Гнев Гефеста (Приключенческая повесть) - Черных Иван Васильевич. Страница 44

— Испытатель? — прикинулся Веденин простачком.

— Испытатель, — утвердительно кивнул Валера. — Катапульту какую-то сверхуникальную испытывал.

— И что же с ним?

— А кто его знает. Опустился на парашюте, к нему подплыли, а он мертвый. Наверное, сердце не выдержало.

— Это кто же тебе рассказывал?

— Хлопцы наши. А им — Шубенко, он сам из воды вытащил того испытателя.

Интересно, так ли Шубенко изложил этот случай? Вряд ли. Какой смысл ему искажать суть? А может, смысл был?

— Ты Шубенко знаешь?

— А кто ж его не знает, — весело заулыбался Валера. — На всем побережье — туз бубновый.

— Туз бубновый? А что это означает? — не понял Веденин.

— А то, что Борис Георгиевич — самый нужный человек. Он все достать умеет, все вопросы уладит. А рыбак какой! Когда приезжает большое начальство и хочет рыбкой побаловаться, кличут Бориса Георгиевича. Вот и сегодня, думаете, где он? Кого-нибудь на рыбалку повез.

Настроение у Веденина еще более испортилось. Вот ведь как: получил указание начальника полигона никуда не отлучаться и чихал на него. Знает, что начальник полигона ничего ему не сделает, даже выговора не объявит, потому как сам пользуется его услугами, — Борис Георгиевич туз бубновый!

Веденин дождался, когда Валера закончил обедать, расплатился и поспешил к причалу. Еще издали увидел силуэт знакомого катера, и гнев его пропал.

Шубенко лихо пришвартовал катер. Загорелый так, что брови на кирпичного цвета лице выделялись пучками выгоревшей травы, улыбающийся, ступил на пристань и протянул руку Веденину. Тому ничего другого не оставалось, как ответить.

— Здравия желаю, Юрий Григорьевич, — пробасил мичман. — Каким это ветром вас к нам в такую ненастную погоду занесло?

— Северным, северным, Борис Георгиевич, — холодно ответил Веденин. — Разве вас не предупредили, чтобы вы никуда не отлучались?

— Почему не предупредили, Юрий Григорьевич? Предупредили. Только беда в том, что мичман Шубенко один, а начальников много. Начальник полигона приказал ждать, а начальник погранзаставы приказал переправить на мыс двух военных. По уставу — выполняется последнее приказание…

Да, устав этот служака знает, все делает — комар носа не подточит: «Мне приказали… я выполнял…» Но на всякого мудреца, говорят, довольно простоты. Посмотрим, как он запоет в другой ситуации.

— Пройдемте на катер, — тоже приказным тоном сказал Веденин и ступил на трап. — Где мы с вами можем поговорить, чтобы нам никто не мешал?

— Да… в любом месте, — сразу сник мичман. — Хоть в моем кубрике. А, собственно, что случилось?

— Потом объясню. Принесите вахтенный журнал.

— Есть! — вытянулся мичман, еще более обескураженный, и неохотно поплелся на мостик.

Веденин подождал его, пропустил как хозяина вперед и спустился за ним в кубрик. Сел за столик. Шубенко стоял, держа журнал под мышкой.

— Давайте сюда, — протянул руку к журналу Веденин.

Шубенко взял журнал из-под мышки, но отдавать не торопился.

— Двадцать восьмое сентября. Давайте, я сам разберусь.

Шубенко неохотно протянул журнал.

Веденин нашел нужные записи: «8.26 — отдали швартовы, вышли из бухты, 8.30 — установили связь с „Поляной“. 8.57 — увидели самолет. 9.00 — „Альбатрос“ отделился от самолета. 9.08 — приводнился „Альбатрос“. 9.16 — вышли в заданную точку: широта… долгота… 9.21 — спустили шлюпку на воду. 9.29 — подошли к „Альбатросу“. 9.38 — подняли „Альбатроса“ на борт шлюпки…»

Да, Шубенко службу знает, все расписано по минутам.

— А почему так долго вы шли в район приводнения испытателя? — задал первый вопрос Веденин.

Шубенко заглянул в журнал.

— Восемь минут, разве это долго? Ветер был порывистый, три-пять баллов, и «Альбатрос» мог ненароком угодить на катер. Потому мы и не спешили.

Ответ логичный, убедительный. По той же причине и шлюпка долго подходила к испытателю. А вот поднимать его в шлюпку явно не торопились.

