Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 20

Прежде всего студенты КПИ, поступившие в 1924 году, проходили специальную комиссию, которая распределяла их по соответствующим категориям. В первую категорию входили рабочие, крестьяне и дети рабочих и крестьян. Они освобождались от уплаты за учебу. Вторую категорию, куда как раз входил Королев, составляли представители трудовой интеллигенции. Они должны были платить за учебу. Сумма зависела от доходов родителей и не превышала 40 рублей. Третья категория – дети нэпманов – вносила в институтскую кассу довольно значительные суммы. На первом и втором курсах никто, кроме бывших рабфаковцев, стипендии не получал.

Таким образом, вопрос о социальном происхождении, никак ранее не интересовавший Королева, стал очень остро. И позднее, уже будучи студентом МВТУ, Королев не раз чувствовал, что «непролетарское происхождение» мешает ему. Он, например, не был комсомольцем, потому что детей интеллигентов в те годы крайне неохотно принимали в комсомол. Всегда находились люди, готовые попрекнуть его «интеллигентностью», а принципиальные технические споры подменить пространными рассуждениями о его «классовой ущербности». Однако социально-политический смысл этого явления открылся Королеву позднее. Пока «вторая категория» означала для него прежде всего добавочные расходы. Сразу вставал вопрос: где взять денег на учебу? Не на питание, жилье, одежду и развлечения, а на учебу. Сергей получил из Одессы перевод на 25 рублей, но он понимал, что не будет получать переводы регулярно. Более того, он не хотел их получать. Перевод и обрадовал его, и заставил страдать. Во что бы то ни стало необходимо было найти работу. Кстати, тогда это было тоже не легко. Мастерские КУБУЧа – комитета по улучшению быта студентов – не могли трудоустроить всех желающих. Несколько дней пробегал Сергей по мокрым, засыпанным желтыми листьями киевским улицам, прежде чем нашел работу. На углу Владимирской и Фундуклеевской помещалась газетная экспедиция, и Сергей подрядился разносить газеты по киоскам.

Вставать приходилось рано, синяя темнота еще заливала улицы, и трудно было поверить в рассвет. Он одевался на ощупь, засовывал в карман загодя приготовленный кулек с куском хлеба и ломтиком сала и на цыпочках, вытянув вперед руки, чтобы не налететь на что-нибудь в темноте, выбирался из гостиной. Спросонья он все-таки натыкался на стул или стол, звякала посуда, он замирал и двигался дальше. Спускался по крутым тротуарам Костельной, пересекал площадь и по Софийской – на Владимирскую, поворачивал налево, бегом, и вот он уже ныряет в шумное светлое тепло подвала, вдыхая острый запах типографской краски, – вот так же остро, так, что даже глаза чувствовали, пахли на Австрийском пляже выброшенные штормом водоросли.

В письме к матери он писал: «Встаю рано утром, часов в пять. Бегу в редакцию, забираю газеты, а потом бегу на Соломенку, разношу. Так вот зарабатываю восемь карбованцев. И думаю даже снять угол».

В экспедиции работало несколько ребят, и очень скоро Сергей подметил, что работа всех их организована плохо, вернее, никак не организована: ходили по одним и тем же маршрутам вдвоем, одни еле плелись перегруженные, другие бегали налегке. Королев собрал ребят, создал бригаду, продумал маршруты. Всем понравилось. У него был врожденный талант организатора, который проявлялся всегда и в большом и в малом. Он просто не мог вытерпеть, когда видел, что делается как-то не так, что можно сделать лучше, экономичнее, разумнее.

Такие приработки не были каким-то исключением в студенческой жизни тех лет: тем или иным способом подрабатывало подавляющее число сокурсников Сергея. Это обстоятельство коренным образом меняло весь ритм занятий. Тогда, повторяю, работали почти все, все были «вечерниками», и занятия в КПИ начинались только часа в четыре дня и продолжались до десяти вечера. За два года учебы в КПИ Королев сдал двадцать семь зачетов, отчитался за практические занятия, а также за свою работу в мастерских, смазочной лаборатории и за летний практикум по геодезии, наконец, проходил практику в Конотопе, работая помощником машиниста на паровозе.

На первой лекции, когда собрался весь курс, Сергей увидел, что он здесь самый зеленый. Вокруг сидели люди в выцветших гимнастерках, потертых бушлатах, видавших виды рабочих фуфайках, Сергей покосился на своего соседа по скамье. Здоровенный парень, усатый, шея обмотана шелковым шарфом. По рукам видно – рабочий. В перерыве подошел.

