Остров - Голованов Василий. Страница 93

Это с той земли привезённая песня. Дядя пел, матери старший брат. Василий Михайлович, Нины Васильевны отец.

Еще старинная песня про самоеда, который очнувшись утром у кабака, думает – неужели я пропил пятнадцать рублей? Пропил. И где мои олени? Тоже пропил. Идет он, не знает, куда деваться ему, а навстречу русский. Тоже плачет. Ты что плачешь, может, я тебе помогу? Как ты поможешь, единственного сына в армию забирают. А давай я вместо него пойду, а до того, как заберут, ты меня кормить-поить будешь. Обрадовался русский. Взял его в дом. Каждый день кормит, поит допьяна. Очнулся уже, когда на ногах у него сапоги были и маршем куда-то идут: увидел на своих ногах сапоги солдатские. Тошли до Тобола, там острог. Ворота со столбами. У каждого столба солдат стоит и собака прикована. Ээ-х, думает, так мне не убежать, через эти ворота, попробую через ограду. Вроде не так высока. Короче, долго примеривался, сиганул через ограду. А платье на нем солдатское. Бежал. Все-таки добежал до своих. И сам спасся, и русскому помог.

Григорий Иванович приготовляется петь шуточную песню – стоя, с прихлопываниями. «Это женская песня. Женщина поет о себе». В обшем, она замуж вышла четыре года назад. А детей-то за эти четыре года нет. Бесплодная оказалась. «Ха'втарка стала». Хавтарка – бесплодная. И вот это она и поет…

«Сейчас опять будем критиковать ту землю». Большеземелец поет ту песню. Тоже пьяный поет. Я обычно когда чего-то делаю, всегда пою эту песню…

В обшем, днем облаву делали на песцов. Все соберутся люди и облаву делают. А с круга, в общем, лиса убежала. И женщины все, которые ехали, малоземельские, все закричали: пусть большеземельский едет, догоняет лису на оленях своих с обрезанными рогами. Пусть догонит! И он говорит: я-то конечно, поехал, но олени мои измотались… Как догнать с круга ушедшую лису? У меня олени совсем из сил выбились, легли, задохнулись…

Еще одну песню поет стоя, прихлопывая себе в ладоши.

В общем, покойники пришли свататься к одному хозяину. У него дочь была. И покойник на латах – когда входишь в чум, латы бывают, видал, нет? – там начал плясать-то. Говорит, как имя той, которую мы сватать пришли? А тот уже, отец девушки, тоже под покойника начал спрашивать у жены: как это зовут-то нашу дочку-то? Они забыли, как их дочку-то зовут. Умом тронулись. Тоже как покойники стали, наверно. И жена его начала плясать, спрашивать, как дочь зовут. Потом у дочки голова-то разболелась и вообще, уши вяные. Она братишку схватила и березовую лопату вместо себя закутала, и ушла в тундру от них…

Один раз случай был: у меня от прадеда осталось… Еще бубены были… В каком-то году-то было? В шестьдесят четвертом или третьем году. И вот Иона, с Мирой Ивановной они женаты были, и дочь – Ольга Ионовна, они съямдали (съехали, разобрав чум, на другое место) с этого амбара-то с нашего, с двух амбаров. А она взяла идола. Куколку стащила. Очень красивую куколку. Изящно была сделана: как одежда, все, в обшем. Они ямдать стали. И она на сани положила: все завернула, под шкуры положила тайком от матери. В сани. Говорит: как начали выезжать с места чумовища – олени будто камень тащат. Все лопалось, все! Иона, у меня брат, и Мира рассказывали – все лопалось. Олени как будто очень большой камень тащат, очень тяжелый. То тягло порвется по целому месту, совсем неизношенному месту, то к саням соединение… Иона говорит: что это такое-то? Пацанов и пацанок спрашивать стали: чего стащили-то? Может, куклу утащили? Оттуда, может стащили, с амбара? Ну, Ольга-то она призналась, Ольга. Говорит, я одну куколку взяла. Иона говорит: отнеси сразу, откуда взяла… Они отнесли туда, как положено положили на место: там лесенка и на чердаке все положено было, так хорошо все закутано было… Они идолка положили, те уже уехали, другие чума разобрали, уже далеко уехали. Ну вот, починили упряжь, идолка вернули – как поехали, как будто ветром нас несло туда! Так, говорит, быстро ехали, что у оленей в хамбуях (грузовых санях) хвосты даже вертелись-то. Так быстро ехали, а тяжести не слышно было…

