И снова про войну (Рассказы и повесть) - Зеленин Андрей Сергеевич. Страница 4

— Пулемётчики! На места! — приказал голос.

Сержант, то есть взводный, схватив несколько пулемётных коробок, кивнул мне:

— Хватай воду, ленты, и за нами! Только не высовывайся вперёд и, когда мы заляжем, падай раньше! Все остальные, сами знаете, что и куда!

— Ага! — сказал я.

Младший сержант и красноармейцы, среди которых был мой дед, — а я так и не успел с ним поговорить толком! — подхватив пулемёты, покатили их на звуки боя.

Сердце моё заколотилось, грозя пробить грудную клетку, ладошки и спина вспотели. Боясь опоздать за дедом, я рванул следом, потом вспомнил про воду и ведро с патронами. Вернулся.

Вода была в обыкновенных стеклянных бутылках: пол-литровых. Бутылки стояли в солдатском мешке. Снаряжённую мной ленту, вторую, я накинул на плечо. Чтобы не упала на землю, так ухватил за кармашки, — костяшки на пальцах побелели.

Под соснами, где мы обедали, осталось ещё несколько коробок с пулемётными лентами и ведро с патронами. Всё я взять не смог — руки были заняты. Дед, уже исчезнув за деревьями, крикнул:

— Запомни место! Потом патроны принесёшь!..

Последние до края леса метры я преодолевал ползком. Над головой свистело, на землю падали ветки, ссечённые чужими пулями. Пули врезались и в стволы, как будто кто-то забивал в деревья гвозди — молотком:

— Бах! Бах!

Позиции пулемётчиков, оказалось, заранее подготовленные, были немного в другом месте — не там, где я утром свалился в окоп. Здесь край леса острым углом треугольника врезался в поле. Огонь отсюда можно было вести сразу на две стороны. И расчёт младшего сержанта уже стрелял. С хоботка «максима» срывались огоньки пламени.

Расчёт деда пока молчал. Сам он лежал за пулемётом, казалось, безучастно глядя в смотровую щель в стальном щитке. Его напарник нервно поправлял ленту.

Сержант, приложив к глазам бинокль, командовал:

— Гриша, подожди! Пусть поближе подойдут!

Я глянул туда, куда смотрел наш взводный, и в горле моём моментально пересохло. Если со стороны младшего сержанта на нас наступала только немецкая пехота — длинные серые цепи, то со стороны деда, кроме пехоты, — пять бронемашин! Колёсные, тяжёлые — на каждой по пушке и пулемёту. Пушки пока не стреляли, видимо, не зная цели, а пулемёты буквально поливали свинцом пространство перед собой.

Рука моя сама полезла в мешок с бутылками. Всего глоток воды — и мне стало бы легче.

— Куды-ыть! — прошипел взводный, десятым чувством уловив моё движение. — Это для пулемётов! Терпи, парень!

Дед, на мгновение оторвавшись от пулемёта, сказал мне:

— Давай за патронами. Коробки принеси. И ведро не забудь.

И я рванул назад. Естественно, заплутал. Запнулся о какой-то корень, хряпнулся, приложившись носом о сухую ветку! Здорово испугался, что сломались очки, схватился за лицо… и обмер: очков не нащупал!

Там, откуда я появился здесь, зрение у меня было — не позавидуешь. Очки носил со второго класса. На минус пять с половиной, если кому понятно. А здесь…

Не веря такому счастью, ещё раз осторожно ощупал лицо и убедился: очков нет, а я прекрасно вижу и без них!

Неужели так будет всегда?! — я вскочил на ноги и вдруг понял, что поднимаюсь ещё выше: земля уходит из-под ног.

Затем до меня дошло, что это просто кто-то здоровенный взял меня за шкирку и, как щенка, поднял в воздух.

— Кто такой?

— П-пулемётчик, — икнул я.

— Откуда?

— Оттуда! — я неопределённо махнул рукой в направлении разгоревшегося боя.

— Кто командир расчёта?

Тут я смог наконец-то, крутанувшись в воздухе, рассмотреть державшего меня человека.

У командира на петлицах были два кубика и перекрещенные пушечки: лейтенант-артиллерист. Свой, не враг.

И я с радостью выдохнул:

— Красноармеец Черепахин!

Меня тут же опустили на землю.

— Почему не с расчётом?

