Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий. Страница 152

Назад, от праздников ко вторникам…

К. Меладзе, «Притяженья больше нет»

Увы, всё хорошее имеет свойство заканчиваться. Головокружительный триумф в блистательном Дрездене остался в прошлом, а в настоящем — лишь дорога, дорога… Нескончаемая последовательность изматывающих дней в карете и ночей в однообразных и малопривлекательных пригородных гостиницах. И если для нас четверых путешествие было лишь утомляющим, то для княжны Фосфориной оно представляло реальную опасность для жизни и здоровья.

Только тогда я понял, что такое пресловутый «тихий омут». Я до сих пор пребывал в шоке от поступка Паолины, казавшейся нам всё это время образцом кротости и благочестия. А тут — нате вам! Внебрачная связь, да ещё и с последствиями. Честно говоря, я не был особо расстроен произошедшим: её жизнь, её грех, её выбор. Я же не имел права осуждать её, поскольку дал клятву в Колизее и всеми силами старался не нарушать. Доменика тоже проявляла к Паолине заботу и внимание, поскольку понимала её как женщина и могла поделиться с ней недоступными для нас секретами и опытом. Стефано же вообще был в восторге и предвкушал дальнейшее воспитание «своего» будущего сына.

Единственным, кто по-настоящему был крайне возмущён и расстроен случившимся с Паолиной, был Пётр Иванович. Ещё несколько месяцев назад, в Риме, князь пообещал маркизе, что обеспечит для их дочери наилучшие условия, удачно выдав её замуж за почти равного по положению. Как я только потом понял из рассказа Петра Ивановича, он не очень-то хотел отдавать младшую, любимую дочь за немца и отправлять её в немецкое княжество, хотел оставить её в России и выдать замуж за соседа — так называемого Вовку, племянника графа Николая Львовича Сурьмина, поместье которого находилось рядом с фосфоринским.

Когда князь узнал о существовании пусть и незаконной, но всё же дочери, Паолины, то он планировал разорвать помолвку между Настей и Гербертом, предложив вместо первой Паолину. Теперь, когда все планы князя рухнули, его последней надеждой в исправлении этой нелепой и позорной ситуации стал Стефано Альджебри, который пусть и не считался формально дворянином, но являлся представителем старинного и уважаемого рода испано-арабских математиков. А с учётом желания и, в то же время, невозможности Стефано иметь детей, он становился идеальным кандидатом для Паолины. Но если бедняга сопранист всё-таки прозреет и поймёт, какую он совершит в этом случае ошибку… Его ожидают большие проблемы.

Несколько лет назад, когда я только-только устроился на работу и начал постигать все тонкости хорошего стиля проектирования приложений, я познакомился в том числе с принципом инверсии управления, который позволяет создавать гибкий, слабосвязанный код. Тогда же я выяснил, что антиподом к инверсии управления является так называемый паттерн «control freak», буквально — «маньяк контроля», когда класс «держит в ежовых рукавицах» все зависимости. А чуть позже я узнал, что термин «control freak» взят из психологии и обозначает личность, помешанную на управлении всем и вся.

Так вот, за последнее время я успел убедиться, что князь Фосфорин — самый настоящий «маньяк контроля», ещё похлеще меня. Он лично руководил всеми процессами, происходящими в его семье и обоих домах, лично следил за действиями своих детей и прислуги, дотошно проверял всё и всех на соответствие необходимым критериям — не дай Бог, кто-то из слуг напьётся или же явится с незастёгнутым воротником — выговор был обеспечен. Сейчас же, когда ситуация вышла из-под контроля, Пётр Иванович понял, что за всем не уследишь, и впал в депрессию.