– Давай знакомиться, – протянул руку, – Королев.

– Пузанов Михаил, – усатый разглядывал Сергея. Потом спросил: Что-то я тебя тут не видел, ты откуда?

– Из Одессы. А ты?

Разговорились. Оказалось, что Пузанов еще до революции работал в авиационных мастерских при КПИ, потом на заводе. Во время войны его тоже откомандировали в механические мастерские в Грушках. В 1922 году он поступил на рабфак, а оттуда – на механический факультет.

Королеву понравился Пузанов. Он был грамотнее и культурнее других, и была в нем какая-то врожденная деликатность, скромность – настырных Сергей не любил. А главное, оказалось, что Михаил тоже увлекается авиацией и имеет уже кое-какой опыт в авиационных делах. Он рассказал Сергею о братьях Касяненко, много сделавших для того, чтобы на их факультете родилась авиационная специальность. Самым энергичным был младший из братьев – Евгений. Он организовал в КПИ авиамастерские, которыми руководил Иван Касяненко. Сначала мастерские делали только пропеллеры, а потом вместе с третьим братом Андреем Евгений и Иван начали конструировать и строить самолеты. Один из них – маленький моноплан с моторчиком в 15 лошадиных сил на Куреневке испытывал сам Петр Николаевич Нестеров. К 1921 году братья построили шесть самолетов, почти все разные, оригинальной конструкции.

– И все наши станки еще от братьев остались, – подытожил Пузанов. Пузанов был старше Королева без малого на девять лет, но они сдружились. Сергею нравилось, что этот рабочий парень в отличие от многих заботится не о том, чтобы получить поскорее диплом, а о том, чтобы получить знания, и учится на совесть.

В первое воскресенье октября вместе с Михаилом отправились они на аэродром, Намечалось торжественное событие: закладка ангара. Киевский ОАВУК устроил митинг, прямо на поле читали доклады по истории авиации. Народу было много, но вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.

– Ба! Иван! Ты ли это?! – заорал Сергей.

Перед ним стоял улыбающийся Иван Савчук, летчик-наблюдатель, или, как теперь бы сказали, штурман из ГИДРО-3.

Сергей очень обрадовался этой встрече. Нельзя сказать, чтобы они были с Иваном друзья, но Савчук был частицей Одессы, моря, дома, частицей оставленного там детства.

Оказалось, что после перевода гидроотряда в Севастополь Савчук приехал в Киев,

– Да ведь мы соседи, – рассказывал Иван, – я живу в авиагородке, это же рядом с твоим политехническим... Аида ко мне! Нельзя было не позавидовать Савчуку! Дома авиагородка на краю аэродромного поля были добротные, кирпичные, с паровым отоплением, и у каждого летчика – своя комната. Тут же столовая, и кормили там отменно, это вам не институтская баланда «Голубой Дунай» с двумя перловинами – ложкой за ними не угонишься. И самолеты рядом – один взлетает, другой садится.

– Покатаешь? – жадно спросил Сергей, не отрывая глаз от самолетов.

– Э, нет, – засмеялся Савчук, оборачиваясь к вошедшему человеку с тонким красивым лицом. – Это тебе не «девятка». «Ньюпор», истребитель! Куда ж я тебя посажу? Это ты вот Алешу попроси, он у нас все может, на пропеллер тебя посадит...

Алексей Павлов, друг Ивана Савчука, был летчиком лихим, безрассудным. Забегая вперед, скажу, что короткая жизнь его оборвалась довольно скоро после этой киевской встречи. Прекрасный летчик, знающий свой талант, но уже отравленный ядом неистребимого лихачества, Павлов был еще и талантливым конструктором. Накануне отъезда Королева из Киева он в запале глупого спора пролетел под мостом Евгении Бош 7, за что был списан инструктором в Серпухов. Там он по собственным чертежам построил авиетку и, узнав, что на Центральном аэродроме состоятся торжества – Осоавиахим передал 20 самолетов в Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии (РККА), прилетел на ней в столицу. На своем самолетике он выполнил каскад фигур высшего пилотажа и, когда оставалось лишь грамотно сесть, опьяненный властью над маленькой верткой машиной, вдруг врезался в землю. До конца своих дней хранил Сергей Павлович Королев вырезку из «Известий» от 23 июля 1928 года, где сообщалось о смерти Алексея.