Остров - Голованов Василий. Страница 100

Однажды Андрианыч утерял свой ящик с саней. Три дня искали. В теодолит все видно. Знак за сопкой видно. Наверно, если человек в яму спрячется, его и то будет видно. Андрианыч сказал: это очень хороший тумент, немцами сделан. Он в очках ходил, я без очков, у нас зрение неодинаковое. Он мне давал под свои глаза его подстроить.

На следующий год снова они приехали. И проводники выбирали себе начальников. Я сразу крикнул: «Аркадий»! Кузьма – еще кого-то, а Анании достался Мухин. Вредный был начальник. У них день начинался руганью и руганью заканчивался.

При расчете за экспедицию все получили очень много денег. Костя Винукан, чтоб закрыть дамскую сумку с деньгами, коленом ее придавливал. Перед отъездом главный русский начальник, Осокин, в гости меня позвал к себе в палатку. Люди стали заглядывать, потому что чувствуют: сейчас водкой будут угощать. Осокин вышел и говорит: «Нечего вам тут делать, мы сейчас будем бумаги писать». Закрыл палатку, засмеялся: «Давай, что ли, с тобой по стакану выпьем». Я Осокину оленя забил, посолил. И Аркадию оленя забил. Потому что он из Архангельска получил от родственников письмо, что те сварили и съели лисью шкуру, до того есть нечего.

В 52-м году уже строители приехали эти знаки ставить: лейтенант Власов и два моряка – Минаков и Веселов. Власову было двадцать четыре года, а ростом он был метр девяносто два, и весил девяносто четыре, огромный был человек, очень сильный.

Помню, варим похлебку гусиную и принюхиваемся: что это там за суп моряки из тушенки варят? А те к нашему котлу принюхиваются. Поменялись с ними – всем радость.

С Власовым хорошо было работать, но тяжело. Инструмента с собой много возил. Совсем заморились олени, у них нарывы на шее. Я тогда ботинки его из-под форменной одежды под берег выбросил. Он говорит: «в чем дело?». Я говорю: «Вас трое и нас трое (сам Никита, жена и сын). Что вы такого понабрали, что у нас все умещается на две нарты, а у вас на семь?» Стал без церемоний рыться в его вещах. Ботинки выбросил. Фуражку с крабом оставил. Это ведь признак его учености. Форму нашел с золотыми погонами. «Ну, это можно было бы и в поселке оставить». Нашел шары, бутылки, которые они на берегу набрали. «Ну, – говорю, – это лучше выбросьте. Или выбирайте: можете оставить, но тогда пешком пойдете…»

Я хорошо с русскими дружил. С военным комендантом острова Малиным очень нормально был. Потому что во время войны много раз военные груза возил на Северный, никогда не отказывался. Там военная часть была. При мне одного возчика военных грузов полковник чуть не расстрелял, даже наган вытащил. Тогда какая-то мина в районе Гусиной пристала немецкая, ради нее специально судно пришло, погрузили поклажи на шесть аргишей (грузовых саней), туда я их отвез, они мину разобрали, повез на Северный, потом обратно в Бугрино. Пять суток работали олени: а только снег первый лег, ноябрь, голая земля еще. Заехали к старому Ваньке. Я говорю: олени не могут уже, сдыхают, дай поменять… Тот отвечает: «Э-э, каких-то русских к нам привез, зачем они нам, откуда ходишь, туда уезжай». Тут начальник говорит: «Дать ему оленей. Везти эту мину. И если не застанем судна, я тебя тут же пристрелю, на песке». Уже ночь наступает, темнеть начинает, они быстро оленей собрали, повезли. Испугались. Со мной рассчитался начальник, я уехал.

Последний военный груз перевозили в 1952 году: девять саней было с винтовками и при них один солдат. Тогда жилось тяжело, а я все же деньги получил. Купил конфет, подушечек (других не было), печенья сухого. Другие часто завидовали, как я живу. А что завидовать? Разве они не видели, как эти конфеты мне достаются? Просто сами не хотели делать ничего.

