Всамделишные сказки - Арматынская Ольга. Страница 7

Половинный человек

Непогода над речкой Сылвой кого хочешь напугает. Шумят осенние леса на вольном ветру, да так, что голоса своего не услышишь. Берега стоят угрюмые, под мостом вода — черным-черна!

— Темно на свете! — глядит в окошко тётка Агафья. — То-то страху, кого непогода в безлюдье застанет! А уж коли сам недобрый человек — сердце в потёмках, — тому вовсе худо…

— Полно тебе, тётка Агаша! Добрый ли, недобрый путник запоздал, а только сядет себе в укромное местечко, костёр запалит, и всё с ним будет нормально.

— Не то ты говоришь! Доброму человеку страх — испытание, а вот злому — наказание!

Вон прикатили к нам прошлой осенью двое городских охотничков. Каков с виду рябчик — не видели, а знай хорохорятся: подать нам знатока-проводника, мы в самые молёбские леса охотиться приехали! Это в чащу-то, что за деревней Молёбкой, куда и местные мужики без нужды не захаживают. Лес там темнющий, на мху да на диких камнях. Птица непугана, тропы — звериные… А эти-то упёрлись: сейчас под вечер и пойдем туда, далеко ли тут?

Митрич, наш-то главный грибушинский охотник, покряхтел-покряхтел, да и стал сбираться — заплутают ведь одни, непутёвые, чего уж себе на душу грех брать!

Ну хорошо. Стемнело уж, когда они в самую молёбскую глухомань забрались. Обтоптали полянку, Митрич костерок запалил, шалашик набросал. Сели ночь коротать, чтоб, значит, спозаранок лису подкараулить или, там, рябчиков.

Митрич у огня пригрелся, помалкивает, прутики в костёр подкладывает — а чего в ночи-то шуметь? Зато охотнички городские разошлись не на шутку: «Да я, да мы! У меня весь город в кулаке!» Кричат на весь лес, на газетку поестъ-попить понатрясли, а Митрича не угощают.

Потом давай над ним посмеиваться: «Чё, мужик, из тебя слова не вытянешь? Али вы, деревенские, на одни пеньки глядючи, разговаривать разучились?» Молчит Митрич. А они не унимаются: «Костра развести не умеешь. Сейчас мы сами разберёмся!» И давай крушить, ломать да рубить вкруг поляны, всё в огонь швыряют. И правда, жарко стало, развиднелось на полянке. Огонь-то выше голов, выше деревьев летит, трещит на весь лес — всю чащу переполошили!

Терпел Митрич, терпел, и говорит: «Хорош, мужики, баловаться! Места здесь серьёзные, утихомирьтесь!» Да где там! Рассердился Митрич: «Допрыгаетесь, накличете, мало-то не покажется!» Плюнул под ноги и в шалашик ушёл.

Задремал было Митрич, и вдруг слышит: как заорут его подопечные хором, крикнули — и тишина! Высунулся он из шалашика и видит: стоят охотнички, как статуи, на полянке, пальцами куда-то тычут, рты открывают, а сказать ничего не могут. Посмотрел Митрич, куда они показывают, а там из-за сосны чужой человек выглядывает. Страшный мужик, обросший, и лицо злое, нехорошее. Тут стрельнула головешка из костра, человек за деревом вздрогнул, в сторону отступил — а у него рука-то одна и нога-то одна, и глаз один — Половинный человек и есть! Известное дело, Половинный человек из чащи на свет костра да на шум выходит — ему, вишь, самому хочется людей криком пугать. Хотел Митрич охотничков за собой позвать, за рябинку спрятаться.

Рябинка тоненька, а говорят, за нею Половинный человек людей не видит. Да в это время чудище половинное на одной ноге присело, и как завоет! Охотники от воя этого очнулись, вздрогнули, хвать ружья, и давай в него палить! Откуда ж им знать, что страсть эту, Половинного-то человека, можно только щепкой убить, пули его не берут. Глянули мужики — прыгает прямо к ним эта страсть жива-невредима. Охнули, ружья кинули и бросились в разные стороны, в самый бурелом.

