Грозовые ворота. Чеченская трилогия - Тамоников Александр Александрович. Страница 22

— Вот, Костя, как все было! И помни, что бы ни говорили, твой отец — герой… А ты, Доронин, береги парня, понял?

— Так точно, товарищ подполковник!

Когда Доронин с Ветровым вышли, Смирнов вздохнул, взял пожелтевшую фотографию. Долго всматривался в лица улыбающихся молодых офицеров, навсегда оставшихся в том далеком восемьдесят первом…

Он бережно положил фото в удостоверение личности офицера, подошел к окну, задумчиво закурил, наблюдая, как уходят в снегопад две фигуры. Был ли Смирнов в мыслях рядом с ними или вновь вел неравный, кровавый бой в горах Афганистана?

Непроницаемое лицо боевого офицера ответа не давало. Он просто смотрел сквозь оконное стекло. Думая о чем–то своем.

А затем началась череда неприятных новостей. Во–первых, сразу после праздника подполковник Смирнов попал в автокатастрофу и в тяжелом состоянии был определен в госпиталь. Повреждения он получил настолько серьезные, что о возвращении в строй не могло быть и речи. Вопрос стоял о том, сможет ли подполковник вообще нормально передвигаться, так как был сломан позвоночник.

Командиром части временно назначили Куделина, который на днях получил очередное звание — подполковник. Обычно командира замещает его прямой заместитель или начальник штаба. Но Куделин обладал обширными связями и благодаря им да вовремя полученному званию сумел–таки, пусть временно, занять вожделенный пост. С вступлением его в должность обстановка в части резко изменилась. Куделин никогда не забывал нанесенных ему обид, поэтому Доронин и Чирков сразу же попали под его плотный прессинг, грозящий последним весьма крупными неприятностями.

Доронин прекрасно понимал, что с уходом Смирнова участь его как командира роты, а возможно, и офицера предрешена. Куделин приложит все силы, чтобы смешать его с дерьмом, а в армии это, к сожалению, проще простого. Написать рапорт о переводе в другую часть? Это, в принципе, возможно, но как же Катюша? Забрать с собой всю семью? Вот так сразу, когда он им еще никто? И куда забрать? В новом гарнизоне в лучшем случае он может рассчитывать на комнату в общаге. Нет, это нереально. «Значит, что? Увольняться? — задавал себе вопросы Александр, сидя в канцелярии роты. — Да. Скорее всего — придется уволиться. Не лизать же задницу Куделину? Этого не будет никогда».

— О чем мысли? — неожиданно, как всегда, во шел Чирков. Даже дневальный не среагировал.

— О службе.

— Нашел о чем думать. Что ей, службе, будет? Идет она и идет. Хреново, правда, в последнее время, но это от нас, Сань, никак не зависит.

— Тебе все равно, что будет дальше?

— Мне не все равно. Но что ты можешь предложить? Плясать под дудку Куделина? Ты как хочешь, а я не буду.

— Я вообще думаю уволиться. Завтра подам рапорт на отпуск, отгуляю как следует, а потом — пошло оно все к черту! Квартира есть, работу найду.

— Ну и что тогда нос вешать? Что мы, на гражданке не пристроимся?

— Ты что, тоже решил уволиться?

— Нет, буду ждать, пока Куделин и такие, как он, выгонят. И потом, вместе нам легче будет устроиться в жизни. Создадим какое–нибудь ЧП. По крайней мере, зарплату месяцами ждать не будем. А Куделину я, Сань, гадом буду, в пятачину все же заеду от души. За все его гнидство.

— Солдат бросать жалко. Верят они в нас, Володь.

— Верят. Но верят потому, что такие мы, как есть. Если же изменимся и станем подхалимами, поверь мне, отношение к нам быстро изменится. Так что, Сань, давай решать прямо сейчас, уходим?

Доронин задумался. Ответь он сейчас утвердительно — и все, надо идти до конца. Посоветоваться с Катей? А что она может посоветовать, не зная систему, в которой ему приходится крутиться? Подумать еще? А смысл? Думай не думай, но выбора нет. Куделин свой первый шаг уже сделал, заменив взводного Андреева на Панкратова. Именно на Панкратова — такого же карьериста и себялюбца, как сам. Ясно, что вопрос о снятии с роты его, Доронина, уже решен Куделиным. Так что же тогда думать, пытаясь найти выход, которого нет? Да. Надо уходить. А солдаты? Они поймут. И будет лучше, если они увидят, что офицер уходит, не изменяя своим принципам, чем предательство в личных, корыстных целях. Именно предательство по отношению к своим подчиненным. А это не прощается.