Потом, уже в семедисятые годы, где-то, опять, сейсмики были, ездили. И в амбарах тоже рылись. У них экспедиция-то рыться любит. Нашли, наверно, несколько, взяли, этих идолков. Маленьких. Как Песчанку начали переезжать – вроде мелко было – у них вездеход проваливаться стал. В обшем, тонуть стал. Они еле выбрались. Рацию даже бросили. Сами себя только спасли. У них у начальника только планшетка была на боку, вот она осталась. Пока они ушли, еще макушка видна была. Сначала в стадо пришли. Стадо второе тогда на Ельцовой Тарке было. Иона говорит – они мокрые пришли. Там близко было… Говорит: если б я знал, что они воровали… У него спирта была бутылка. Говорит: я их согрел. Потом поехал в амбар – оказывается, часть украли. Пока они ходили вездеход свой выручать – за трактором сюда, или за вездеходом – чтоб вытащить – а пришли – вообще вездехода нету. Вобше. А они по мели проходили, по порогу. Вобше – никакой даже признаков не было. Даже палкой не нашшупывали. В этом месте. Исцез полностью. Я смотрел, где они переходили – этот порог. Порог как порог. На оленях переходят. А это все исчезло, провалившись сквозь землю. Это вобше не надо трогать. Есть такие вещи, идола, это вобше трогать нельзя. Вот и Никитич, когда приезжал, ходил с детьми товарищей своих по экспедиции-то, по Чукотке, и вот они по тундре шастали. И на Губистой, там идол, которого вы хотели посмотреть – нашел, нет? – говорит, я хотел отрубить, да в мешок поло'жить, потом топором хотел замахнуться, потом вспомнил. Говорит: тебя вспомнил. Как этот вездеход утонул, как этот идолок сани держал… И говорит: сразу у меня холодок пошел, я думаю, может несчастье мне будет. И я его поставил, как он был, в точности на то же место… Так же воткнул.

У меня дед был – как революционер считался, да? Слыхал, нет – Худяков, Аксенов, этот еще, трое их было, Убъяси – звали – без пальца один был, того фамилии даже не помню, Убъяси все звали. Первые красные были здесь. Их первых пароход высадил. Они уже зимовали. Их привезли к Антипу Ардееву – это у Демьяна родня-то. На другой год пароход встал на рейде. Пароход больсо-ой, оттуда лодка. Они у него жили, у деда. Первые те красные, приезжие комиссары. И они его попросили – Николай Иваныч, пойдешь – если белые, ты шапку снимешь, поклонишься. Если красные, то они сами поздороваются с тобой. А ты на берег пойдешь… Мысок, где сейчас остов-то катера лежит, туда далеко-о шел. И там у мыска в траве они залегли. И откуда-то у них нашелся, вроде спрятанный был, ручной пулемет, «Льюис», такой пулемет, оказывается, у них был, сверху, как сковорода, диск, а двое уже с винтовками. В траве ждут. Тот на переговоры пошел. Подходит целая пароходская шлюпка. Полно людей, с винтовками. Матросы, да красные. Они поздоровались. Усов-то говорил: если они не поздороваются, ты сразу падай, мы сразу косить начнем. Я не знал – дед говорил, – что это – «косить». – «Ну, срежем их».

И когда дед вышел вперед, произошел такой разговор. Люди с лодки спросили:

– Что это так много чумов-то?

– Люди собрались, купцов ждут, чтоб уехать на ту землю, потому что есть нечего…

– А вы бы, – говорят, – своих купцов перестреляли, как нерпу, а мы бы вам помогли… Вот, мы сейчас разгружаться будем, покажем, что мы вам привезли…

Тогда это место свободное было. Чума там стояли, где кладбище, еще несколько чумов в стороне, там, стояли. И все. И этот мыс называется «усовский мыс», раньше назывался – никто не говорил вам? Вот, там где мостки, раньше мысочек был тако-ой длинный, где этот, скелет этого, катера-то… Коса тянулась длинная такая, узкая такая… Море съело теперь…

Сначала русских называли «луца». А потом, когда красные появились (в буденновках), стали – особенно женщины между собой – называть «эу савк» («острая голова»).

Во время войны у одного оленевода умерла дочка. А потом решили в тундре не хоронить, хоть на тундровое кладбище перевезти. Съямдали, поехали, туман начался. Говорит, заблудились в тумане-то. Туман, закрытый туман! Короче, в устье Гусиной вышли они. Там корабль. У самого берега. Морской корабль. На корабле пушки. На морском корабле, говорит, все люди выстроились на задней палубе. Флаг немецкий. Говорит, очень близко были люди-то… Из-за мыса они видели… Недалеко от маяка они видели. Тогда маяки всем, даже врагам, трогать не положено было. Выстроились. Кричат. Туман, тихо было. В общем, съямдали они с этого места, и всю ночь ехали, и опять на то место, где девочка умерла, приехали. По кругу ездили. Говорит, пришлось, так похоронить. В тундре. Берег-то охранялся только со стороны Бугрянки да Васькиной, где корабли стояли. А что там возле северного берега делалось – никто не знает.