Неукротимая Анжелика - Голон Анн. Страница 30

— А синьор Паоло?

— Я его не видел. Может быть, тоже храпит где-нибудь в углу.

Молодая женщина спросила про лейтенанта Миллерана. Но Флипо сказал, что его заперли накрепко, так что приходилось предоставить его печальной судьбе.

Они спускались по бесконечным винтовым лестницам, где ветер задувал лампы и колебал пламя факелов, укрепленных в железных кольцах.

В последней зале прохаживался, слегка пошатываясь, генуэзец. Он увидел их, и улыбка его не предвещала ничего хорошего.

— Ах, синьора! Что же это? Вы пришли посидеть со мной? Я счастлив.

Анжелике оставалось спуститься еще на несколько ступенек. Она оценила ситуацию. Над головой синьора Паоло висела квадратная рамка из грубых реек, на которой были укреплены четыре толстых сальных свечи. Эта примитивная люстра держалась на шнуре, пропущенном через блок. Конец шнура был привязан к железному крюку над лестницей. Анжелике не потребовалось и трех секунд, чтобы выхватить из рукава кинжал и обрезать шнур, до которого она смогла дотянуться. Она так и не узнала, стукнуло ли генуэзца этим светильником по голове, потому что свечи погасли прежде, чем упали. Они с Флипо услышали только крики синьора Паоло и грохот падения и поняли, что он, хоть и жив, но в неважном состоянии. Воспользовавшись темнотой и беспорядком, Анжелика и Флипо разыскали дверь и без затруднений перебежали через двор. Здание было полуразрушено, и беглецы думали, что придется выбираться еще за стену, когда Флипо заметил тропинку, ведущую к месту встречи.

Облака быстро бежали по ночному небу и вдруг раздвинулись, открыв круглую луну.

— Нам сюда, — шепнул Флипо.

Слышно было, как море бьет о выступ песчаного берега. Они пробрались сквозь кусты и оказались возле бухточки, где у барки двигались какие-то тени.

— Так это вы собирались накормит!? собой рыбу возле берегов Корсики либо Сардинии? — спросил голос с марсельскими интонациями.

— Да, это я, — отвечала Анжелика. — Вот, возьмите, это вам за труды.

— Этим потом займемся. Забирайтесь в лодку.

Поблизости мэтр Савари сыпал проклятиями, словно джинн:

— Ваша жадность погубит вас, молох вы ненасытный, спрут циклопический, пиявка поганая!.. Вам только бы высосать у человека все состояние. Я же предложил вам все, что имею, а вы не хотите взять меня!

— Я плачу за этого господина, — сказала Анжелика.

— Многовато будет народу на борту, — проворчал хозяин барки, отходя к рулю и делая вид, что не замечает, как забирается туда старик со своим мешком, ящиком и аптечкой.

Луну, издревле помогавшую в этих местах контрабандистам и беглецам, надолго затянули облака. Пока ничего не было видно, барка успела выбраться за скалы, где стояли на страже часовые генуэзца.

Когда же серебряный серп луны выплыл вновь, огонь, пылавший на башне устроителей кораблекрушений, был уже далеко.

Провансалец глубоко вздохнул.

— Ну, вот и все. Теперь и петь можно. Возьми руль, Мучо.

Он вытащил из футляра гитару и стал умело перебирать ее струны. Скоро его звучный голос пронзил средиземноморскую ночь.

Глава 7

— Так это вы — та дама, что хотела из Марселя отправиться в гости в гарем Великого турка? Ну, надо признаться, вы последовательны. Что называется, уговорили-таки меня…

При утреннем свете Анжелика не без удивления узнала в хозяине барки «Жольета» того марсельца, который однажды так предостерегал ее против опасностей морского путешествия. Его звали Мельхиор Паннасав. Это был человек лет сорока, веселый и бодрый. Его загорелое лицо выступало из-под красно-белого неаполитанского колпака. На нем были черные штаны, перехваченные широким поясом, обернутым несколько раз вокруг талии.

Он медленно пожевал свою трубку, сонно улыбаясь, а потом договорил, повернувшись к матросу:

— Да, можно сказать, чего женщина хочет… тому и сам Господь Бог не сможет противостоять.

