Шпион Наполеона. Сын Наполеона (Исторические повести) - Лоран Шарль. Страница 7

— Мюрат ничего не сказал, — заметил полковник, — но император это знает. Продолжайте!

— С тех пор, естественно, можно было полагать, что такой решительный начальник, как он, будет искать возможность возобновить свои прекрасные приемы, благодаря которым пять лет тому назад он одним ударом покончил войну битвой при Маренго, бросившись со всей своей армией в тыл Меласу.

— Вы находите, что положение дел то же самое и теперь?

— Лучше еще. Русские, которых ожидают, находятся в действительности в Галиции, т. е. гораздо больше отдалены от Ульмской крепости, чем двенадцать тысяч англичан Тосканской области были пять лет тому назад удалены от Александрийской крепости. Следовательно, император гораздо легче сделает с генералом Маком то, что первый консул сделал с маршалом Меласом. Спросите принца Мюрата, прав ли я; он тогда командовал кавалерией при Маренго, он скажет вам.

Егерский полковник, презирая дальнейшее скрытничание, встал, ничего не отвечая. Погруженный в какую-то внезапную, неотвязную мысль, он начал ходить по комнате крупными шагами и, совершенно забыв, что находится не один, начал рассуждать сам с собою вполголоса:

— Если этот человек, не зная меня, мог меня разгадать, как же я могу надеяться, что неприятель не узнал о перемене моих планов?.. Разве только найдется хорошее средство, чтобы поддержать неприятеля в ошибочном мнении!..

Он замолк и остановился против шпиона, которого только что расспрашивал, и устремил на него тот странный взгляд, какой вызывается неотступно преследующим нас сновидением. В такие моменты мы ничего не видим, даже той вещи, которую, по-видимому, рассматриваем. Напрасно встал бы между нами и этим отдаленным предметом хотя бы целый мир, он все-таки не заслонил бы его, оставшись сам незамеченным нами. Но когда через несколько мгновений с наших смутных глаз начнет спадать мало-помалу туманная завеса, то глаза, которые нам больше не служили, проясняются и в них пробуждается жизнь. Мы начинаем с удивлением узнавать окружающих нас людей и предметы; гармония восстанавливается между нашей душой и ее органами, и понятие о пространстве и времени возвращается к нам полностью.

— Что вы тут делаете? Кто вы такой? — спросил внезапно, отрывисто Наполеон, обращаясь к Шульмейстеру… — А, да, я знаю!.. Послушай-ка, Мюрат, ведь этого по горло довольно… Скажи, чтобы увели этого человека.

— Что же нам с ним делать, государь?

— Я увижу после… Впрочем, нет! Пусть его не уводят, я предпочитаю, чтобы он остался здесь. Может быть, мне придется ему задать вопросы сейчас.

Наполеон колебался. Проницательность этого агента его беспокоила и смущала.

«Может быть, — думал он, — есть возможность получить от него какие-нибудь указания. О чем? Об армии союзников? Об этом уже известно! Об их распределении? Сто тысяч в Италии с эрцгерцогом Карлом; восемьдесят тысяч в Ульме с эрцгерцогом Фердинандом и генералом Маком; шестьдесят тысяч русских под начальством Кутузова в тридцати днях пути. Это все, что было, по крайней мере, в данный момент, так как много еще формировалось войска царя, но оно было так далеко!.. Относительно плана битвы союзников? Но его не было у них…»

И Наполеон, рассуждая таким образом, пришел к заключению, что ему более нечего узнать у шпиона. Он пожал плечами, сказал совсем тихо несколько слов Шее о том, чтобы держать арестанта на глазах, в комнате. В то время как префект бросился отдавать необходимые приказания, Наполеон, взяв фамильярно под руку Мюрата, направился к приготовленным для него апартаментам. В тот момент, когда император хотел переступить порог, он снова остановился. Положительно ему было трудно оставить позади себя этого агента, который казался ему очень развитым и сведущим. Он обернулся, чтобы его рассмотреть, но его более не было!

Перед окном, при полном дневном освещении, на том же самом месте, где находился минуту назад скромный горожанин с рыже-красноватыми всклокоченными волосами, тщедушный и бедный на вид, теперь стоял здоровый малый, косая сажень в плечах, в худом черном парике и в туго стянутом, как военный мундир, сюртуке. Все в нем напоминало старого солдата, от сближенных вместе каблуков и вытянутой шеи с прямо держащейся головой до пристального и твердого взгляда привыкшего к суровой необходимости отважного и сильного воина.

