«Чёрный эшелон» (Повесть) - Лысенко Леонид Михайлович. Страница 8

— Мне врать никакого расчета. Из партии меня исключили: кто же бракодела и пьяницу будет в партии держать? Это факт… (утверждая это, он ничем не рисковал: партийные документы были вывезены, члены партбюро — кто в лесу, кто на подпольной работе). А вот ты, гнида… При царской власти с немцами воевал, при Советской — воровал, а теперь чего? — Печкур махнул рукой. — Ты и пана офицера продашь при случае.

Гоштов схватился за кобуру.

— Убью, старый хрыч! Кленке погрозил ему пальцем.

— Тихо, тихо, пан начальник полиции.

Он задумчиво смотрел на чернильный прибор и барабанил по столу пальцами. Этот старик, во всяком случае, не прост. Даже если он действительно резидент большевистского подполья, то это пока ничем не подтверждается.

Вольф и этот Гоштов поспешили и испортили все дело. За стариком, конечно, нужно приглядывать, пусть Вольф этим и займется, но пока придется арестованных освободить.

Клецке оборвал стук.

— Господин шарфюрер, — обратился он к Вольфу, — я думаю, мы можем отпустить арестованных. — Прекратим гадание на кофейной гуще, — заговорил он по-немецки, когда Печкур, Курбанов и Алехин исчезли за дверью. — Вы, господин Гоштов, оставили меня в дураках. — Клецке так поглядел на него, что у Гоштова все оборвалось внутри. Он понял, что нужно немедленно укрепить свой угрожающе закачавшийся «авторитет», и поспешил выложить припрятанный козырь. Гоштов заискивающе поглядел на офицеров.

— Есть у меня на примете один человек… — Он сделал многозначительную паузу. — Человек этот поможет вам найти банду Дубова.

Вольф скривил рот.

— Опять пустой номер…

— Нет, нет, — засуетился Гоштов. — Не пустой! У Клецке заблестели глаза.

— Кто он?

— Мой подчиненный. Полицейский.

— Фамилии?

— Крынкин.

— Вы хорошо его знаете?

— Господи! — Гоштов деланно засмеялся, ударил себя по коленке кулаком. — Да — мы с ним, ваша милость, при Советской власти пять лет со строгой изоляцией отбухали. Я Крынкина знаю как облупленного. Мы и к вам вместе с ним пришли…

— Почему же вы до сих пор молчали?

— Господа, я вижу вы мне не доверяете. Это совершенно напрасно. Я сам только недавно узнал. Клянусь…

— Где сейчас Крынкин? — оборвал Клецке.

— На посту, ваша милость, — торопливо ответил Гоштов.

Клецке снял трубку и стал набирать номер.

Возле одноэтажного здания полиции прохаживался с карабином на изготовку сутулый полицай. Время от времени он как-то по-птичьи вскидывал голову и глядел сощуренными глазами на открытые окна.

Освещенное заходящим солнцем одно окно ярко сверкало. Второе находилось в тени, сквозь него виднелась склоненная фигура женщины в темной косынке. Оттуда доносился стук пишущей машинки.

Сутулый часовой остановил молодого стройного полицая и попросил у него закурить. Сутулый пыхнул сигаретой и снова зашагал, стуча подкованными подметками сапог по брусчатке тротуара.

Полищук миновал коридор и вошел в небольшую приемную. Снял фуражку, помахал перед лицом, влажным от пота. Дверь в следующую комнату была приоткрыта. Там натужно сипел старший полицейский, говоря с кем-то по телефону.

Вера Ивановна встала из-за машинки и закрыла дверь.

Полищук понял и подошел к ней.

Глядя потемневшими от волнения глазами на прядь золотистых волос, прилипшую к виску Павла, тихо сказала:

— Крынкина неожиданно сняли с поста.

— Зачем?

— Не знаю. Потом увезли на машине.

— Немцы?

— Да.

— Давно?

— С полчаса, — Вера Ивановна приникла к двери, прислушалась и повернулась к нему. — Узнаешь, кто вызвал Крынкина и зачем.

— Вопрос ясен. — Полищук надел фуражку.

— Как у тебя с деньгами?

Павел молча развел руками.

Вера Ивановна дала ему десять оккупационных марок.

— Хватит?

— Пожалуй…

— Будь осторожен.

— Ясно, — Полищук остановился на пороге. — Куда прийти?

