Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль. Страница 27

Нежный взгляд Берты, который только что ласкал ее глаза, возбудил в ней желание плакать.

Ей тотчас пришла мысль, чем бы она могла услужить этой незнакомке. Она явилась перед нею так неожиданно после длинного пути среди ночной тьмы, и Доротея наивно любовалась ее прелестным лицом.

Она смотрела на нее молча, не находя, что сказать.

В свою очередь, Берта рассматривала с видимой симпатией ее лицо, на котором сверкали два красивых блестящих глаза. Эта встреча среди ночи, в затерянной деревне, с красивой праздношатающейся женщиной, в скромном и чистом платье, с виду такой честной, была неожиданным сюрпризом для Берты. Если бы она слушалась только своего первого сердечного движения, то немедленно широко открыла бы дверь своей комнаты и заставила бы ее войти.

Однако они продолжали молча рассматривать друг друга.

Вдруг из полураскрытой двери раздался тихий стон спящего ребенка. Берта обернулась и стала прислушиваться. Доротея наклонилась вперед. Когда стоны перестали раздаваться, жена Шульмейстера снова стала рассматривать незнакомку, и их обе головы приблизились, руководимые общим интересом.

— Это ваши дети? — спросила Доротея.

— Да, — тихо ответила Берта.

— Бедные крошки! Хорошо ли им, по крайней мере, спать?

— О, да, посмотрите.

И Доротея вошла в комнату.

С тех пор как она вошла в дом, Родек смотрел на нее подозрительно и вслушивался в ее разговор. После того как старик, вероятно, убедился, что со стороны незнакомки ничто не угрожает ни Берте, ни детям, он без шума возвратился исполнять свой караульный пост. Вскоре обе женщины сели в комнате друг против друга, невдалеке от большой постели. На ней спали совсем одетыми оба ребенка.

— Еще очень далека дорога, ведущая в Ульм?

— Нет, я ушла оттуда сегодня вечером, около девяти часов… А теперь только что полночь. Вы видите, что это недалеко.

— А вы не боитесь ходить одна по дорогам?.. Куда же вы идете?..

— Я пришла именно сюда, в Вертинген… Вы, кажется, удивлены. Вы не знаете названия этой деревни?

— Совсем не знаю. Когда мы приехали, уже никого здесь не было, чтобы дать справки. Эта ужасная война пугает и заставляет всех бежать… У вас, без сомнения, есть родители, друзья, которые живут в этой стороне?

— Здесь близко… Да.

— Вы должны беспокоиться о них, не правда ли?

— Я? Почему?

— Но чтобы прийти ночью?..

— О! Беспокоиться, нет… Но шли дурные слухи, и я хотела видеть…

— Простите меня! Я расспрашиваю вас… Как вас зовут?

— Меня зовут Доротея. А вас?

— Меня? Берта.

— Это ваш отец, который караулит вас у двери?

— Нет, это друг моего мужа.

— А!.. Правда, вы замужем…

И шальная молодая девушка кинула печальный взгляд на постель, где спали дети…

— Если вы хотите тоже отдохнуть, то ложитесь не опасаясь. Я не устала и буду караулить, — сказала Доротея.

— О, нет! Благодарю, я не буду в состоянии закрыть глаза. Когда я закрываю их, то передо мною происходят такие ужасные образы!.. Но отчего же вам не заснуть?

— Мне?.. Спать… там… около этих бедных крошек… в то время, как вы будете бодрствовать? О! Нет… нет…

В этих словах слышался как бы униженный протест против покушения завладеть местом в том же социальном ряду, как и ее незнакомцы. Несмотря на неизменное добродушие, Берта была поражена. Но у нее было простое сердце, которое не допускало дурных мыслей. Кроме того, оба спящих под ее надзором ребенка заслуживали, чтобы о них заботился всякий, кто только находился около них.

Она с большей симпатией стала рассматривать свою спутницу по приключениям, тем более, что она была так сострадательна к ее горю.

— Вы живете обыкновенно в Ульме? — спросила она.

— Да.

— Вы там знаете много народа?

— Довольно много.

— Не правда ли, там много солдат? Вероятно, столько же, как в Страсбурге, откуда я еду.

— О, да! В данный момент там больше солдат, чем жителей. А вокруг вала, в особенности с другой стороны, к горам, в лагерях и в укреплениях, так там целая армия.