— Так, значит, ветер… А десять минут поднимали на борт шлюпки? Тоже за счет ветра или из-за неумения команды?

Лицо мичмана налилось кровью. Он стрельнул глазами в журнал, потом на мостик, словно ища там ответа, и обрадованно выпалил:

— Так «Альбатрос» запутался в стропах и был без сознания, матросами командовал товарищ капитан медицинской службы. Он считал, что у испытателя перелом позвоночника и требовал величайшей осторожности. Потому так долго и возились.

Тоже логично и убедительно, однако же…

— Вот вы сказали, что капитан считал — у испытателя перелом позвоночника. А вы как полагаете?

Шубенко насторожился, сосредоточился, и Веденин понял, что он ищет ответ не тот, который отразил бы истину, а который избавил бы его от неприятностей. И Веденин поторопил:

— Пусть вы ошибались, но как подумали тогда, когда увидели испытателя?

— Видите ли, — Шубенко переступил с ноги на ногу. — Я — человек маленький, в медицине не смыслю… Но действовали мы осторожно. А испытатель, как на грех, в стропах запутался… — Он снова замялся, что-то недоговаривая. Но сказал он, сам не подозревая того, многое: испытатель запутался в стропах… Запутаться он мог и при полном сознании. И Веденин, не давая опомниться мичману, задал новый вопрос:

— Когда подняли испытателя на борт катера, вы увидели его лицо… Бледное оно было или синеватое? И что вы подумали?

— Мне, конечно, бросилось в глаза его лицо. Оно было синеватое, а изо рта и из носа пузырилась пена. — Шубенко вытер тыльной стороной ладони лоб. — Такое, как нас учили, бывает у утопленников. Я посоветовал товарищу капитану медицинской службы разрезать скафандр, чтоб искусственное дыхание делать. А он цыкнул на меня, знаешь, говорит, сколько этот скафандр стоит? Всю оставшуюся жизнь моей и твоей получки не хватит рассчитаться…

Вот он ответ на все его вопросы! Во время приводнения Арефьев запутался в стропах, потому сразу и не открыл щиток гермошлема. А пока барахтался, сделал не один вдох. Вода попала в скафандр, потом — в бронхи…

— Так, в скафандре, и повезли испытателя на берег?

— Так и повезли, — оживился Шубенко, поняв, что ему ничто не угрожает.

— Испытатель не пытался что-то сказать? Не бредил?

— Нет. Он так и не пришел в сознание, — подумал. — Судороги были…

Вот почему Измайлов предпочел не приобщать прежний снимок позвонка Арефьева и обойти молчанием «небольшое количество воды», оказавшееся в бронхах у испытателя… Первой его мыслью, когда он увидел испытателя без сознания, было — виновата катапульта. Так и Петриченков заявил, когда узнал о случившемся. А далее… Далее Измайловым руководили трусость и жадность: всей оставшейся за жизнь зарплаты не хватит рассчитаться за скафандр…

Самолет приземлился на аэродроме центра уже затемно. Здесь по-прежнему было пасмурно, временами сыпал мелкий холодный осенний дождик, и Веденин, спустившись на землю, почувствовал, как его обдало ознобом, неуютом и негостеприимством, словно он вернулся не домой, а в самое нежеланное и нелюбимое место, давящее на него тяжелым прошлым и не предвещавшим ничего хорошего будущим. Всю обратную дорогу он обдумывал отчет на военном совете, понимая, что хотя и получил в руки кое-какие данные относительно гибели Арефьева, опровергнуть медицинское заключение, а значит, и выводы комиссии будет не так-то просто. Поверят, конечно же, облеченным властью и доверием, имеющим опыт расследования катастроф и аварий, а не человеку, заинтересованному отвести от себя вину. И им вдруг снова овладела апатия. К чему эта борьба, трата сил, нервов? Не лучше ли сдаться на милость победителя, попроситься куда-нибудь летчиком транспортной авиации, возить грузы, летать по дальним маршрутам, где чистое небо, солнце, звезды?.. На милость победителя? Этого нечистоплотного дельца и прощелыги Измайлова? Ну нет… Отдать дело безопасности полетов в руки таких, как Измайлов, Скоросветов, — значит загубить это дело… Не случайно они сошлись — водой не разольешь — и взяли «шефство» над молодым доверчивым изобретателем, вместе просили за «подающего надежды таланта». А он, Веденин, поддался уговорам…