Противоречие по сути - Голованивская Мария. Страница 11

Я осторожно обвел языком нёбо, прежде чем открыть глаза. Бугристое и шершавое. Во рту сухая растрескивающаяся боль. Наверное, за миндалинами уже выступили нарывы и гнойники. Какая-то невыносимая детская болезнь. Смешно в таком возрасте говорить о миндалинах.

– Знаете, сегодня утром в журнале "Пари-Матч" я прочел интереснейшую статью, хотите взглянуть?

Сосед, вероятно, только того и ждал, чтобы я открыл глаза.

Я взял журнал у него из рук, новенький, как будто только что из типографии. Очередная кареглазая "ковер гел". У них в этом году особенно модны блондинки с карими глазами. Корни волос темные, это странно, такая небрежность на обложке. Видно, что волосы крашеные. Фотограф, вероятно, хотел симулировать непринужденность – вот она, очаровательная, милая, домашняя, в каком-то то ли халатике, то ли маечке на "молнии", только что пылесосила ковер или гладила мужу рубашку, присела на секунду – и щелк. Слева надпись желтым: "Она приняла наших репортеров". Чуть ниже белыми буквами: "Я ни в чем не уверена, но смело иду вперед. Я эпатирую сама себя". В правом нижнем углу объясняется, что перед нами театральная знаменитость, недавно потерявшая любимого мужа. Почему-то хочется думать, что он был на тридцать лет старше ее. В детали не вникаю. Открываю указанную страницу. Читаю крупный заголовок "Почему и как мы влюбляемся?" Выделены черным с аппетитным черным кружочком три пункта. Читаю:

"1. От предков

Эволюция, генетика, психология и даже запахи способны вызвать любовную реакцию по отношению к другой персоне. Ученые недавно открыли, что животные могут иметь врожденный эстетический вкус и испытывать влечение".

– Мужчины слишком физиологичны, – голос Наташи, – они любят пищу, женщин, они нечистоплотны, мнительны и эмоционально упрощены.

– Как это упрощены? – Мой вопрос.

– Ровно пять эмоций. Сам подсчитай, Питер, я, как видишь, уже подсчитала.

Мы тогда отрабатывали очередную тему: "Мужчины и женщины". Наташа сама предложила на каждом занятии обсуждать какую-нибудь тему, как она выразилась, "топик" для развития, опять же по ее словам, "навыков устной речи".

– Если для мужчины важна суть переживаемой им эмоции, для женщины важны оттенки, нюансы, антураж. Для женщины важно не что происходит, а как…

В какой-то момент я перестал слушать и принялся наблюдать за тем, как она говорит. Чересчур схематично. Только то, что видит равнодушный созерцатель.

Я продолжил чтение.

"2. Влечение – крупно черным. – Мозг возбужден фенилэтиламином и, возможно, такими нейрохимическими веществами, как допамин и норадреналин, – все это естественные амфетамины. Они вызывают чувства эйфории и возбуждения. Данная стадия может продлиться год-два, а потом исчезает".

– Женщина – раб обстановки. Женщины, сложнее, мужчины эффективнее. Признаться, не люблю ни тех, ни других.

– Как это?

Мой вопрос. Дурацкий, нелепый, инфантильный.

– А кого же ты любишь?

Еще более нелепое продолжение.

– Твоих рыб, Питер, ведь они молчат и прекрасны, как боги.

Чуть пошловато и безвкусно.

Я пробежал третий заголовок: "Исследуем под микроскопом".

"И нужно не забывать, что эволюционная корневая система, "отпечатки" в мозгу, биологическая секреция – такова история любви". Так что о'кей.

– Это очень интересная статья, – я протянул статью соседу и поблагодарил его.

– И что вы думаете об этом, ведь вы же, если я правильно понимаю, почти что биолог?

– Мы этого не проходили, – улыбнулся я, – во всяком случае, с теоретической точки зрения. А с точки зрения практической все выглядит несколько иначе.