— Что вам надо? — спросил Наполеон. — Где же тот человек? Разве вас сюда прислал префект?

Шульмейстер — так как это был он — улыбнулся с очевидным удовлетворением.

— Я просто хотел, — сказал он, — доказать вашему величеству, что я способен обмануть генерала Мака, так как ввел в заблуждение самый верный, самый проницательный взгляд.

Император не мог скрыть своего удивления. Он подошел к шпиону, обошел его крутом, проверяя, в сущности, очень простое видоизменение, которому только что подвергся его костюм. Но, свидетельствуя эту перемену, он пришел к заключению, что была бы недостаточна и даже положительно невыгодна эта перемена в костюме, если лицо особы не подвергнется полнейшему изменению. И, в то время как он наблюдал воинственную физиономию нового Шульмейстера, черты лица последнего мало-помалу стушевывались: усы его постепенно приняли миролюбивый вид, глаза из жестоких сделались лукавыми, добровольная морщина исчезла со лба. Резким движением он сорвал свой черный парик с макушки, где он был прилажен, и прежний бакалейщик воскрес перед Наполеоном. Престиж исчез.

— Это превосходно! — воскликнул Наполеон, оборачиваясь к Мюрату.

— Вот тебе на! — ответил король кавалерии. — Это акт, какой можно увидеть только в пантомиме Франкони. Остается узнать, как этот молодец успешно перерядится, когда дело коснется его головы!

— Э! — отвечал совершенно очарованный Наполеон, — Мне кажется, что вопрос идет именно о его голове. Оставьте меня с ним на минуту.

— Разве вы не опасаетесь?

— Нет, я ничего не опасаюсь, полно!

Недовольный Мюрат вышел, рассуждая с собою о том, насколько безумно вверяться подобному человеку, отдавая себя в его руки. Но еще более нелепо мечтать о том, чтобы отдать в его руки судьбу кампании!.. Положим, он умный и хитрый человек! Он забрал в руки Наполеона с его слабой стороны, не показывая вида, что касается ее… Низкий агент, который рад служить в одно и то же время Павлу и Петру. Двойной изменник, двойной шпион, а это самое опасное и подлое! Надо за ним следить и при первом удобном случае… Не говоря уже о том, что этот человек имеет очень хорошенькую жену!

Наполеон рассматривал Шульмейстера внимательно. Когда он убедился, что дверь закрылась за его зятем, он снова сел.

— Ты отправишься от моего имени к генералу Савари, — сказал он… — Но что это за движение? Разве ты знаешь Савари?

— Да, государь. Я… помогал ему когда-то, — отвечал Шульмейстер.

— Тем лучше! Он тебе вручит двадцать пять тысяч золотом… Ну, что еще с тобою?

— Я не хотел бы денег.

— Постой, это не для тебя: это для других.

— А, хорошо!

— Не перебивай меня более. Постарайся меня хорошенько понять. Ты отправишься даже сегодня вечером, пешком. Я тебе разрешаю и даже настаиваю, чтобы ты мне изменял в продолжение пути, сколько тебе угодно. Постой: вот листок из записной книжки, который ты вчера нацарапал; ты можешь разоблачать эти сведения, сколько тебе угодно. Только ты должен явиться в Ульм лично. Ты потребуешь, чтобы тебя допустили разговаривать с самим Маком. Ты устроишь так, чтобы он на тебя смотрел благосклонно, и тогда объясни ему все, как следует, т. е. как ты писал в своем последнем письме. Деньги тебе понадобятся, чтобы найти среди разведчиков его главного штаба кого-нибудь умного, который подтвердил бы то, что ты расскажешь. Теперь 26 сентября; надо, чтобы, по крайней мере до 8 октября, мои настоящие движения были неизвестны. Затем ты будешь свободен.

— Все это очень легко, государь, но с условием… — возразил шпион.

— С каким?

— Не надо, чтобы я посылал вам самую ничтожную справку, так как за мной, конечно, будут наблюдать и преследовать, а если узнают о моей попытке сообщаться с вами… О, ваше величество, впрочем, вы можете быть спокойны: если я узнаю что-нибудь новое, я найду средство известить вас об этом.