Противоречие по сути - Голованивская Мария. Страница 7

Впереди шла бурная дискуссия о средствах наземного передвижения.

– Не роскошь, не роскошь – прав был классик, – настаивала явно намечавшаяся лысина, – скажем, какой-нибудь "Мерседес"… Не ломается, надежен, неприхотлив, опять же в смысле безопасности…

– Бортовой компьютер – игрушка, особенно у нас, но приятно, когда женский голос нежно говорит тебе: "Вы забыли пристегнуться" или "У вас плохо закрыта дверь".

– Или еще чего поинтереснее, да? Смешок.

– Ох, молодая кровь, молодая кровь.

– А как же?! – и нос с горбинкой как будто клюнул что-то парившее в воздухе.

– Любовь – материя тонкая, и ее голыми руками не возьмешь, – протрубил после большой паузы мужской голос за спиной.

Ответа не последовало.

– Но начинать можно и с малого, – Лысина.

– Может, вы и правы, – Нос с горбинкой.

– Ну это, знаете ли, метафоры, – ответил низкий женский голос на "тонкую ткань" и " голые руки". – Просто мужчины не умеют чувствовать.

Я открыл журнал и пролистал несколько страниц. Меня остановил заголовок из красных и черных букв: "Профессиональный бокс в Москве". Под ним фотография: напряженные красивые торсы, согнутые в локтях руки в красных кожаных перчатках, в любую секунду готовые закрыть лицо от удара, потные лица, опухшие от ударов глаза, на плече у одного из них наколка, но нет резкости, поэтому невозможно разглядеть, что на ней изображено. Второй боксер – мулат с низким скошенным наморщенным лбом, он, видимо, что-то кричит, рот открыт – огромный рот в поллица, и хорошо видны зубы и язык. Я пробежал глазами первую фразу "Moscow's sport fans witnessed what, they had anticipating from the Championship of professional boxers in terms of novetly and thrill". Дальше – скучно. Я не стал читать. Справа во весь лист на черно-лиловом фоне – роза, прямой стебель, увенчанный алым нежнейшим бутоном. Я отметил, что на стебле нет ни единого шипа. Поперек надпись из белых букв. "ИНТУРРЕКЛАМА". Внизу адрес: 8, ул. Неглинная, Москва, 103031, Россия. Я вспомнил, что во второй раз, когда я должен был зайти к ней, но не застал ее дома, я тоже купил розу. Я опять очень долго выбирал ее. Я сразу же отмел красные, розовые и желтые. Я выбирал между бордовой и белой. И опять выбрал белую.

Ее номер. Какой же у нее был номер? Два, шесть, четыре… или нет, два, три, четыре, кажется, пятьдесят восемь, двадцать два. Возможно, не пятьдесят восемь, а восемьдесят пять.

По салону самолета поползли запахи кухни. Вонь этого их несъедобного рагу – если не иметь опыта, никогда не определить, чем пахнет. Запах, тормозящий аппетит, забивающий голод, если он, конечно, есть. Вероятно, все пассажиры очень голодны, ведь уже вечер, а не обедал почти никто. Из-за этой переброски из Брюсселя в Люксембург. Если только кто-то перекусил в буфете. Вскоре после того, как все расселись по местам, по салону пробежал характерный хруст – многие принялись за купленные в "Дыо-ти фри" шоколадки. Но все равно и они, наверное, уже голодны и с радостью примут поднос, уставленный пластмассовыми коробочками, с радостью вооружатся пластмассовыми ножами с гнущимися лезвиями и станут размазывать закоченевшее масло по предварительно распиленным на половинки черствым белым булочкам. Мальвина мерно посапывает над своей полной добропорядочных советов книгой. Скорее даже не советов, а рецептов. "Книга о пресной и здоровой жизни". Без острого и соленого, перченого и жареного – отварная любовь, дружба из паровой бани, никакого уксуса-искуса, ни грамма забав-приправ, хотя, может быть, я и ошибаюсь, может быть, она читает какую-нибудь садомазохистскую порнографию втайне, в самолете, когда нет никого из знакомых вокруг, купила в аэропорту в газетном киоске, быстро, заговорщически сунув продавцу, уж конечно же, арабу, деньги, вечно эти киоски в аэропортах и на вокзалах обрушивают на тебя груды необъятных размеров обнаженных грудей всех цветов и оттенков, отовсюду с обложек таращится на тебя то самое из расставленных ног, иногда чуть скрытое для острастки, иногда прямо как есть, чуть замешкался, бах! – и въехал со всего размаху голым, как коленка, лицом в наставленную на тебя задницу.

