Представление для богов - Голотвина Ольга. Страница 158

Жарким вечером Тхор восседал на широком помосте, под навесом из пальмовых листьев, среди выставленных на продажу вещей. Его суровое коричневое лицо было замкнуто и невозмутимо, он глядел на мир сверху вниз из-под полуприкрытых век.

По товару, по столбам навеса и даже по коленям хозяина шныряли в свете факела две большие коричневые ящерицы. Тхор их не гнал: это твари чистые и для человека полезные. Они москитов ловят.

За спиной хозяина — дверь, ведущая в дом, в просторную комнату, где обычно Хаста, младшая сестра Тхора, вместе с двумя рабынями занималась переделкой старых вещей, купленных братом за бесценок: стирала, латала, а порой делала из трех нарядов один.

Но сейчас работа стояла, лентяйки рабыни болтали, пользуясь тем, что некому на них прикрикнуть.

Хаста-шиу в это время была на заднем дворе — держала факел, чтобы в сгущающихся сумерках двоим мужчинам сподручнее было разбирать груду хвороста, наваленную между глиняной печуркой и сложенным из камней сарайчиком. Работа двигалась в молчании, какое-то странное напряжение ощущалось меж этими троими людьми.

И ни один из них не подозревал, что из сарая, в щель меж камнями, за ними следила пара внимательных голубых глаз.

Чинзур еще вчера расковырял сухую глину, скрепляющую камни. Надо же поглядывать, кто шатается поблизости! И еще грайанец осторожно подкапывался под стену, готовя путь для отступления, потому что здешним хозяевам ни на медяк не доверял. И его вполне можно было понять.

Какой-то придворный поэт в порыве хорошо оплачиваемого восторга сравнил Нарра-до с прекрасным ковром, вытканным на берегу озера для услаждения взоров богов. Сравнение не самое удачное, недопустим, допустим... В таком случае, у ковра этого есть изнанка: пыльная, грязная, с перепутанными нитями. Ни в каком другом городе Наррабана не было такой бурной и наглой преступной жизни, сложной и темной, как подземные лабиринты в скалах.

Мир разбойников, воров и нищих спрятал Чинзура в своей тени, укрыл от идущих по следу людей Хайшерхо. Но здесь ничего не делалось даром, и Чинзур знал, что очень скоро ему придется расплачиваться. Впрочем, сейчас его заботили не мысли о будущем (выкрутится как-нибудь, не привыкать!). Гораздо больше интересовал его черный тюк, лежащий у ног Хасты-шиу.

Чинзур знал, что Тхор — укрыватель краденого. К честному торговцу не привел бы грайанца старый приятель-вор, и не стал бы честный торговец прятать в сарае подозрительного чужеземца. Но за день, что провел Чинзур в своем убежище, он нюхом почуял: в неказистом домишке делаются дела посерьезнее, чем торговля с мелким жульем. Возможно, хозяин даже не врал, когда обещал Чинзуру устроить ему встречу с кем-нибудь из подручных самого Суховея, знаменитого пустынного разбойника, грозы торговых караванов...

И вот теперь — сумерки, факел, двое молчаливых людей, которые уже очистили от хвороста деревянную крышку люка... и этот громадный черный тюк у ног женщины... Неужели наконец-то повезло? Неужели он обнаружил тайник, где разбойники прячут награбленное?

Взор Чинзура затмился от жадности, пред ним поплыли красные пятна, и в пятнах этих сверкали золотые монеты, маняще подмигивали драгоценные камни в кольцах, отрубленных с пальцами, и в серьгах, с мясом выдранных из ушей... Золото чище всего на свете, его кровью не запачкаешь!..

Хаста отцепила от пояса один из ключей и нагнулась к люку. Мужчины помогли ей откинуть крышку и протолкнули в открывшуюся дыру черный тюк.

— Осторожнее! — озабоченно сказал один из них, а второй зло ответил:

— Раньше надо было осторожничать, а теперь чего уж...

Хаста заперла люк, предоставив мужчинам заваливать тайник хворостом. Отойдя к сараю и приладив факел меж выступающих из кладки камней, она привязала ключ к поясу.

Чинзур припал к щели, запоминая, как выглядит ключ.

Мужчины удалились, тихо переговариваясь, а женщина задержалась у входа в сарай. Загремел замок. Чинзур проворно, как хорек в нору, юркнул на циновку. Скрипнула дверь. Хаста-шиу вставила факел в ржавую скобу у входа.

