И снова про войну (Рассказы и повесть) - Зеленин Андрей Сергеевич. Страница 21
— Эт-тогда хорошо, — парторгу ответили. Снова спросили: — А ежели ведро картошки — это что получается: ведро патронов?
Тут засмеялись все. И парторг улыбнулся. Но, по ёжику волос рукой целой проведя, сказал:
— Ведро картошки, товарищи, это целая граната.
— А мешок тогда что? — тут же кто-то нового ответа потребовал.
— А мешок — это снаряд! — поставил точку парторг из МТС, словно гвоздь вбил.
Фимке эти слова в душу запали, а тут ещё письмо от отца: «…Об одном и жалею только: порой снарядов не хватало, чтобы добить эту вражью нечисть…»
Вот и копал Фимка картошку и видел: не мешки встают за его спиной, а настоящие снаряды. Для отца.
«Пятьдесят пять снарядов для Вашей героической пушки накопал Ваш сын Ефим Семёнович, — заканчивал письмо Митька. — Пусть эти снаряды все до единого попадут в фашистские танки и доты, а лучше — в самого Гитлера! Весь наш третий класс, и вся наша школа, и все деревенские желают Вам и Вашим товарищам, Семён Исакович, крепкого здоровья и поскорее разгромить фашистов!»
Подписей под Митькиными словами набралось больше сотни, даже дед Силыч крестик поставил, — так и не выучился грамоте.
Фимка в горячке провалялся неделю — жар не спадал, думали, не тиф ли, в больницу хотели свезти, но ближе был военный госпиталь, отправили туда. Врач военный потом диагноз поставил: нервное истощение.
Получил ли деревенское письмо Семён Исакович — неведомо. В сентябре письмо отправили, а в октябре на Фимкиного отца похоронка пришла, мол, погиб смерть храбрых. Долго потом председатель колхоза Фимку уговаривал в школе остаться. Фимка всё хотел сперва на фронт сбежать — за отца отомстить, потом в колхозе работать — чтобы на заводах ещё больше снарядов и патронов для фашистской погибели изготовить смогли. Уговорил председатель парня, нашёл какие-то нужные слова. Остался Фимка в школе, но всё лето сорок четвёртого в полях провёл: всё, что мог, делал, даже траву косить научился…
И пусть Фимкин отец снаряды сына получить не успел, они, снаряды эти, своё дело сделали — все пятьдесят пять. Как говорится, и враг был разбит, и Победа была нашей.
У ИВАНОВА СЫН РОДИЛСЯ
Рассказ
В сентябре сорок первого Иванову повестка пришла, в армию.
В октябре он уже на фронте был и почти до Москвы дошёл — отступал.
В ноябре его ранили — легко, в медсанбате полторы недели пробыл и к декабрю опять на передовой оказался.
В декабре Иванову письмо пришло: сын родился. Первый.
Из политотдела дивизии агитатор в роту прибыл — рассказывать, что такое Москва, что такое Советский Союз, как к нам страны другие относятся, чего от нас ждут, и что завтра наступление…
Думал агитатор: как бойцов так собрать, чтобы побольше их его услышали? А бойцы — вот они, кто от службы свободен, все вокруг Иванова сидят — сто человек вокруг одного разместились!
Что такое?
А у Иванова сын родился! Не каждый день такое бывает.
Все бойцы подарки на посылочкуу домой Иванов принесли: кто сахара кусок, кто печенья пачку, кто платок носовой, кто обмылочек — в деревне всё в дело сгодится. У кого для дитя ничего не нашлось, папашу молодого побаловали: козью ножку [18] свернули, сто грамм налили, обойму винтовочную в подсумок сунули — пять патронов дополнительно — это ж тоже не просто так!
Сидит Иванов у костерка, козью ножку потягивает, отвечает:
— Спасибо, братцы!
А братцы рассказывают:
— У меня первый-то уже в седьмой класс пошёл, пишут — учиться не хочет, на завод собрался, раз в армию не берут! Будет, говорит, снаряды делать.
— А мой нынче, вместе с классом, весь сентябрь в полях провёл: колоски собирали, а потом — картофель. Десять лет пацану всего!
Ему учиться бы! А он — в поле с утра до ночи. Как большой работает.
— А у нас две девчонки, — третий говорит. — Пишут, школу под госпиталь заняли. Так они пока не учатся, в том госпитале работают: бельё стирают, бинты. Перевязки делают уже, научились.
