Анжелика и дьяволица - Голон Серж. Страница 9

– Так, значит» я была права, – выдохнула она, – опасаясь неведомой… дьявольской затеи, начавшей свое шествие – Итак, я увидел вас на острове с Золотой Бородой. Но тут вмешались обстоятельства, неизвестные нашим врагам, нечто такое, чего они не могли знать и что меняло все: Золотая Борода – это Колен. Колен Патюрель, Король рабов из Микнеса, являющийся мне почти другом, по крайней мере, человек, которого я весьма почитал, ибо репутация его в Средиземноморье велика. Да, это многое меняло для меня. Колен! То, что вы одарили этого человека своей… скажем, дружбой… не было бесчестьем… Но я должен был удостовериться, что это действительно Золотая Борода. Я отослал Жана за подкреплением, приказав ему возвращаться по фарватеру, только во время отлива.

– А сами остались.

– Остался.

– Вы хотели знать, что я такое? – спросила она, глядя ему прямо в глаза.

– И я узнал.

– Вы не боялись сделать горькие открытия?

– Они оказались замечательными и укрепили мое сердце.

– Вы, как всегда, любитель безумных пари!

– Дело не только в этом. В решении остаться на острове и спрятаться там до возвращения моих людей крылось не только желание узнать побольше о моей супруге, этой прекрасной незнакомке. Конечно, раз представилась такая возможность, муж может многое узнать о красивой женщине, беседующей с мужчиной, который когда-то был ей небезразличен и который, она это знает, еще любит ее. Но одно лишь любопытство не могло бы подвигнуть меня на столь мучительное испытание, если бы сама ситуация к тому не вынудила. А она была щекотлива, или, скажем так – деликатна – по многим соображениям. Посудите же сами, сердце мое, если бы я предстал перед вами в одиночку в качестве оскорбленного супруга, неужели Колен легко дал бы себя убедить в моих мирных намерениях? А сам он, в качестве пирата, приговоренного быть повешенным быстро и высоко, вряд ли позволил бы хозяину Голдсборо легко себя запугать. Вы обвиняете меня в том, что я слишком легко принимаю самые сумасшедшие вызовы, но мысль сойтись с ним в поединке на этом берегу, имея в качестве свидетелей лишь вас и тюленей, с единственно возможным исходом – смертью его или же моей – не показалась мне здоровой и благодетельной для кого бы то ни было. Ваш Колен никогда не обладал репутацией человека с легким характером. Спросите о том у Мулая Исмаила, говорившего о нем уважительно и почти со страхом, а ведь то был всего лишь безоружный раб во власти непреклонного и жестокого султана.

– Однако же вам удалось убедить его поступить к вам на службу, удалось подчинить его вашей магической власти.

– Потому что его привели ко мне в цепях, под конвоем, четверо вооруженных людей. На острове Старого корабля все обстояло иначе.

Сообразуясь со всеми этими обстоятельствами, я видел один лишь выход: оставаться невидимым свидетелем вашей встречи. Впрочем, встречи случайной, невольной, как я смог убедиться позже. И здесь наши недруги тоже делали выигрышный ход, собирая нас троих на острове. Все было подготовлено для того, чтобы мы сами довершили собственную гибель. Единственное, чем можно было парировать такую дьявольскую комбинацию ударов – это противопоставить им поведение обратное тому, которое от нас ожидали. Слава Богу, нам всем хватило нравственной силы, мы устояли.

– Дьявольская! – повторила Анжелика поразившее ее слово.

– Не пугайтесь. Я сумею расстроить их замыслы и, кто бы они ни были, устраню их. Пока мы не подозревали об их присутствии, мы попадали в ловушки, и первою их жертвой стали, по-видимому, вы, в Хоусноке и в Брансуик Фолсе, где вы чуть было не потеряли свободу, а может быть, и жизнь. Входило ли нападение абенаков на английскую деревню, имевшее целью взять вас в плен, в их тайные планы?.. Не знаю. Но уже вечером накануне морской битвы с Золотой Бородой, когда я получил эту записку, во мне зародилось подозрение. Я знал, что рано или поздно «они» объявятся. В какой-то миг я подозревал Золотую Бороду, но очень скоро удостоверился в обратном. Я отправился на остров по фарватеру, в лодке, взяв с собой только одного человека, но отныне я был настороже, ожидая подвоха от неизвестных и… от себя самого. Ибо это могло быть фальшивое разоблачение, дабы завлечь в ловушку и меня, а могло быть и истинное, и «кто-то» рассчитывал на мою ярость, чтобы заставить меня совершить непоправимые деяния, и особенно – направленные против вас. Это стремление навредить вам, особенно вам, стало Для меня очевидным.

