...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич. Страница 18

— Иголка в стоге сена, — хмыкнул я недоверчиво.

— И иголку находили, когда надо было, и еще помельче, — сказал он убежденно. — Словом, эту вещицу я беру на себя. Не сейчас, конечно, не в темноте. Завтра с утра займусь основательно. Вот только поточнее бы определить район поисков. — Он кинул через забор еще одну железяку; вероятно, ими были набиты все его карманы. — Пожалуй, надо ближе к воротам. Клиент вряд ли отходил от них больше чем на два-три шага.

Всех разыскиваемых оперы с легкой руки Флора Моисеевича называли клиентами.

— Клиента звать Андрей, а фамилия — Смагин.

— Установил? — обрадовался Юрочка.

Я рассказал ему все, что узнал от Олеши.

— Он! — убежденно воскликнул Юрочка. — Сто тридцать шестая статья — точно! — И сразу же забеспокоился: — Как бы еще не мотанул, потом возись с розыском. Не послать ли за ним прямо на товарный двор? Как ты думаешь?

— Ждем еще десять минут. — Я посмотрел на свои трофейные часы со светящимся циферблатом и паутиновой сетью морщин на пластмассовом стеклышке.

— Не приедет — звони прямо нашим дежурным на станцию, пусть они там поищут, — посоветовал Юрочка.

Сам он отправился добывать сведения о новом клиенте, а я поднялся в диспетчерскую. Спросил у Тиунова, ночуют ли шоферы в гараже.

— Очень даже часто, — ответил он. — Утром рано вывозить груз, а горячей воды у нас нет. Мотор долго разогревать. Вот они с вечера сбегают домой, а потом возвращаются и здесь спят, в комнате отдыха.

— И вчера ночевали?

— И вчера. — Тиунов приподнялся на целой ноге, посмотрел график. — Бондарь, Смагин и Изосимов.

— Так…

Несколько умышленно небрежных, для отвода глаз, вопросов о Бондаре и Изосимове. Шоферы как шоферы. Изосимов — бывший фронтовик, после ранения уволен вчистую. Бондарь — самый старый шофер в гараже, постарше даже покойника Васина.

— А третий?… Как вы его назвали? — спросил я, пытаясь за равнодушным тоном скрыть жгучий интерес.

— Смагин? — Тиунов заулыбался: — Мальчишка совсем, допризывник, семнадцать с чем-то ему. Шустрый, веселый…

Скоро, скоро ты узнаешь, дорогой товарищ Тиунов, во что обошлась шустрость мальчишки!

— Вы были всю ночь в диспетчерской, товарищ Тиунов? Никуда не уходили? Перерыв у вас есть?

— С двух до половины шестого утра. Но домой не хожу, укладываюсь тут же. Хоть какой, а отдых. А так проковыляешь туда-сюда на своей бутылке.

Он хлопнул по деревяшке, заменявшей ногу. Она и впрямь походила на бутылку горлышком вниз.

— У окна?

— Нет, на скамьях. Вон там, за столом.

— Гараж на ночь запирается?

— Ворота запираем, калитка открыта. Здесь, рядом с бухгалтерией, комбинатская диспетчерская, так они через гараж ходят, по внутренней лестнице. Тут намного ближе, чем кругом.

Это хуже! Значит, практически ночью к машинам имел доступ весь комбинат, все желающие. К тому же васинский зис стоит от диспетчера дальше всех, полускрытый тремя машинами: отсюда видно только кабину водителя да часть борта. А что делается под машиной, диспетчер, конечно, не может рассмотреть. Да и зачем ему?

Вот что нужно: узнать у тех двух шоферов, выходил ли Смагин из комнаты отдыха… Хотя вовсе не обязательно было подниматься ночью. Мог вечером, мог рано утром. И без всякого риска: его машина стоит рядом с васинской.

А звук от напильника?… Какой там звук! Ведь не железо пилил — резиновый шланг. К тому же в соседнем цехе непрерывно гудит вентилятор. Даже здесь, в диспетчерской, за окном, и то слышно…

— А вот и Андрейка Смагин! — прервал мои размышления диспетчер.

В распахнутые ворота гаража въезжала полуторка. Я силился разглядеть лицо водителя и не мог — ветровое стекло отсвечивало ярким электрическим светом; диспетчер с пульта включил две сильные лампы в сумеречном до того гараже.

— Можете позвать сюда Смагина? — спросил я. — Только ничего не…

— Уже сам идет. Вот он.

