданных-протестантов!

Ламориньеру перевалило за пятьдесят. Отец трех дочерей — обстоятельство, наполнявшее его сердце ядовитой горечью, — вдовец, он делил кров с братьями Гуго и Ланселотом, женатыми и обремененными многочисленным потомством. Все это племя хило бурно, но под строгой ферулой Патриарха, деля свое время между молитвой и охотой. Они презирали роскошь, не желали знать галантных обычаев, не устраивали празднеств. В замке Ламориньера женщины говорили тихо и не смели улыбаться. К детям было приставлено множество наставников, призванных с младенчества натаскивать их в греческом и Писании. Мальчиков учили также владеть рогатиной и кинжалом.

Когда Анжелика предстала перед ним, возникнув из сумрака ночи, в пастушеском плаще, босая, и заговорила изысканным языком светской дамы, Ламориньер вопреки собственной воле почувствовал в этой золотоволосой отважной красавице ровню себе — такую же страстную натуру, способную поступать по наитию, умеющую постоять за себя в схватке с любым врагом.

Глава 7

Исаак де Рамбур, человек, что трубил в рог, на этот раз избежал расправы. Монтадур, вероятно, полагал, что, коль скоро дворянское гнездо Рамбуров недалеко от Плесси, он сможет, когда вздумается, наложить тяжелую лапу на бледного и дрожащего гугенота, всегда готового исполнить роль мученика.

В молодости Анжелика и ее сестры вдоволь насмеялись над нескладным длинношеим юношей соседом. Войдя в лета, барон Рамбур приобрел вислые грустные усы, вечно беременную жену и сонм маленьких золотушных гугенотиков, постоянно бегавших за ним по пятам. В отличие от большинства своих единоверцев, он был очень беден. Местные жители поговаривали, что бедность постигла Рамбуров в восьмом поколении в наказание за то, что некий рыцарь из этого семейства дерзнул поцеловать спящую фею в одном из замков на берегу Севра. Проклятье феи не потеряло силы и после того, как семья перешла в кальвинизм. Исаак, последний представитель злосчастного рода, влачил свои дни в стенах заросшей плющом башни, а его единственным талантом — да и обязанностью — была игра на рожке. Люди не уставали дивиться тому, какое мощное дыхание живет в столь хилом теле. Вся округа приглашала его на охоту, ибо никто не умел придавать нехитрым мелодиям столько богатых оттенков. Рог Рамбура приводил в неистовство и охотников, и собачьи своры, и саму дичь.

Но в последний год охота случалась нечасто. Все семьи, католические и протестантские, жались по своим углам, ожидая конца военного нашествия. Барон де Рамбур не мог не примкнуть к сторонникам герцога де Ламориньера. Ему ли было противиться Патриарху?

Мысль о невозможности подобного сопротивления мелькнула в мозгу Анжелики, когда она смотрела, как предводитель гугенотов в развевающемся по ветру плаще шествовал ей навстречу. На фоне яркой голубизны неба его фигура впечатляла сильнее, нежели в сумерках Горловины Великана. Младшие братья следовали за ним.

Место встречи на лесистом утесе было выбрано так, чтобы хорошо видеть всю округу. На этой полоске заросшей дроком земли некогда располагался римский военный лагерь. От него остался маленький полуразрушенный храм, построенный в честь Венеры. На его камнях цвели асфодели.

Наверное, на опушке между проклятым заливом и зловещим лесом римляне умоляли богиню охранить их мужественность, защитить от свирепых пиктов, что приносили своим богам ужасные жертвы. Ныне храм лежал в руинах, сохранились лишь портик и покрывающие его плиты с латинскими надписями. В его тени и уселась Анжелика.

Герцог присел на квадратную плиту лицом к ней. Его братья держались в стороне. Римский лагерь служил одним из мест сборов. Крестьяне-гугеноты прятали в храме провизию и оружие, предназначенные для их единоверцев, объявленных вне закона. Здесь можно было не бояться неожиданного нападения.