– Более романтично и притягательно? Во всяком случае, заманчивее. – Сосед вздохнул. – Знаете, чем дольше я живу, тем больше жалею, что мы не можем разглядеть того, что делается у нас внутри. В прямом смысле. Мы были бы от этого настолько мудрее и могли бы избежать стольких бед! Атак – слепы, совершенно слепы. Нас все время подкарауливает неожиданность, которая…

Я перестал его слушать. Время от времени я кивал, поглядывая в ослепший иллюминатор, показывающий теперь то, что происходило по эту сторону: стертые контуры моего лица, ноги соседа, плечо Мишель.

– А откуда они знают?

– Кто?

"Кто" – сухое, воспаленное, словно лопнувший соленый пузырь.

– Ну эти, написавшие о дрозофилах.

– О каких таких дрозофилах? Старик не понимал, чего я не понимаю. Я не понимал, о чем меня спрашивает старик.

– Вот они говорят, что при влюбленности выделяется в кровь морфий, а через три года какое-то успокаивающее вещество, откуда они знают? Что же они там, в этой Америке, дали объявление в "Вашингтонпост", мол, просьба всех влюбленных обратиться в клинику доктора Манфреда для научных разысканий, и все такое прочее? А как, например, проверить, вам не солгали ради пускай даже и скромного вознаграждения, указанного в заметке? Вы бы как различили такое?

– Не знаю.

Я пожал плечами и почувствовал сильную пульсацию в горле. Ощущение показалось мне необычным, и я еще раз пожал плечами, чтобы его "распробовать". Старик воспринял это однозначно, как желание продолжить разговор, и продолжил его сам.

– У меня не было ни эйфории, ни апатии. Они просто придумывают сенсацию. То они боролись с материализмом, теперь они находят молекулы любви, молекулы страха и даже молекулы глупости. Русская одна обнаружила… Я вот что вам скажу: не нужны ни университеты, ни лаборатории, слова – вот что есть молекулы глупости, слова. Я, знаете ли, прошел войну и знаю цену нормальной жизни, а вот вы – не знаете.

Я со скрипом повернул голову и посмотрел на соседа. Лицо его сделалось красным, а крылья носа и губы почти что черными.

– Успокойтесь, – как можно убедительнее, хотя и шепотом, произнес я.

– Мы умирали в окопах за то, что вы теперь называете мещанством. Да, мы носили на груди фотографии всяких Кэтти и Бэтти, но женились мы на других, и другие выходили за нас, потому что идея великой любви и всякая эйфория нужны только как допинг для безумца, закладывающего свою голову на эшафоты маньяков-политиков, и прочее. Это забавы самоубийц, а мы погибали за жизнь.

Он продолжал говорить о ранениях и доброте как первейшем женском признаке: "Доброта, а потом уж внешность, потому что в старости не остается никакой внешности, а одна только доброта, и все нужно оценивать в перспективе", – он говорил еще долго, пока наконец не заметил человека в проходе. Я глядел на него уже добрые десять минут, то покидая слова соседа в пользу растерзанного вспотевшего красавца, то возвращаясь к ним невольно, как к чему-то привычному и успокаивающему.

– Я прошу вас выпить со мной, потому что я ненавижу летать, – провопил молодой человек и отчаянно дернул себя за шелковый в крупный горошек галстук, измазанный и мятый. Вид у него был расхристанный, прическа сползла набок, образуя развеселый тандем с воротом рубашки.

– Хотите верьте, хотите не верьте, но я человек серьезный, а не так, и завтра, увидев меня на первой полосе газет, вы не узнаете меня, я пришел к вам из первого салона, я лечу на месте

"1А" и пришел к вам, чтобы вы совсем немного выпили со мной, потому что я не выношу перелета…

Он, почти что заваливаясь вперед, произвел несколько гигантских шагов и оказался рядом с Мальвиной, застывшей в позе Мебиуса: "Выпей со мной, женщина, и я расцелую тебя на прощание, вот визитка моя и одна, и вторая, и третья, если ты по ошибке огреешь мужа насмерть, я оправдаю тебя во всех судах вселенной и объясню, что есть густая женская обида, которая закипает один раз и не дает осечки".

Визитки вихрем закружились в воздухе и осыпали проход вместе с Мальвиной, несколько визиток упали в книжку, одна, как погончик, опустилась на правое плечо, и одна застряла в пышности неподдельного перманента. Мальвина не шелохнулась. "Интересно, а места на странице, которые закрывает карточка, она читает по периметру или как?" – невольно задался я вопросом.