Чирков молча курил, не втягивая друга в разговор, давая ему проанализировать ситуацию и окончательно принять решение. Для себя Володя решил — марионеткой он не будет ни в чьих руках. И увольнение — вопрос решенный. Он ждал, что скажет друг. Доронин наконец нарушил молчание:

— Уходим, Володь. Но сначала отпуск. Вернусь — рапорт на стол. Решено!

— Ну а я начинаю завтра же. Пойду к Куделину, брошу рапорт и еще парочку слов ласковых, чтобы ускорил процесс. Я устрою ему напоследок цирк, где клоуном выставлю его, поганца.

— Брось, Володь, тебе это надо?

— Еще как. Отыграюсь я на нем, отыграюсь. Всю правду–матку ему в глаза выскажу.

— Это твое дело. Пошли домой?

— А как же общая вечерняя поверка?

— Пошла она к черту! Панкратов пусть тренируется, а я лучше с Катюшей вечер проведу.

— Пошли. Только я в роту позвоню. Предупрежу старшину.

Доронин вместе с Чирковым вышли из канцелярии. Александр приказал дневальному вызвать старшину. Тот тут же появился из своей каптерки.

— Вызывали, товарищ старший лейтенант?

— Слушай, Акиф, где у нас сейчас Панкратов, не в курсе?

— По–моему, в штабе, мне он не докладывает.

— Он никому не докладывает, кроме Куделина. В общем, передай ему — пусть выводит вечером роту на Общую поверку. Меня не будет.

— Что так?

— Не хочу!

— Складываешь крылья, командир?

— Правильнее будет сказать — обрезают их мне, Акиф.

— Слышал уже. Что дальше–то будет?

— А ничего. Служба будет для тебя. Ты мужик деловой, можно сказать, незаменимый. Служи, старшина.

— Завтра на подъеме будешь?

— Вряд ли.

— Ладно. Я приду. Плохо все это, Сань, очень даже плохо.

— Кто бы спорил, мой нерусский друг. Ну давай. Будут вызывать — посыльного зря не гоняй. Не приду.

— Понял.

— До завтра, Акиф!

— До завтра, — вздохнул старшина, понимая, что и в его жизни наступают изменения, и далеко не в лучшую сторону.

Куделин претворял намеченные планы в жизнь. Он отпустил Доронина в отпуск, одновременно назначив старшего лейтенанта Панкратова исполняющим обязанности командира роты. И в подразделении Доронина ненавязчиво установленный и тщательно поддерживаемый Александром порядок стал быстро меняться. Панкратов не считал нужным вникать во все проблемы жизни подразделения, перевалив свои обязанности на плечи взводных, а в большей степени на сержантов. Прапорщик Мамедов один еще как–то старался сохранить то, что было достигнуто ранее. Но постоянно натыкался на замечания и. о. ротного. Панкратов, уверенный, что Доронину уже не командовать ротой, устанавливал свои, выгодные только ему порядки. А выгодно ему было лишь внешнее благополучие, держащееся на диктате старослужащих. Он стоял на стороне таких, как Гольдин, считая, что они своими методами вполне в состоянии удержать роту в подчинении.

Атмосфера в подразделении изменилась. Теперь молодой солдат мог обратиться к командиру лишь по инстанции, часто через того самого сержанта, который и творил безобразия. И никаким другим путем. Панкратов резко обозначил грань между собой и остальными подчиненными. Из форм воспитательной работы практиковалась одна — еженедельные совещания с сержантским составом, где последние докладывали о том, что у них все в порядке, или называли нарушителей, с которыми следовало разобраться. В число первых нарушителей, естественно, попали Горшков с Ветровым. Друзья не хотели мириться с явным произволом старослужащих и как могли сопротивлялись.

Готовясь к заступлению в наряд, Костя с Николаем сидели в курилке, где последний, как всегда, изливал душу другу.

— Слышал я, Кость, Панкрат в канцелярии базарил, что не будет, мол, Доронин больше ротным.

— Может быть.