Герцог начал с благодарности за своевременное предупреждение о ловушке, грозившей протестантскому пастору. Этот поступок, заметил он, доказывает, что разность верований не должна помешать тем, кого оскорбляет несправедливость, объединиться против тиранической власти. Ему ведомо, что и она гонима королем. И разве ее не держат здесь в заточении? Однако он хотел бы знать, как госпожа дю Плесси, пребывающая под столь неусыпным надзором, смогла добраться до них. Она объяснила, что воспользовалась подземным ходом и что Монтадур ни о чем не догадывается.

Не ответить герцогу де Ламориньеру, когда он задавал вопрос, казалось немыслимым. Его требовательный тон побуждал к четким незамедлительным объяснениям. Глаза его, глубоко сидящие под кустистыми черными бровями, так и впивались в лицо собеседницы. В них горели золотые искорки, от их мерцания Анжелика скоро устала и стала глядеть в сторону. Она вспомнила страх колдуньи пред этим сумрачным служителем Господа.

Для их встречи она выбрала туалет, соответствующий ее рангу: платье из темного, но дорогого атласа. Совсем не легко было протискиваться сквозь узкий лаз в перехватившем талию корсаже и тяжелых складках трех нижних юбок. Лакей Лавьолет сопровождал ее и нес плащ. Теперь он почтительно застыл поодаль, не сводя глаз со своей госпожи. Анжелика желала, чтобы беседа была обставлена с некоторой торжественностью, дабы говорить с герцогом на равных.

Она восседала под римским портиком, поседевшим от старости. Ее сапожки из красной кожи оттенялись темно-лиловым платьем; тщательно уложенную прическу немного растрепали порывы ветра. Она слушала низкий голос, и сердце сжималось от тревоги и невольной симпатии к старому воину. Под ее ногами разверзалась бездна, нужно было напрячься и прыгнуть.

— Что вам нужно от меня, сударь?

— Заключим союз! Вы католичка, я протестант, но мы можем объединиться. Союз гонимых, но свободных душ. Монтадур под вашей крышей. Следите за ним и сообщайте нам. Что до ваших крестьян-католиков…

Он наклонился к ней и понизил голос, полный решимости подчинить ее своей воле:

— Втолкуйте им, что они — естественные союзники наших крестьян. И те, и другие — дети Пуату. Их общий враг — королевский солдат, уничтожающий их посевы… Напомните им о сборщиках налогов и о самих налогах. Не лучше ли подчиняться собственным сеньорам, чем платить дань далекому королю, который в награду только посылает к ним на постой армии чужаков?

Его руки в кожаных перчатках для соколиной охоты упирались в мощные ляжки. Говоря, он все ближе склонялся к ней, и уже нельзя было избежать его глаз, глядящих в упор. Неистовый, он по капле вливал в нее собственную веру в совершенно безнадежную авантюру — последний рывок плененного великана, пытающегося разорвать путы. Перед ее глазами предстал образ великого народа-крестьянина, давшего рождение и ей. Он вставал с колен, в сверхчеловеческом напряжении тщась порвать удушающие его цепи рабской зависимости от того, кто еще недавно был всего лишь сеньором Иль-де-Франса. Деньги, собираемые с пашен Бокажа, проматывались в Версале, тратились на нескончаемые войны где-то на границах Лотарингии или Пикардии. Носители великих имен Пуату сделались слугами трона, и, пока они подавали рубаху или подсвечник королю, их земли терзали алчные правители. Другие нищали, обложенные поборами, наблюдая в бессильной ярости, как интенданты короны по лоскутам растаскивают их родовые наделы. В Версале презирали дворян, не сподобившихся монаршего благоволения, и насылали на Пуату голод и разор. Армии, отправляемые туда в нарушение здравого смысла и справедливости, наводили отчаяние на пахарей, притесняли сыроделов и огородников с мозолистыми руками и громадными темными шляпами, тиранили без разбора и католиков, и протестантов…