— Эй, грайанец! Ты спишь?

Ответом было ровное дыхание человека, который видит ничем не омраченные сны. Хаста подошла ближе, ткнула грайанца носком башмачка. Чинзур не пошевелился. Девушка с досадой что-то пробормотала, нагнулась и тряхнула лежащего за плечо.

Рука мужчины, как атакующая кобра, взметнулась над циновкой и сомкнулась на запястье девушки. Послышался вскрик, в воздух взметнулись два башмачка. Хаста-шиу, перелетев через лежащего Чинзура, растянулась на полу.

— Брату скажу!.. — вознегодовала было она, но жадные насмешливые губы накрыли ее рот, заглушили протест.

Хаста была крепкой, сильной девицей, она могла поднять мешок зерна размером чуть ли не с себя. Остается совершенно необъяснимой загадкой, почему она не переломала наглецу руки и ноги или хотя бы не отшвырнула его на другой конец сарая...

Любопытная ночь, подкравшись в густых сумерках, попыталась заглянуть в приоткрытую дверь, но ей мешал факел, заливавший светом вход и бросавший дрожащее красное покрывало на приникших друг к другу людей.

Наконец — весьма не скоро — Хаста пришла в себя, отпихнула грайанца, села на циновке и, поправляя одежду, скороговоркой перечислила все, что сделает с нахалом ее брат. Звучало это просто ужасно, но Чинзур, смотревший на Хасту снизу вверх, отнюдь не выглядел устрашенным. Физиономия его была веселой и довольной, как у сытого шакала.

Внезапно девица оборвала свою грозную речь и шлепнула себя по лбу ладонью. Лицо ее стало растерянным, красным, жалким.

— О-ой-ой-ой! Что я делаю, дура! Мне же велели тебя позвать! Тебя ждет Суховей, а я тут... а мы тут... О-ой, Тхор меня высечет!

Чинзур напрягся:

— Меня хочет видеть кто-то из людей Суховея?

— Да нет же, сам атаман, сам!..

Чинзур рывком вскочил на ноги. Идиотка! Шлюха! Не могла сказать сразу, от порога! Да разве можно заставлять Суховея ждать, словно слугу или назойливого кредитора?!

— Где он?

— Беги к дому, он на крыше.

Пересекая двор, Чинзур ухмыльнулся все-таки хорошо, что он успел отцепить с пояса Хасты нужный ключ и спрятать под подушку

Человек, сидевший на светлом ковре и легонько покачивавший в руке серебряную чашу с вином, был молод. Так молод, что Чинзур усомнился действительно ли это прославленный атаман? Наррабанец не поднял взгляда на Чинзура, вскарабкавшегося на крышу по приставной лесенке. Твердая, красивой формы рука продолжала раскачивать глубокую чашу, заставляя крохотные темные волны бежать из стороны в сторону.

Чинзур учтиво поклонился, представился и почтительно опустился на ковер рядом с медным подносом, уставленным блюдами и кувшинчиками. Стараясь не выдать смятения, взял с блюда политую медовой глазурью лепешку, надкусил ее.

Наррабанец вскинул глаза. Сомнения Чинзура исчезли этот властный взор не мог принадлежать человеку мелкому и ничтожному.

— Каких богов — наррабанских или грайанских — благодарить мне за встречу с великим героем? — начал Чинзур. — Можно ли не ценить дар судьбы, что пересекла мою скромную тропу с блистательной дорогой самого Суховея?

Взгляд карих глаз стал откровенно насмешливым, и Чинзур, не меняя вопросительной интонации, резко повернул русло разговора.

— Но и я разве не заслуживаю я благосклонного взора прославленного атамана? Разве не мне ведомы тайны, которые помогут отважным воинам обрести сказочные богатства?

Смуглое горбоносое лицо с высоко изогнутыми бровями осталось невозмутимым, только по губам скользнула тень улыбки

— Если хочешь, чтобы я тебе поверил, не хвастайся!

Чинзур понял, что имеет дело не с дураком, оставил высокопарный тон и деловито спросил:

— Твои люди узнали то, что я через Тхора просил выяснить?

Суховей кивнул и коротко рассказал, что грайанец-звездочет, оказавшийся посланником Единого, покинул город через западные ворота. В путь его собирали жрецы храма, причем собирали с невероятной поспешностью. Караван отправился в путь уже на следующий день после великого моления, то есть вчера. Охрана при караване тоже храмовая, из младших служителей...