— Как всегда. Придешь попозже. Для тебя ведь комендантского часа не существует.

— Где Гоштов?

— Еще утром вызвали к Клецке…

— Вот оно что… — Павел потеребил медную пряжку пояса.

— Утром в доме Ивана Ивановича гитлеровцы все вверх дном перевернули, а старика с Курбановым и Алехиным забрали…

Вера Ивановна побелела.

— Посадили?

— Не тронули.

— Как же?..

— Иван Иванович обвел их вокруг пальца.

Вера Ивановна глубоко вздохнула, ощущая, как от сердца отходит внезапная боль.

— Ну, слава богу.

— Батя у нас туго дело знает.

Вера Ивановна хотела еще что-то сказать, но во второй комнате послышались шаги. Она, мгновенно поправив косынку, села за машинку и махнула рукой. Полищук скрылся за дверью. Инженер Мейер, стараясь поудобнее устроиться на жестком стуле, не отводил глаз от Клецке, сидевшего напротив в своем глубоком кресле.

Чем продиктован этот неожиданный вызов? Может, дали где-то осечку?..

Вечерело. На письменном столе поблескивала никелированная крышка чернильного прибора, в ней отражалось розовое небо. Порывистый прохладный ветерок то и дело дергал раздвинутые шторы.

Клецке наконец прервал затянувшуюся паузу.

— Вы хорошо знаете Печкура?

— Как вам сказать… — Мейер медленно провел пальцем по своему аккуратному пробору. — Во всяком случае, старик не пользовался у большевиков авторитетом…

— Вы с ним работали?

— Незначительное время.

— Причина?

— Буквально перед войной приехал. Я уже имел честь докладывать «Гештатсполицай» и лично господину Вольфу… — Мейер спокойно, даже равнодушно, как нечто привычное, пересказал заранее разработанную «легенду». — Жил в Ужгороде, трудился инженером в депо Чоп. Когда пришли большевики, хотел эмигрировать в Венгрию, не удалось… Русские мне явно не доверяли, перевели сюда — подальше от западной границы.

Клецке буравил его глазами.

— Почему собрались эмигрировать?

— Странный вопрос, герр майор! Мог ли я примириться… И потом мой отец в Венгрии… Фабрикант…

— Вот как?

— Совладелец пивных заводов.

Клецке иронически покривил губы.

— Вы жили при большевистском режиме, следовательно — вы советский человек.

— Зачем же кощунствовать! — Мейер укоризненно покачал головой. — Я прежде всего немец, и где бы я ни был, останусь немцем, верным фатерлянду…

Клецке удовлетворенно хмыкнул.

— Не надо обижаться, коллега, я пошутил… — Отец жив?

— Писем давно не было.

— Мать?

— Скончалась несколько лет назад…

Они долго молчали.

Клецке прикинул в уме возможность использовать Мейера в своих целях. С его досье он, конечно, раньше ознакомился. Чистокровный ариец. Квалифицированный инженер. Холост. Возраст сорок пять лет. Работал здесь, в депо, энтузиазма не проявлял. Имел даже выговоры. Начальство на него смотрело косо, зная, что отец его заводчик…

Клецке повертел в руке чернильную крышку. Заслать Мейера в партизанский отряд Дубова? Вряд ли там ему поверят… Вот разве использовать Мейера как наушника… Пусть глаз не спускает с Печкура и с других русских. Как-никак все они у него на виду.

Мейер затаил дыхание. «Сейчас эта фашистская скотина предложит мне на них работать. Только бы не сорваться, какую бы пакость ни услышал…» Мейер расстегнул синюю рабочую блузу, помял в пальцах галстук. Для этого Клецке — он сын капиталиста, истинный германец, преданный их бесноватому фюреру. Мейер вспомнил родные, печальные лица жены и белокурой дочки Зиночки за окнами вагона. Они теперь далеко отсюда, среди своих. И если даже он погибнет в борьбе с этими выродками, пришедшими незвано на землю, ставшую ему Родиной, Родина позаботится о его семье…

Клецке наконец нарушил молчание, взяв быка за рога.

— От имени фатерлянда поручаю вам следить за Печкуром.

Мейер поморщился.

— Стоит ли так опасаться этих «неполноценных»?

— Ведь мы, в сущности, уже победили.

Клецке достал из шкафчика коньяк, разлил по рюмкам и поднял свою.

— Рад, что не ошибся в вас. За победу!