Противоречие по сути - Голованивская Мария. Страница 42

Почтальон сидит в столовой, шумно пьет чай, обменивается с тетушкой подмигиваниями, пряными словечками, она все подкладывает ему в розеточку вареньица, и он, с кончиками усов в рубиновых каплях, застывает, блаженно сощурив глаза, лицо его и руки отливают бронзою, и тетушка, по-девичьи хихикая, покрывается румянцем, оттопыривает мизинчик. Так он и остался сидеть там, забыв, вероятно, об ужине, который ждет его дома, макароны с мясом уже давно остыли, прилипли к тарелке, покрылись буроватыми кружочками затвердевшего жира Музыка, музыка, музыка, пульсирует в голове, извлекать ее руками из насекомообразного тела скрипки, блестеть лаковыми ботинками, или извлекать ее губами из жесткого металлического ствола, при малейшей, ничтожнейшей паузе стараться облизать иссохшим кончиком языка потрескавшуюся верхнюю губу, кланяться1 теряя равновесие, пытаться удержаться, ввинчивая каблуки в пол, неуклюже обнимать деревянную тетку-контрабасиху, и все по чужим нотам, по чужим – даже если обводишь невидимые контуры дирижерской палочкой, даже если вдыхаешь в нотные, зависшие вверх ногами комариные тельца охи, стоны и жужжание, все равно по чужим – даже если забываешь об этом, и зал, прокашлявшийся в паузах между частями и набившийся бутербродами в антрактах, кричит и неистовствует, забрасывая тебя цветами… Но даже если и так, что тогда?

Комната моя огромна От раскалившейся настольной лампы вспотело все. лицо, руки, стены, лежащие на тумбочке газеты. За мутным оконным стеклом – капли вечера, внизу – разговоры, шум посуды, вот и тетушкины шаги, она поднимается по лестнице вверх, там она уже все вымыла, все убрала, я узнаю ее легкие шаги, неслышно поворачивается ручка двери, на мгновение поймав луч света от лампы и полоснув по глазам, дверь открывается, тетушка тает на пороге, яркий свет разрезает комнату, делит все на две половины, на две черные половины, размозженные полоской света, вот слышатся и его, почтальона, шаги, тяжелые, командорские, вот на пороге и его голос, и рука тянется для пожатия:

– Что же ты прячешься, глупыш, разве ты не знаешь, какую новость я приносил тебе все эти дни?

– Ухожу, ухожу, – киваю я рукой, машу головой и медленно начинаю двигаться от своего контура вправо.

В прошлом году в Марьенбаде

Вспоминаешь, словно сытой рукой срезаешь мясо с кости. Мы сидим за чаем на открытой веранде, и она, одетая в легкое ситцевое платье в оранжевых крупных цветах, не сводит с меня своих темно-сине-серых глаз с густыми светлыми ресницами, и у меня от этого взгляда щекочет под ложечкой. Или еще. Мы гуляем по морю, я поглядываю на ее птичий, в золотых кудрях профиль, и она, спотыкаясь о неровности пляжа, о камни и коряги, как бы инстинктивно ища опоры, берет меня под руку, и мне кажется, что моя рука перестает быть моей, она холодеет и деревенеет, словно ветка, которая ждет, чтобы птичка присела на нее, и тогда все дерево затрепещет листьями, захрустит корой. Или еще. Мы уже уезжаем. Собраны вещи, закрыты ставни. Я иду проститься: "Мы уже уезжаем". – "Мы встретимся, как только я приеду. Ты будешь ждать меня?" И снова, и снова чувствуешь, как по телу разливается немыслимая сладость, от которой трескаются губы, расширяются зрачки. Или еще. Мы играем в карты, кто-то принес сигареты, и в комнате – густое сизое облако. Она стоит за спиной, смотрит в мои карты и как бы невзначай гладит меня указательным пальцем по шее. Потом, чтобы лучше разглядеть карты, кладет руки мне на плечи и упирается подбородком мне в затылок. Я делаю вид, что меня увлекает игра, я развязно смеюсь, закуриваю, выдыхаю дым ей прямо в лицо, она просит меня подвинуться и садится рядом на стул, чтобы лучше видеть карты, и я краснею всем телом, всеми внутренностями, я накаляюсь, как спираль кипятильника, я чувствую, как по моему лицу катится пот, и, хохоча как можно громче, кидаю на стол дам и валетов, пики, трефы и козыри, опустошая тылы, обезоруживая атаку. Или еще. "Давай, я помогу тебе", – и она протягивает мне секатор. Мы вместе обрезаем сухие веточки на кустах и деревьях, я вижу ее в голубой листве, засматриваюсь, ранюсь секатором и с улыбкой на губах зажимаю пальцами кровоточащую рану. "Покажи!" – Она берет пораненный палец, на котором в багровых сгустках пенится кровь, и подносит его к губам… Или еще.