А четвёртый вздыхает:
— А мои там остались, под немцем. Трое. Мал мала меньше. Живы ли?
Иванов итог подводит:
— Завтра дадим немцу прикурить! Чтоб все ваши живы остались, чтобы все учились! И мой — тоже.
— Дадим! — бойцы соглашаются. — Ещё как!
— Мой в Москву всё хотел! — другой боец разговор про сына начинает. — На Кремль посмотреть. А тут война!
— А мои в университет московский после школы собирались поступать! Они у меня двойней родились. В Москве до того не бывали, а вот же: в Москву!
Иванов и тут слово вставил:
— Вот отобьём немцев, все на столицу посмотрим! И я своего Ваньку привезу!
— Отобьём! — бойцы соглашаются. Спрашивают: — Что, Иваном решил назвать?
— Жена в письме спрашивает: как? — Иванов отвечает. — Отпишу: пусть Иваном!
— Сколько ж народу горе мыкает из-за этого Гитлера клятого! — старый солдат вдруг вздохнул. — У парня сын родился, а он его когда ещё увидит!
Встал Иванов:
— Увижу! А не увижу, неужто ему не поможете?
— Да тьфу ты! — солдат ругнулся. — Я всю страну изъездил! От Тихого океана до Балтийского моря. Большая у нас страна. И больше в нашей стране людей! Не тех зверей, что у Гитлера, а людей именно! Таких ни в каком другом государстве не найдёшь! Помо-огут! Обязательно. А нам… Нам только дай до этих фашистов добраться! Скорее бы в бой уже!
— Скоро! — Иванов сказал. — Давайте-ка оружие лучше проверим да письма домой напишем. И я своему Ваньке отпишу…
Поднялась рота — разошлись бойцы по землянкам, по взводам своим, по отделениям: лейтенанты, сержанты, красноармейцы. У костра один агитатор остался — лоб трёт: надо же, приехал говорить, а и слова не произнёс! Что в политотделе докладывать?
Вернулся в штаб дивизии, в политотдел, а там командующий армией, генерал:
— Здравствуйте, товарищ старший политрук. Откуда?
— С передовой, товарищ генерал! В одну роту ездил с докладом о текущем моменте и грядущем наступлении.
— И что там, в роте?
Полагалось агитатору доложить как есть, сказать, что задание не выполнил, но вдруг вспомнил старший политрук, что в роте было, улыбнулся и ответил:
— У красноармейца Иванова сын родился!
— Да ну! — будто не поверил генерал. А затем и сам улыбнулся: — Это хорошо! — Потом и вовсе засмеялся: — Так и командующему фронтом доложу!
Доложил — не доложил, неведомо, может, и было. Ну, а Иванов к концу января сорок второго почти двести километров прошагал. На запад. И не просто так, а с боями их прошёл — каждый километр. Не отступал — наступал.
И дальше бы пошёл, да в одной из атак получил тяжёлое ранение. В грудь да в живот. По солдатским меркам — не жилец был, но… Что уж там с Ивановым в госпитале делали, однако на ноги его подняли. А вот воевать — не отпустили. Подчистую комиссовали.
Вернулся Иванов домой, в деревушку свою уральскую. Жену обнял, Ванюшку — крепко-крепко, и сразу же к начальству колхозному: давайте работу! И до самой Победы за двоих-троих трудился: рожь растил, картофелем занимался, на лесозаготовках лес валил да дрова рубил.
После Победы, не сразу, конечно, но полегче стало. И мужики стали возвращаться — опять же не все, понятно: кто убит, кто без вести пропал, — не все, в общем, вернулись.
В сорок шестом, в мае, хоть выходного и не было, а всё одно загулял народ девятого, особенно к вечеру. Фронтовики вышли — на гимнастёрках старых бронза да медь, а у кого и серебро с золотом: ордена. Медали. А у Иванова — ничего!
Ванюшка уже в уме был, много чего знал, в четыре с половиной года имя своё писать умел, вот и спросил, на других глядя:
— Папка, а ты воевал?
— Воевал.
— А где твои награды?
— А вот, — Иванов ответил, на две нашивки, на гимнастёрке, с правой стороны над карманом, ткнул — одна жёлтого цвета, другая красного: за тяжёлое ранение да за лёгкое. — Все мои награды тут…