Мальчик проснулся и смотрит в окно. Небо уже почернело, словно даже обуглилось, будто облака сгорели в неуемно полыхающем закате, за окном пепелище, головешки, звезды, словно гнойники, выступающие из почернелой рыхлой небесной плоти.

– Я ужасно голоден, – признался мой сосед, – но в прошлый раз я сильно отравился, когда летел в Пекин, и на этот раз у меня есть с собой бутерброды. Моя жена приготовила мне сэндвичи с тунцом, это мои самые любимые сэндвичи, с тунцом, хотя вы как ученый и эколог наверняка не одобряете моих пристрастий. Но я просто человек, обыкновенный человек, я не видел ничего невероятного и живу, как все, уж простите меня.

– Я одобряю, одобряю, – успокоил я его, – только не пойму, чего вы ждете, ешьте, вы ведь сами сказали, что голодны.

– Я жду, когда принесут ваш ужин, – ответил он с лицом школьного отличника, – я буду есть вместе с вами, так все-таки веселей.

Конечно, и речи быть не могло, чтобы я ел этот ужин.

– А свою порцию я отдам вам, – с радостной улыбкой добавил сосед.

– Ну, если только порцию чая, – улыбнулся я в ответ, – сижу на строжайшей диете, лишний вес.

– Понимаю, понимаю, – грустно закивал он, – сердце, да и вообще… лишняя пища отнимает годы.

Я согласился. Впереди и сзади царила полная тишина, видимо, и те, и другие, утомившись от слов, задремали или погрузились в чтение. Чтобы не продолжать разговор, я сделал вид, что читаю журнал.

Но он все равно не выдержал.

– И сколько же стоит такая рыбка, которая сияет, как солнце, вы говорили, из Индии?

Я тогда все-таки попросил у нее номер телефона. После того, как она сделала вид, что ничего между нами не произошло в коридоре. Я ждал целую неделю, мы встречались трижды за эту неделю, были обычные двухчасовые занятия. Я попросил номер, я не выдержал, я сослался на то, что, возможно, мне придется перенести нашу встречу, попросил неловко, и она поняла, что причина совсем не та, о которой я говорю. Конечно же, я не собирался ничего переносить. Я громил свои собственные планы, как вражеские войска, ради того, чтобы заниматься с ней тогда, когда это удобно ей, боясь, что при малейшей загвоздке с моей стороны она скажет, что не может, и встреча рухнет.

– Ты хочешь мне позвонить, Питер? – переспросила она, чуть сощурив улыбающиеся серые глаза, – скажи, когда, – я позвоню тебе сама.

– Меня не будет дама, – соврал я. Как сопляк. Как семиклассник.

– Что ты говоришь? – переспросила она, намекая на то, что я нарушил установленное мною же npaвило и ответил по-русски.

– Меня не будет дома, – повторил я по-итальянски уже чуть более уверенно, чужой язык – как маска, за ним удобно скрывать лицо.

– Меня тоже.

Я отметил, что она говорит прекрасно, ошибок не делает совсем.

– Впрочем, запиши. Не возражаю. Поболтаем по-итальянски на расстоянии. Дарю, записывай. "Дарю" – это уж чересчур. Я поморщился.

– Ну так как? Смотри, передумаю.

Она разговаривает со мной, как с подростком, как с парнем из подворотни, с тем самым, о котором она рассказывала когда-то, серьезно или в шутку – не разобрать, но она вульгарна, бездарно вульгарна, – кровь ударила мне в голову, я, кажется, весь побелел от ярости, – она не чувствует, когда перегибает, когда подходит к той грани, за которую лучше не ступать, потому что потом вспоминать противно, ведь хуже нет, когда вспоминать противно, даже не сам момент, а потом, воспоминания; она часто фальшивит, непонятно, как человек с такой выучкой (с какой выучкой?) может так пошло играть. Неужели мир просто делится для нее пополам, и ничто другое не играет никакой роли. Ведь я же все-таки, наконец… А она девчонка, сопливая девчонка!

– Меня проще всего застать около полудня. – Спокойно, доверительно, по-дружески нежно.