VII. Остров Колгуев. Проф. А.С. Савельев.

Губернаторство Архангельска, самое обширное из всех провинций европейской России, по-прежнему являет собой широкое поле для научных исследований. Его бескрайние тундры, обжитые племенами кочевников, богатые продукты моря, омывающего его берега, принадлежащий ему большой остров Новая Земля, промыслы и занятия его жителей, – все это, хотя и было уже частично описано, заслуживает более пристального изучения. Самым интересным предметом нашего исследования, пожалуй, являются прибрежные жители губернии, промышленники Архангельска. Нас часто поражают действия английских китобоев, мужество и смелость, с которыми они противостоят самым ужасным опасностям, однако наши промышленники, отваживающиеся по весне выходить в открытое море на утлых карбасах, проходящие в этих скорлупках громадные расстояния и остающиеся зимовать терпя несметные лишения полярной ночью на долгие месяцы в окружении снега и льда, вполне могут потягаться с ними.

Следует также признать, что эти области предоставляют большую свободу действий для предпринимательского духа. В первую очередь, прибрежная полоса, простирающаяся от границы с Норвегией вплоть до Сибири, затем остров Новая Земля, протянувшийся до самого Севера, и, наконец, море, стихия русских промышленников, их источник существования, которое они осваивают с раннего детства и с которым они не расстаются до глубокой старости.

Загрузив свой карбас провиантом и другими насущными предметами, промышленник отправляется в путь на Новую Землю. И пусть налетевший шторм не даст ему достигнуть цели, или глубокой осенью на пути домой с богатой добычей внезапный шквал ветра выбросит его суденышко на берег и сам он едва не расстанется с жизнью: какое ему до этого дело! Он выберется на берег, разыщет кусок плавника (плавник – это дерево, выброшенное морем), срубит из него крест, воткнет его в землю и напишет на нем, если он принадлежит к разряду «грамотных»: «на этом месте такой-то потерпел кораблекрушение такого-то года такого-то числа» – и ни в малейшей степени не будет сокрушаться о своей судьбе. Если же ему удастся целым и невредимым добраться до стоянки или удачно завершить свой промысел, то повторится та же самая история; он непременно соорудит в память об этом крест и напишет на нем: «этот крест установил здесь такой-то и такой-то» [67]. Но далеко не всегда опасности преодолеваются так успешно; часто мореплаватели тонут вместе со своими судами, часто они умирают от голода, а еще чаще на своих зимовьях они становятся жертвами гибельной цинги. Нет такого года, чтобы одна из семей рыбаков Архангельска не потеряла кого-нибудь из своих, и это однако не мешает другим идти по его стопам [68].

Не следует при этом думать, что промышленники не раздумывая бросаются навстречу опасности и руководствуются только слепой бесшабашностью. Напротив, большинство из этих сорвиголов обладают хорошими практическими познаниями в навигации; компас является их постоянным спутником [69]; многие из них в совершенстве умеют пользоваться картами, более того, они составляют их сами [70], пользуясь глазомером (наглядкою) и ведут журналы, где они наносят точки, в которых они были, помечают места, пригодные и непригодные для якорной стоянки, отмечают, при каком ветре лучше всего отправляться в плавание, как высоко поднимается прилив, какова структура берега и грунта и т. д. Многие из этих карт сослужили не малую службу морским офицерам, которым была поручена съемка морского побережья Ледовитого океана и Новой Земли. В качестве доказательства мы можем привести слова знаменитого русского мореплавателя адмирала Литке, который с большой похвалой отзывался о полученных от промышленников картах острова Колгуева, которые абсолютно точно совпали с его собственными измерениями, за исключением рек, которые были признаны значительно меньшими по размерам [71]. Даже те из промышленников, кто не владеет письмом [72], умеют пользоваться картами, как например, кормщик, с которым док. Рупрехт и я ходили по Белому морю и океану: у него при себе была карта Литке, с которой он в своих путешествиях никогда не расставался. Этот кормщик, мезенский мещанин Иван Матвеевич Иглин, представляет собой весьма удивительную натуру; с измальства он привык к жизни на море, зимовал несколько раз на Новой Земле, дважды на Шпицбергене, и год за годом он регулярно участвует в одной из экспедиций. Чтобы дать понятие об его искусности и навигаторской сноровке, нами будет только упомянуто, что архангельский купец Карнеев, у которого он находился в услужении, поручил ему как-то летом идти на промысел на Шпицберген – или Грумант, как этот нейтральный остров называют русские моряки, на котором Иглин прежде никогда не бывал; не долго раздумывая, он взял в руки первую попавшуюся карту и компас, поднял паруса и ушел в море, после того как он благополучно достиг острова, он провел там зиму вместе со своей командой из 24 человек. На следующее лето он вернулся с весьма внушительной добычей в Архангельск, но только с шестью моряками вместо двадцати четырех; остальные восемнадцать человек стали жертвой ужасающей цинги.