«Берегись! – говорил я себе, – берегись. Помни: что бы ни случилось, ничто не должно задеть ее, особенно по твоей вине». Гнев мой обращался на тех презренных, кто пытался в своих вероломных замыслах сделать из меня орудие зла, чье острие направлено против вас. «Ты не окажешь им такой услуги», – говорил я себе. По крайней мере, на сей раз я должен был любой ценой защитить вас от их атак. Разве я не Дрался за вас на дуэли в Тулузе с племянником архиепископа, разве я не завоевал вас тогда?

– Но это было иное, – с жаром воскликнула Анжелика, – и отныне всегда будет иное. Кем вы меня считаете? Ведь теперь я люблю вас!.. – Она сама поразилась этому признанию, словно оно было для нее открытием. – О да, я люблю вас… Слишком сильно! Сильнее, чем вы того заслуживаете. Неужели вы так отгородились ото всех, что даже не замечали чувств, которые я к вам питаю? Разве не сражались мы вместе против ирокезов, против французов и их дикарей, против зимы, болезней и самой смерти? Чем я провинилась перед вами?.. Умоляю, если вы не хотите сделать меня несчастной, поберегите себя, поберегите себя ради меня, любовь моя. Перестаньте же играть своей жизнью, ибо, если я потеряю вас еще раз, это будет означать для меня смерть, да, смерть!

Он поднялся, приблизился и раскрыл ей объятия. Она прильнула к нему, уткнувшись лбом в его плечо. Вот оно, ее волшебное прибежище, где, казалось, сосредоточилась вся ее жизнь и где, вновь обретя его, его тепло, его родной запах, она вкусила миг острого блаженства.

– …Я тоже была виновата, – призналась она, – я усомнилась в вашей любви и в истинности ваших чувств. Мне следовало тотчас же сказать вам: «Вот, я встретила Колена…» Но я испугалась. Не знаю, какой страх удержал меня. Вынужденная бороться против мелких ловушек, низости, мерзости, которые управляют людскими поступками, я привыкла к молчанию, а не к правде. Простите меня. Между нами не должно быть лжи.

Граф взял ее прекрасное лицо в свои ладони и запрокинул его, погрузив свой взгляд в глаза Анжелики и тихо целуя ее в губы.

– Встретившись вновь после долгой разлуки, после стольких радостей и горестей, которые оставили глубокие отметины в наших сердцах и умах, мы неминуемо должны были ранить друг друга. На пороге заново открываемой, упоительной любви страх довлел над нами – страх быть обманутыми опять. Еще не излечившись, мы вопрошали друг друга: откроет ли нам жизнь, ее уроки – печали и муки совести, зарождающиеся в наших душах, и влечения, потрясающие нас, – насколько мы действительно созданы друг для друга? Когда-то, в Тулузе, был праздник, был ослепительный блеск. Но то было не древо – всего лишь корни любви, которая должна была обрести свой смысл в грядущем. И вот – мы узнали. Вдали друг от друга мы истекали кровью, и раны не затягивались, но в глубине наших сердец мы всегда знали – мы соединены навеки. Теперь нам должно признать это и сказать об этом друг другу. Я еще не сумел полностью приручить вас, моя дорогая незнакомка, простите меня, простите меня…

Он с бесконечной нежностью целовал след своего удара на ее виске.

– Моя новая любовь, моя вечная возлюбленная, моя молчальница…

Она ласково провела пальцами по его густым волосам, по серебряным вискам…

– Как вы всегда умели говорить о любви! Искатель морских приключений и завоеватель Нового Света не убили Трубадура из Лангедока.

– Он далеко. Я больше не граф Тулузский.

– Какое мне дело до графа Тулузского? Человек, которого я люблю, – пират, сжалившийся надо мной в Ла-Рошели, напоивший меня чашкой турецкого кофе, когда я умирала от холода; тот, кто приказал стрелять в королевских драгун, чтобы защитить моих преследуемых друзей гугенотов; тот, кто, несмотря на неблагодарность ларошельцев, все же внял моим мольбам и помиловал их, тот, с кем я спала в глубине лесов в покое столь полном, какой бывает на земле только в детстве, тот, кто сказал моей маленькой дочке: «Сударыня, я ваш отец…» Вы так дороги мне. Я бы расстроилась, если бы вы оказались полностью безразличны к тому… к тому происшествию. Мне постоянно нужно ощущать, что я принадлежу вам… по-настоящему!