Вскоре находиться в четырёх стенах с Паолиной стало невыносимо: по-видимому, все наследники класса «Фосфорин» унаследывают обязательную «вредность»:

class Phosphorin { public bool Harmfulness() { return true; } … }

Но в нынешнем положении она достигла просто ужасающих масштабов:

class YoungPregnantLadyPhosphorin: Phosphorin { public new long Harmfulness() { return Int64.MaxValue; } … }

Когда мы с Доменикой начинали распеваться, Паолина обхватывала лицо руками и плакала, проклиная свою убитую юность в Риме, горькую долю римских женщин и отвратительное пение «виртуозов». Когда наступало время обеда, который, как правило, состоял из хлеба и вина, а когда повезёт — купленных на местных рынках фруктов и овощей, а также мясных и молочных продуктов, Паолина воротила нос от любых специй, а потом вдруг заявила, что её тошнит от мяса и рыбы и переметнулась в мой лагерь. Я был поначалу очень рад этому, даже расписал ей все преимущества вегетарианства и искренне надеялся, что она последует подобному образу жизни. Увы. На следующий день её вегетарианские наклонности как ветром сдуло, и я понял, что в очередной раз ошибся.

Но это были ещё «цветочки». Вскоре Паолина потребовала, чтобы Стефано всегда молчал в её присутствии, ибо: «это бесформенное сопрано неприятного тембра вызывает резь в животе и приступ тошноты». В итоге бедного Стефано пришлось выселить в карету к прислуге, где он весь день выносил мозг пением формул и числовых последовательностей, а мне потом поступила робкая жалоба от одного из лакеев, что «батенька Степан Иваныч совсем нехороши-с».

 — Пётр Иванович, — обратился я как-то раз к предку, когда во время необходимой стоянки где-то в лесу мы с ним вышли из кареты. — Скажите, у нас в роду случайно французов не было?

Почему я это спросил? Дело в том, что, насколько мне было известно, именно французские женщины восемнадцатого века терпеть не могли «виртуозов» на уровне индивидуальной непереносимости последних.

 — Были, — ответил Пётр Иванович. — София Михайловна Фосфорина, моя бабка, в девичестве графиня Вивьен-Мари де Ла Тур.

 — Ничего себе, — присвистнул я, отметив про себя, что уже где-то слышал эту фамилию, но решил не заострять на этом внимание.

После стоянки мы двинулись дальше. Думаю, теперь будет полегче: Стефано выселили, я помалкивал и старался не привлекать к себе внимание, Доменика была занята правкой партитуры. Но не тут-то было. Паолина, ехавшая всё это время молча, вдруг ни с того, ни с сего выдала:

 — Carissimo babbino, lasciami fumare? *

«Дорогой папочка», без лишних разговоров, вытащил из шкатулки трубку и табакерку и протянул Паолине, но я успел перехватить их.

 — Вы что делаете?! — воскликнул я. — Это же отрава, ей нельзя, особенно сейчас!

В общем, покурить мы с Доменикой Паолине так и не дали, а я потом в гостинице всё-таки «наехал» на родственника:

 — Вы разве не понимаете, что по вашей милости она могла потерять ребёнка?

 — Понимаю. Но не твои ли слова: «Для дворянина честь дороже жизни?»

 — Одно дело, пожертвовать своей жизнью, и совсем другое — отбирать её у другого, невинного человека, — сквозь зубы процедил я. — Доброй ночи, достопочтенный титан Кронос*.

 — Доменика, сил моих больше нет! Вот, честно говоря, жалко её, но ведь уже достала по-чёрному! — высказал я наболевшее, когда мы с Доменикой остались вдвоём в номере одной из гостиниц. — Будь она матросом на корабле, непременно бы выбросил за борт!

 — О, значит, меня ты тоже захочешь выбросить за борт? — усмехнулась Доменика. — Привыкай, ведь это ты так страстно жаждешь иметь наследника!

Да, действительно. Привыкай. В самом деле, осталось ещё мне сидеть и ворчать, в то время как бедняга Пётр Иванович, как единственный настоящий мужчина в нашей компании (слуги не в счёт), вынужден терпеть весь этот балаган. В самом деле, повезло же ему со спутниками: две женщины, одна из которых временно не в адеквате, и два «виртуоза», которые всегда не в адеквате. Но так ведь его никто не заставлял нас с собой брать!

 — Прости, Доменика. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Но иногда она становится невыносима.

 — Верю. Но теперь я буду серьёзна. Если вы все не хотите навредить ей и усугубить и без того плохое состояние, проявите к ней хоть каплю заботы и понимания. Ей очень тяжело сейчас. И далеко не только физически.