Митрич-то за рябиной встал. Видел он, как потоптался Половинный человек, забуркал и к огню прыгнул. Видно, осерчал: расшвырял уголья и головешки одной рукой, ружья об ёлку в щепы разбил — Митрич только крякнул и дышать перестал. Оглядел Половинный человек поляну одним глазом, и одним скачком в чащу впрыгнул — исчез, значит.

Одного охотничка Митрич уже с рассветом в лесу под ёлкой разыскал, а второй сам собой в деревню добежал. Сел у своей машины на траве, ругается, плюётся. Говорит Митричу: «Наплевать мне на вашу чертовщину, а вот ключи от машины я посеял — это вот да!»

Теперь уж Митрич не на шутку осерчал: «Ах, наплевать тебе! Сбирайся, со мной пойдёшь, будут тебе ключи». Притащил мужика на ту самую поляну и велит: «Снимай ботинок!» — «Ты чё, сдурел? Зачем это?» — «Я сказал — сымай, а то умный больно!» Митрич ботинок на ёлку за шнурок повесил, и громко так говорит: «Мурт, мурт. Половинный человек! Я тебе лапоть принёс. Если ты мою пропажу нашёл — отдай! Я тебя не обижал». А охотничку говорит: «Пошли в деревню! Завтра утром сам пойдёшь — в ботинке ключи и поищешь!»

На другой день побежал мужик на молёбскую полянку. Вернулся. Митрич его спрашивает: «Ну?» Мужик молчит, ключи ему в руке показывает, а рука-то у самого дрожит, в лице ни кровиночки. Больше они и не разговаривали. Молчком охотнички в машину свою сели — только их и видели!

А Митрич про те дела говорить не любит. Только по весне рябину в лесу где-то выкопал и перед окошком посадил. Пусть растёт!

Федотыч и домовой

— Как у твоей печки славно, тётка Агафья! Сразу и уютно так, что спать хочется!

— Что правда, то правда, печка у меня хорошущая! Федотыч наш клал, большой по печкам художник! У него домовые в подручных ходят!

— Так-таки домовые?

— А ты не смейся над старухой. Смеялся тут один, тоже городской… Приехал, значит, к нам пермский житель один, дом для дачки искать. На горе-то у нас, в Грибушино, уже почти все избы дачниковы. И вредный такой мужик попался: всё ему не так и не эдак, еле-еле дом выбрал, только печь там переложить надо. Ему деревенские и говорят: мол, старику Федотычу, печнику, поклонись, не поскупись, уважь мастера, и будет тебе не печка, а праздник!

Ну, пойти-то к Федотычу он пошёл, да толку, видно, нету у него с людьми-то разговаривать: «Я да я, сделай мне всё без халтуры, а то денег не заплачу». Обиделся Федотыч, особенно что Пузатый этот ему, старику, «тыкает», да промолчал. Вот перебрал он печку — загляденье, даже побелил её наново, день работы остался, и всё.

Приезжает Пузатый работу принимать. Ходит вокруг печи, сопит, пальцем в печку тыкает и пальчик потом платочком вытирает. Сопел-сопел, и показывает: «Здесь пол от побелки помоешь, а печь к утру закончишь» — даже и спасибо не сказал! Рассердился Федотыч: «Это почему же я к утру должен кончать? Не было такого уговору, вы переезжать через три дня собирались». А Пузатый упёрся: «Я тебе деньги плачу — чего желаю, то и приказываю!» Плюнул Федотыч с досады: «Сам напросился, невежа!»

Ну ладно, приехал Пузатый через три дня вместе с супругой своей. Первую ночь ночуют. Посреди ночи грохочет кто-то мне в вороты — дом-то Пузатого от моего недалеко. Выхожу — так и есть, они. Зову их в горницу, а у самой даже сон пропал — смех разбирает. Стоят они с супругой всклокоченные, еле-еле одетые, перепуганные до смерти. Улыбку-то с лица согнала, спрашиваю:

— Чего стряслось?

— У нас, — супруга говорит, — на крыше и в печной трубе воет кто-то, знаете ли, просто звериным воем! А то так завопит, что кровь в жилах стынет. Муж в сени выглянул — там чего-то чёрное шевелится. Ой, я не могу больше! Что же это такое?!