Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 109

Королев все ждал, что вот сейчас весь этот нелепый по своей бездоказательности разговор о террористическом заговоре кончится, наконец, и его начнут спрашивать по делу, по сути предъявляемых обвинений. Но никто ни о чем не спрашивал и никакими деталями не интересовался. Ульрих скользнул взглядом по своим безмолвным и неподвижным помощникам, сказал невнятно: «Ну, думаю, все ясно...»

Королеву захотелось крикнуть: «Погодите, но ведь так же нельзя! Давайте я расскажу вам о себе, о своей работе», – но он не успел: Ульрих уже читал:

– ... Королева Сергея Павловича за участие в антисоветской террористической и диверсионно-вредительской троцкистской организации, действовавшей в научно-исследовательском институте № 3 Народного комиссариата оборонной промышленности; срыв отработки и сдачи на вооружение Рабоче-Крестьянской Красной Армии новых образцов вооружения приговорить к десяти годам тюремного заключения... окончательный... не подлежит...

31

Доставленный обратно в Бутырку, Королев был помещен в церковь Бутырской тюрьмы, которая, ввиду того, что бога упразднили, служила местом временного пребывания полутора сотен уже приговоренных зеков, ожидающих отправки, этапа. Он был так подавлен, лучше сказать – раздавлен, что ни с кем не говорил, на вопросы не отвечал. Один из самых деятельных людей XX века – он был не в состоянии понять случившегося с ним, а потому и действовать не мог. Во что бы то ни стало надо подавить в себе истерику, задушить вопль, рвущийся из него, успокоиться, трезво все обдумать и тогда уже искать какие-то решения.

Сколько прошло времени – часов или суток – он, вероятно, не знал, во всяком случае очень скоро сквозь приглушенный вокзальный гул огромной камеры он услышал громкое:

– Королев, с вещами...

По правилам Бутырки, если говорили: «Оденьтесь слегка» – это означало, что поведут на допрос тут же в тюрьме. «Оденьтесь» – повезут в «университет», так называлась Лубянка, или в «академию» – это Лефортово. А если: «С вещами» – это значит увозят далеко.

Новая, ранее неизвестная грань тюремной жизни открылась Королеву: он не знал, куда его везут. Даже тогда, ночью на Конюшковской, когда его арестовали, он знал, что повезут на Лубянку, часто слышал: «забрали на Лубянку». А куда теперь?

Дня два просидел в пересылке на Красной Пресне, ждал пока оформят этап. Потом платформа. Теплушка. Состав тронулся без гудка. Поехали...

Московские казематы были переполнены, столицу требовалось разгрузить, и арестованных рассылали в пересыльные тюрьмы, где формировали этапы: в Коми, Мордовию, на Урал, в Сибирь, в казахские степи и далее – до крайних восточных пределов страны. Королев попал в Новочеркасскую пересылку. Прибыл он туда – в одну из самых больших тюрем на юге России – довольно скоро, если учесть скорость движения арестантских экспрессов – 10 октября, через две недели после суда. В Новочеркасской тюрьме провел почти восемь месяцев. Я не нашел ни одного человека, который бы помнил Королева по Новочеркасску, о жизни его там ничего не известно. Знак его пребывания в пересылке – заявления, которые он шлет оттуда в Москву. Сразу по прибытии он пишет Председателю, Верховного суда СССР и Прокурору СССР, который не ответил на его августовское письмо. В феврале 1939 года – в ЦК партии, в апреле – второе письмо Председателю Верховного суда.

В то же время в квартире на Конюшковской появляются какие-то подозрительные личности, приносят крохотные записочки: «Жив, здоров, не волнуйтесь...» Ксения Максимилиановна сует этим добровольным почтальонам деньги. Расспрашивать бесполезно: что могут рассказать уголовники?

– В Новочеркасске шамовка клевейшая, куда Самаре...

Но Ксения Максимилиановна не знала, как кормят в самарской тюрьме, сравнить не могла...

1 июня 1939 года Королева вновь погрузили в вагон. Этап следовал на восток, но прошел слух, что повезут через Москву. Удалось написать домой. Ксения Максимилиановна и Мария Николаевна пробовали узнать, что за поезд, куда, когда придет. Никто ничего не знал. А может быть, не велено было говорить. Всю ночь ходили они по путям Москвы-товарной, искали, не нашли.

Почти два месяца катился пульман к Тихому океану. В вагоне их было пятьдесят человек. Конвоир не нужен: вагон запирался снаружи. Пятеро блатных стали было куролесить, но однажды молодой комбриг, грузин, ухватив домушника Жору за ворот правой рукой, поднял его к самой крыше и, дико вращая огненными глазами, заорал:

– Встать!!

И блатные встали. Комбриг бросил им под ноги Жору и крикнул:

– Вольно!

Со дня «вознесения святого Георгия», как окрестил это событие отец Михаил – священник из Ульяновска, блатные стали ниже травы, тише воды. На остановках конвоиры, прихватив в помощники пару блатных, разносили хлеб и ведра с похлебкой. Ели из мисок, но без ложек, как собаки. За трешку конвоиры приносили газеты. Когда Королев читал их, ему казалось, что это какие-то инопланетные издания, рассказывающие о жизни других миров. Опера Хренникова «В бурю». Декада киргизского искусства. Город Надеждинск переименовали в Серов, а Бердянск – в Осипенко. Все время кого-то награждали орденами: работников Наркомата вооружения, воинов дивизии особого назначения имени Дзержинского, сельских учителей, артиста Козловского. В передовой «Правда» цитировала Ворошилова: «У нас есть полная уверенность, что в ближайшее пятилетие мы выйдем на уровень мировой авиационной техники и создадим все условия для того, чтобы в этой области быть впереди других». Вот он и «создал все условия». «Проблема повышения потолка... самолетов, – продолжала „Правда“, – во всей авиации встает сейчас с особой остротой». Но коли она «встает», почему же он-то лежит запертый на нарах? Ведь именно этим – повышением потолка – он и занимался. Но особенно поразила его статья Председателя Верховного суда СССР Голякова, которая долго бродила по нарам, периодически вызывая взрывы отборного мата.

«Необходимо, чтобы органы расследования собрали по каждому делу улики, не вызывающие сомнений в своей достоверности, чтобы все противоречия были вскрыты и объяснены... – писал Голяков. – Известно, что вредители стремились к упрощению судебного процесса, прививали судьям пренебрежительное отношение к защитнику, игнорировали права подсудимого».

Матерь божья! Это он, «вредитель» Королев, оказывается, прививал Ульриху пренебрежение к защитнику! Все это было так мерзко и подло, что иронии, сарказма уже не хватало. Но раз это печатали, значит там, в мире за стенками пульмана, были люди, которые верили, что органы следствия дотошно собирают улики, «не вызывающие сомнений», а сами подсудимые им мешают. Неужели Ляля, мама, Гри – неужели и они этому верят? И сумеет ли он рассказать им когда-нибудь обо всех нагромождениях этой невиданной лжи?