Кто сказал: "Это ничего не значит, это только слова!"? Слова! Капают по капле, шумят как дождь, шуршат как листья. Текут рекой, пенятся в бокале. Раздаются эхом, пульсируют в разросшейся до размеров пустой комнаты голове. Как туман над городом, сквозь запотевшие стекла, как туман над чужим городом… Громкая полемика в прокуренной комнате, скрип отодвигаемых стульев, музыка сквозняков и скрипящих окон! Кто сказал: "Это ничего не значит, это только слова!"?

Может быть, кто-нибудь сказал ему? Позвонил или пришел? Так, за чашкой чая, по-дружески. Нет, не так. Он проснулся утром. Неуютный, ранний свет сквозь шторы. Замерзшие ноги под одеялом. Он понял сам. Где она? Тихо. Вышла на минутку? Ушла к портнихе, постукивая по мостовой каблучками? Вчера ушла и до сих пор не вернулась? Или, может быть, просто вышла на минутку? Нет, не так. Он понял сам. За чашкой чая. Смотрел вечером телевизор. Подошел к окну. Вдохнул воздух через открытую форточку. Посмотрел вниз. Он понял сам. Они сидели в кино. Она громко смеялась. Они что-то обсуждали по дороге домой. Он взял ее под руку, и она долго рассказывала ему о том, что было неделю назад. Он понял сам. Когда ехал домой, кутаясь в шарф и шевеля замерзшими пальцами в холодных перчатках. Нет, не так. Это был теплый вечер. Обычный, дождливый, летний (осенний?) день, кричали чайки, пароходик медленно подходил к причалу, все лавочки открыты, торговец коврами, как всегда, один в своем магазинчике допивает двадцатую чашку кофе, в ожидании того единственного в неделю, в месяц клиента, который, долго выбирая и советуясь, наконец-то купит ковер, и снова недели и месяцы, дети поутру бегут в школу, мимо проезжают, порыкивая, автомобили, хозяйки идут за покупками и возвращаются к полудню с корзинками, полными зелени и овощей. Блестят вымытые стекла витрин, по городу разбредаются продавцы газет, мы втроем в чужом городе.

Я увидел их за завтраком. Мы были втроем. Небольшая столовая в уютном пансионе. Они сидели за соседним столиком. Теплые булочки, масло, варенье. Масло тает на теплом хлебе. Мы были втроем. Они сидели за соседним столиком. Он – высокий, худощавый, с небольшим золотым перстеньком на указательном пальце. Аккуратные, чистые, маленькие белые руки. Пишет, рисует, шьет? Разговаривает по телефону с подчиненными? Спрашивает у хозяйки, откуда можно позвонить. Ему нужно позвонить. Он хочет позвонить. Он должен позвонить. Она отворачивается. Она не спрашивает, куда. Горло, замотанное шарфом. Ангина, простуда? Просто побаливает горло? Театр? Болит голова и никуда не хочется идти? Мы втроем в чужом городе. Нет, не так. Мы столкнулись еще в поезде. Мне нужно было пройти в конец вагона, а они стояли, обнявшись, у окна. Она дала мне пройти, и я сказал: "Спасибо". Он – высокий, худощавый, с небольшим золотым перстеньком на указательном пальце. Аккуратные, чистые, маленькие белые руки. Пишет, рисует, шьет? Он даже и не обнимал ее, просто стоял, опершись рукой о стенку. А она стояла под его рукой. Он, казалось, тысячу, сотни тысяч раз так стоял, опершись о стенку, а она стояла под его рукой. Нет, не так. Мы столкнулись еще на улице. Они что-то обсуждали, решали, стоит ли им здесь останавливаться. Тихо соглашались друг с другом. Им не нравилась лестница, ведущая в холл. Но потом… Нет, не так. Я сказал, что давно знаю это место. Недорого, чисто, близко от центра. Я видел вечером, как он брал в холле газеты. Мы впервые поздоровались. Гладкое лицо с ямочкой на подбородке. Прямые, с проседью, коротко стриженные волосы. Серые улыбающиеся глаза. Ему нужно позвонить. Он ищет хозяйку. Мы столкнулись вечером на улице. Он предложил пойти что-нибудь выпить. Когда они познакомились? Год назад? Месяц? Это их первый совместный уик-энд? Что же он ей сказал? Пришел с букетом, с бутылкой шампанского? "У тебя хорошо". Объятия, поцелуи в коридоре, капли дождя капают с плаща на пол. Ужин в светлой столовой. "У тебя хорошо". Из окна – крыши, улицы, длинные ряды блестящих запаркованных машин. Цветы на подоконнике. Безупречно ровный, чистый, белый подоконник. На полу – мягкий ковер. "У тебя хорошо". Объятия и поцелуи. В кресле в столовой. У окна. На кухне, когда она ставила чайник. "У тебя хорошо".