Матрос, беззубый старикашка, тощий как прут и столь же молчаливый, сколь разговорчив был его хозяин, выразил свое согласие просто плевком.

Третьим и последним членом команды был мальчик-грек, по имени Мучо.

— Итак, вы все-таки оказались у меня на борту, сударыня, — продолжал купец. — У меня тут не слишком просторно, да еще и груз. Да ведь я не думал, что у меня окажется в пассажирах дама… Что тут скажешь…

— Постарайтесь, пожалуйста, обращаться со мной, как с юношей. Неужели меня уж никак нельзя принять за джентльмена?

— Может быть, сумеем, в конце концов. Но пока мы тут у себя. Незачем сейчас разыгрывать комедию.

— Я хочу, чтобы вы привыкли свободнее обращаться со мной на тот случай, если на нас нападут неверные.

— Ах, вы дурочка, прошу прощения, о чем вы мечтаете? Этим людям все равно, парень вы или девушка. Если у вас мордашка недурна, сразу ухватят. Можете справиться у Меццо-Морте, адмирала алжирского флота. Ха-ха-ха!

Он грубо захохотал, подмигивая своему бесстрастному матросу.

Анжелика пожала плечами.

— Ведь это смешно, рассуждать все время о роковой встрече с берберами или с кораблями Великого турка.

— Нет, сударыня, простите, это не фантазия. Вот я сам десять раз попадал в плен. Пять раз меня обменивали почти сразу, но в другие разы мне доставалось. В общей сложности я тринадцать лет провел в плену. Приходилось мне и виноград сажать на том берегу Босфора, и хлеб печь для гарема не упомню уж какого паши, у которого был загородный дом под Константинополем. Можете представить меня, — меня — в роли булочника! Вот уж была морока, черт побери!.. Да еще приходилось изготовлять их любимые лепешки, тонкие, как платок. Их надо было швырять в печь, как блины. Научился я руками ворочать, попадал точнехонько, стоило полюбоваться! Но уж очень противно было, что ходят кругом евнухи с саблями и все сторожат, не заглядываюсь ли я на красоток за решетками гарема…

— Друг мой, — заметил Савари, — вы не можете утверждать, что страдали в плену, если не попадали, как я, к марокканцам. Из мусульман они самые злобные. Свою религию они принимают всерьез и ненавидят христиан. В далекие от побережья города совсем не допускают белых и даже турок, которых они считают недостаточно правоверными. Меня они загнали в городок в пустыне, где добывают соль, зовется Тимбукту. Ну, когда увидели, что я там помирать не собираюсь, отправили в другой город, в Марокко — работать в мечети Эль-Муасин и в мечети султанши Ваиде.

— Да уж! Такому чудаку, который пускается в путь, не имея при себе ничего, кроме склянки с какой-то мазью, вполне пристало вымешивать глину с ослиным навозом и лепить из этого безобразные халупы — мечети неверных.

— Друг мой, вы меня оскорбляете. Вы ведь не видали ни мечети Эс-Сабат в Мекнесе, ни Карауин, ни Баб Гиса в Фесе, ни королевского дворца султана, который много величественнее Версаля.

— А я говорю, это все халупы, лишь чуть обмазанные штукатуркой. Вот Святая София и Семибашенный замок в Константинополе — совсем другое дело. Это настоящие здания! Они ведь были построены христианами, еще когда Константинополь назывался Византией.

Дрожа от возмущения, мэтр Савари снял свои очки и стал их протирать.

— Во всяком случае, эти марокканские «хибары» не сравнить с теми лепешками, которые вы пекли для своего паши стамбульского. А что до моей склянки с мазью, как вы изволили выразиться, то вы относились бы к ней уважительнее, если бы знали, что в ней содержится.

— Черт побери, если вы мне нацедите оттуда стаканчик, я, может быть, возьму свои слова назад и принесу извинения, упрямый вы старикан.

Савари торжественно поднялся и достал свой драгоценный сосуд. С массой предосторожностей он вытащил обмазанную красным сургучом пробку и подставил горлышко под нос Мельхиору Паннасаву.

— Ощущаете этот божественный аромат, капитан? Персидские государи заплатили бы вам десять мешков золота, если бы вы хоть один раз съездили за этим царским настоем.

— Тьфу! Это, оказывается, не вино. Что ж это, лекарство какое-то?