Королев: факты и мифы - Голованов Ярослав. Страница 58

Ленинградцы обосновались в местах исторических: в Иоанновском равелине Петропавловской крепости. Здесь под тяжкими каменными сводами ревели ЖРД Глушко. Дудаков разместился на Комендантском аэродроме. Ему откомандировали бомбардировщик ТБ-1, на котором и были установлены ускорители. Королев сам летал на этом самолете, все испытал «на себе». Безусловно, работа Дудакова была очень перспективна. Можно было увеличить загрузку, резко сокращался разбег. Но это был совсем не ракетоплан. Это были именно ускорители, а ему нужен был двигатель. Вернувшись в Москву, еще активнее начал он помогать Цандеру.

Фридрих Артурович окончательно перебрался в подвал накануне первомайских праздников. В конце мая он несколько вечеров обсуждал с Сергеем Павловичем планы будущих работ. Королев кивал и соглашался. Только когда Цандер предложил купить водолазный костюм, он стал возражать:

– Нет, Фридрих Артурович, на костюм сейчас денег нет...

– Видите как, – наступал Цандер, – костюм все равно необходим. Наша ракета может опуститься на воду. Как мы ее будем доставать?

Королев понимал, что дело не в водолазном костюме. Рано или поздно им придется думать о скафандре для высотных полетов, и пообещал купить костюм. Правда, после того, как будет ракета.

Все лето провел Цандер в подвале, благо нежарко там было, руководил работой своей бригады, готовил испытания ОР-1, заканчивал расчеты по ОР-2. Сидя за своей древней пишущей машинкой или с большой полуметровой логарифмической линейкой в руках, он умел совершенно отключаться от всего окружающего, ничего не видел, не слышал голосов, полностью терял представление о времени. Многим казалось, что в часы работы бледное лицо этого человека как бы светилось...

После окончательной корректировки всех планов 10 июля 1932 года гирдовцы были приглашены в ЦС Осоавиахима на заседание к Эйдеману. Результатом доклада Королева председателю Центрального совета Осоавиахима и явился тот запоздалый приказ от 14 июля со многими параграфами, в котором Сергей Павлович назначался начальником ГИРД.

В конце августа-начале сентября Королев испытывает второй экземпляр РП-1, уже без мотора. Неверно установленные рули мешают ему подняться на высоту более четырех метров. Рули переделывают, но теперь нос задирается вверх.

Наконец все отрегулировано, и Королеву, а затем пилоту Романову удается взлететь метров на 40-50. Результат весьма скромный, но Сергей Павлович доволен. «Самолет РП-1 № 2 без мотора обладает всеми видами устойчивости и маневренности» , – записывает он в очередном донесении.

В сентябре вместе с Ксенией Максимилиановной Королев уезжает в Крым. Лялю, после того как стала она его женой, не отпускали в Москву очень долго, и Сергею даже пришлось опять ехать в Донбасс скандалить. В Москву она переехала окончательно в декабре 1931 года. Жили в квартире Баланиных на Александровской, все в том же «домашнем КБ».

Зимой редкий вечер проводил Сергей с молодой женой – уж очень много дел было теперь у него. И тогда еще обещал он ей непременно, что летом они поедут вдвоем в Крым, обязательно, хоть трава не расти! Поездка все откладывалась, отодвигалась то неотложными делами в Осоавиахиме, то важными заседаниями, совещаниями, то полетами на новом РП, и уехали они в Севастополь только в сентябре. Откуда было знать Ляле, что в оттяжках этих была у Сергея своя невинная корысть: 10 октября в Коктебеле открывался VIII Всесоюзный планерный слет.

Восьмому слету придавали большое значение. Это было не только спортивное состязание, но событие политическое. Осоавиахим, комсомол и профсоюзы приняли специальное решение о развертывании планеризма и превращении его в «массовый авиационный спорт трудящихся». Нарком Ворошилов в своем приветствии слету писал, что «...состязания в Коктебеле ярко подчеркивают то огромное значение, которое планерный спорт имеет в деле подготовки отважного, смелого, находчивого воздушного бойца». Пришли приветствия от председателя ЦС Осоавиахима Эйдемана и члена Реввоенсовета (РВС), начальника ВВС РККА Алксниса. Впервые в Феодосии выходила даже специальная газета «Самолет».