— А!.. Не встретили ли вы случайно… впрочем, какая я сумасшедшая, спрашиваю вас об этом!.. Представьте себе, что я знаю кое-кого из Страсбурга, так, как и я, он отправился тому двенадцать дней в Ульм. Это было бы любопытно, если бы вы его видели и могли сообщить мне о его приезде!

— Кто это?

— Естественно, это не офицер, потому что он приехал из Франции!.. Нет, это простой горожанин, совершенно скромный по манерам и костюму. Он не очень высок… но в то же время коренастый. У него волосы ярко-белокурые… и даже рыжие… а глаза у него темные… очень живые…

Совершенно побледневшая Доротея пристально смотрела на Берту. Она прислушивалась к каждому слову этого застенчивого и медленного описания интересующей ее незнакомки. Ей казалось, что в нем она узнает черту за чертой человека, которого она только что покинула. По мере того как образ определялся и становился более и более сходным, она почувствовала в глубине сердца глухую, неожиданную ненависть, ее начало мучить непреодолимое искушение быть жестокой и внезапное желание испортить спокойствие прекрасной соперницы.

О Шульмейстере ли хочет спросить ее эта женщина, эта мать, сидящая около своих спящих детей? Возможно ли, чтобы эта мадонна с кроткими глазами принадлежала подобному искателю приключений?

Нет!.. Карл сказал ей накануне, когда был у нее, что его семья далеко, очень далеко. Он сказал, что поедет к ним после того, как исполнит возложенное на него поручение, если его не арестуют. Как же он мог, имея сведения о стольких различных вещах, не знать о предпринятом семьей путешествии с целью соединиться с ним? Впрочем, это безумная идея воображать, что дело идет о нем? Разве на свете только и есть один человек с рыжими волосами и карими глазами?

Берта с удивлением рассматривала совершенно преобразившееся лицо Доротеи. Перед нею была не та женщина, которая с минуту назад сидела с нею. Улыбка исчезла, и все очарование улетело. Теперь на ее лице остались жесткий взгляд, своевольные и даже несколько поблекшие черты… и почти злое выражение.

— Согласитесь сами, — ответила наконец Доротея, — что мне довольно трудно сказать вам, встречала ли я человека, которого вы так неопределенно описываете!.. Очень может быть, что я и встречала его, но как же утверждать это? Ах, если вы скажете его имя?..

— Я не знаю, имею ли я право его обнаруживать. И притом он, может быть, изменил его…

— Переменил имя?.. Зачем?..

— Как знать? Чтобы не быть разысканным…

— Вот что! — ответила Доротея, прикрывшись хладнокровием. Она хотела теперь во что бы то ни стало знать правду. — Насколько я поняла, особа, о которой вы говорите, имела причины прятаться по приезде в Ульм?.. Однако вы предполагаете, что я могла его встретить и заметить, проходя… Надо, чтобы вы очень были к ней привязаны и очень близки, чтобы расспрашивать меня, не правда ли? Вероятно, это ваш родственник? Это, может быть, ваш брат? Если только не…

— Так, хорошо!.. Да, это мой муж! — тихо перебила Берта, краснея, как молодая девушка. — Теперь вы понимаете, почему я тороплюсь знать, что стало с ним.

— Разумеется, понимаю… я понимаю… Но если вы не хотите сказать имя, как же вы желаете, чтобы я вам сообщила?

Берта инстинктивно посмотрела вокруг, прежде чем ответить и дать указания, каких от нее требовали. Ей казалось, что она выдает страшную тайну, и, однако же, она угадывала по волнению Доротеи, что последняя может дать ей полезные указания.

Тогда Берта еще более приблизила свое лицо к Доротее. Она уже полуоткрыла губы, чтобы доверить свою тайну, не замечая странной душевной тоски, выразившейся на лице Доротеи.

Вдруг легкий шум заставил ее остановиться. Она повернула голову к кровати и остановилась, похолодев от испуга.

Ганс, сделав неопределенный жест рукой, как будто отгоняя невидимого врага, поднялся во весь рост на постели. Его глаза были широко раскрыты и устремлены на темную стену. Ничто не отвлекало этого взгляда от нее: ни трагическая, но грациозная группа двух женщин, поднявшихся разом, ни ритмическое колебание пламени, выбивающегося из фонаря, который служил единственным источником освещения комнаты…