Распахнулась дверь и вбежал, подняв легкий ветерок, стройный парень с лихо заломленной ушанкой.

— Геннадий Титыч, верно — нет, говорят, что дядя Коля Васин убился?

— Верно, Андрей.

— Вот это да! — Смагин растерянно надвинул ушанку на лоб: — Как же так случилось?

Ответил я:

— Машина свалилась под откос.

Я смотрел ему прямо в глаза. Ужас? Раскаяние? Нет, просто растерянность, удивление.

Еще не сообразил? Или игра? Может, он уже все узнал заранее и подготовил себя соответственно? Парень на вид смышленый, должен понимать, что милиция будет искать виновника. И потом, он уже раньше, тогда, когда подпиливал, знал, на что идет. Ну, допустим, не хотел смерти. Но что авария будет — знал!… Если, конечно, он виновник, — поймал я себя: уже версийку сварганил.

Поднялся со стула:

— Пошли в комнату отдыха. Нужно поговорить.

— А вы кто такой? — И тут же сообразил: — Понятно!… Я сейчас! — Он кинулся к двери. — Только машину поставлю на место. Нельзя посреди гаража.

Я обеспокоенно следил за ним в окно. Как бы не попытался удрать…

Нет, развернул машину, поставил в свой бокс. И бегом сюда.

И вот мы сидим друг против друга, разделенные длинным столом. Я не тороплюсь, рассматриваю внимательно парня. А он меня. Играем в гляделки — кто кого.

Он не выдержал, отвел взгляд.

— Ну что, Андрей? Будем говорить?

— Давайте.

Не понял? Или схитрил?

— Что ты можешь рассказать про аварию? Что тебе известно?

— А что мне может быть известно? — смотрит непонимающе.

Как здорово могут лгать и изворачиваться самые невинные глаза! Если бы вину устанавливали только по глазам, многие преступники до сих пор ходили бы на свободе… Вот и этот… Надо же, какой удивленный бесхитростный взгляд!

— Вот бумага, — я вырвал два листка из блокнота. — Напиши все, что знаешь.

— Да ведь я почти ничего… С чужих слов только.

— Вот и пиши, что сам знаешь, и что слышал от других, и от кого именно.

— Зачем это? — он все еще в нерешительности вертел в пальцах ручку.

— Слушай, ты, вроде, неглупый парень, должен сам понимать — раз интересуется милиция, значит, есть тому причина и надо делать, что говорят. Я ведь не письмо девочке прошу тебя написать… Ну?

Он пожал плечами, стал писать. Набросал несколько строк, расписался.

— Все!

Я прочитал. Ничего не знает, слышал на станции от ребят из гаража, что случилась беда, да еще товарищ из милиции, то есть — я, уточнил: машина свалилась под откос.

Посмотрел на него. На сей раз глаз не отводит.

— Все?

— Все.

— Маловато.

— Сколько есть.

А если ошибаюсь? Если не он?… Никакой предвзятости, никакой заданности! Только факты, факты!

— У тебя инструмент имеется?

— Как у всех.

— И напильник треугольный есть?

Не рано ли я? Не поторопился ли?

— Личной?

— Хоть какой.

— Есть.

— Где?

— В машине.

— Идем, покажи!

Пошли уже, но на пороге он спохватился — получилось очень естественно:

— Ой, нет!… Я совсем забыл.

— А где?

— Не знаю. Пропал.

Как же иначе! Пропал… Я понимающе кивнул.

— И давно?

Спрашивая, я знал, что он ответит. Точно знал.

— Нет, недавно.

Вот!

— Когда именно? Вчера? Позавчера?

— Не знаю. Может, позавчера, может, раньше. Он мне вчера как раз понадобился. Сунулся — нет.

— Где лежал? В инструментальном ящике?

— Нет, в машине, с собой возил.

Все у него продумано, на каждый вопрос подготовлен ответ. Скажи он: в инструментальном ящике — и сразу серия новых вопросов: что там за замок, трудно ли отпирается, есть ли у кого подходящий ключ? А так — в машине, и дело с концом. Машина открыта, в нее любой забраться может.

Как же быть дальше? Теперь ясно: надежд на его добровольное признание нет. Будет изворачиваться, как угорь. А у меня пока еще нечем припереть его к стенке. Нужно набрать побольше уличающего материала. Вот когда показания Степана Олеши подтвердятся еще несколькими свидетелями — тогда другое дело!