На слет привезли 22 планера, из них было много совершенно новых, ранее неизвестных. Называли имена молодых конструкторов из Харькова, Саратова. Героем слета опять стал Василий Степанчонок, которого в печати называли лучшим летчиком-планеристом. На этот раз Степанчонок перелетел на планере Г-9 из Москвы в Коктебель, прицепившись к самолету У-2, который пилотировал конструктор этого планера Владислав Константинович Грибовский.

Королев завидовал Василию. Он летал на своей «Красной звезде», но никаких рекордов не установил, впрочем, он и не собирался их устанавливать. Просто хотелось полетать, увидеть снова любимые места. Но уже через несколько дней стало тянуть его в Москву. Теперь было у него в Москве свое дело, о котором ни на минуту не мог забыть он ни в Севастополе, ни в Коктебеле. Ни солнце, ни море, ни дали степного Крыма, распахнувшиеся с высоты, не могли отвлечь мысли его от подвала на Садово-Спасской, и однажды вечером он вдруг сказал Ляле:

– Поедем завтра в Москву, а?

18

Когда Циолковского приглашали куда-нибудь, он всегда отказывался, ссылаясь на недомогание, слабость, старость, глухоту, а был просто отчаянный домосед вроде Ньютона. Еще в 1921 году Николай Алексеевич Рынин писал ему, что место преподавателя физики и математики в Институте путей сообщения ему гарантировано, звал в Петроград, – Циолковский и тут отказался. Всякая дорога пугала его, со страхом думал он о гостиницах, обо всем этом ужасно непривычном быте, когда не знаешь, где и как будешь есть, на чем спать...

Поэтому торжественное заседание в Москве, посвященное 75-летию Константина Эдуардовича, запоздало: только в октябре выбрался он в столицу. В Москву его сопровождал Сергей Иванович Самойлович из калужской секции научных работников, друг преданный и внимательный. Ничего не сказав Константину Эдуардовичу, он взял у Варвары Евграфовны (жены Циолковского) подушку, запаковал его жестяную слуховую трубу, и они покатили в столицу. В Москве их поселили в прекрасном трехкомнатном номере «Метрополя» с балконом. Внизу на площади Свердлова, звенели трамваи и катились людские толпы, один вид которых приводил Циолковского в трепет. Он страшно обрадовался родной подушке, этому кусочку привычного бытия, а труба пригодилась, когда в номер повалили посетители и целые делегации.

17 октября в Колонном зале Дома Союзов состоялся торжественный вечер в честь 75-летия Константина Эдуардовича. О трудах юбиляра в дирижаблестроении докладывал профессор Воробьев, приехавший из Ленинграда профессор Рынин рассказывал о работах по авиации и ракетному движению. Но лучше всех, энергичнее всех и теплее говорил председатель ЦС Осоавиахима Роберт Петрович Эйдеман:

– Два факта мне бы хотелось вспомнить здесь: ведь некогда в дореволюционное время, самая большая дотация, которую удалось соорудить в помощь исследованиям Циолковского не превышала 55 рублей, а в 1930 году Осоавиахим собрал на советское дирижаблестроение 25 миллионов рублей!

Особенно аплодировали Эйдеману, когда он сообщил о награждении Константина Эдуардовича орденом Трудового Красного Знамени.

Циолковский выступал с ответным словом. Голос звучал устало, выглядел он утомленным.

– Мне совестно, что мой юбилей вызвал столько хлопот, ведь, может быть, мои изобретения не осуществятся, – Константин Эдуардович оглядывал зал грустными, серьезными глазами. – Я изо всех сил стремился к работе: работал изо всех сил, все каникулы проводил в труде, производил опыты по сопротивлению воздуха, а главным образом, – все вычислял... Теперь я нахожусь в сомнении, заслуживаю ли я того, что сейчас вижу...