— За патронами послали! — выдохнул я и обрадовался во второй раз: в просвете между деревьев увидел знакомое место — то, где мы обедали. Там лежали коробки с патронными лентами, и стояло знакомое ведро. Теперь уже определённо я махнул рукой: — Вон!

— Подносчик, значит… — выдохнул лейтенант. И взглянул на меня оценивающе: — Видок у тебя, пацан!

Я развёл руками, но тут же подобрался, вытянулся, как суслик, навострив уши — услышал, как ударили пушки немецких бронемашин.

— Товарищ лейтенант, вас на позицию! — как из ниоткуда рядом возник боец, судя по петлицам тоже артиллерист, но уже не командир — красноармеец.

Лейтенант смазал меня ладонью по макушке и исчез за деревьями. Я воспринял это как должное и тут же кинулся к коробкам. Решил взять сразу все, их было восемь, и ахнул: не могу! Потом поднял одну, прикинул — получилось не меньше десяти килограммов. В итоге взял три. Нёс стопкой перед собой. Туда, где уже вовсю трещали оба наших пулемёта. И младший сержант, и дед дело своё знали: немецкая пехота лежала, не смея поднять голов. И всё было бы ничего, если бы не бронемашины!

Сразу три фонтана земли встали перед окопчиком деда!

Я испугался так, что выронил свою ношу: неужели ещё словом с родным человеком не перекинусь?

Две бронемашины переползали на ту сторону, где вёл бой расчёт младшего сержанта — враги определили наше расположение.

— Давай им по колёсам! Дырявь! — кричал взводный, и было непонятно, кому он кричит: младшему сержанту или деду.

И ещё три взрыва прогрохотало на позициях пулемётчиков. Рухнула сосёнка, перебитая осколками на высоте полутора-двух метров; примерно такого же размера верхняя часть дерева упала рядом со мной. Я почувствовал на губах вкус крови, с трудом, чуть позднее догадавшись: не пуля, не осколок — куском коры так припечатало.

Сержант присел, схватил с пояса гранату. Но пулемёт младшего сержанта смолк, и взводный кинулся к нему:

— Алёшка! Куда?

— Всё, — выдохнул младший сержант, перевернулся на спину и закрыл глаза; на губах пеной выступила кровь.

Сквозь грохот боя я с трудом расслышал голос деда:

— Патроны!

Я бухнулся на коленки, только сейчас сообразив, что, стоя в полный рост, представляю собой отличную мишень для фашистов и выдаю нашу позицию. С одной коробкой в руках я пополз к деду. И тут же услышал голос сержанта:

— Патроны!

Красноармеец из расчёта деда был ранен — прострелена правая рука. Левой он выхватил у меня коробку, скривился от боли, подполз к «максиму».

Я понял: мне нужно к другому пулемёту. Схватил другую коробку, перекатился к сержанту: он был один. И — плакал.

Не сдерживая слёз, взводный забрал у меня патроны, прокричал:

— Неси ещё!

И тут снова ударили пушки. Две:

— Бах! Бах!

Я тряхнул головой, потому что заложило уши: пушки били совсем рядом, буквально в нескольких метрах от меня. Охватил страх: «Неужели фрицы подошли так близко?» И вдруг услышал радостный крик:

— Ур-ра-а!

Потом я тоже кричал: «Ура!» И ещё кричал и прыгал от счастья. Две немецкие бронемашины пылали, превратившись в костры. Третья не двигалась — стояла, нелепо завалившись на бок. Оставшиеся на ходу — четвёртая и пятая — пятились назад и уже не стреляли. А немецкая пехота отползала: отступали фашисты.

Лейтенант-артиллерист хлопал меня по плечу:

— Видал, как мои ребята могут?

— Видал! — кивал я в ответ, но видел не лейтенанта, не пару его пушечек, что, оказывается, стояли совсем рядом с нашим пулемётным взводом, видел деда.

Дед чистил серый от песка и пыли «максим», дул на ленту с патронами, потом перевязывал товарища…

До ночи мы отразили ещё три атаки.

И ещё трижды немецкие самолёты бомбили наш лес.

И четыре раза был миномётный обстрел.

От пулемётной роты, то есть взвода, остался один пулемёт и два человека: дед и я.

На разговоры времени у нас не было. Какой-то младший лейтенант пообещал нам, что принесут патроны. Их принесли. Россыпью. Дед вздыхал, глядя, как я набиваю ленты. Сам он чистил «максим», смазывал. Иногда называл части пулемёта — как-то вразнобой, мне непонятно: