Мирное время (СИ) - Куранова Ольга Алексеевна. Страница 17
— Ну что? Начнем, сестренка?
Фелиз ударила в Вернера плетью, всерьез, в полную силу — собираясь убить одним ударом, но щит все-таки сработал. В последний момент возник перед острием наконечника и отбил атаку.
— Только ты и я, десятая, — кое-как выдавила Йеннер. Голос хрипел и не слушался. И бок, казалось, горел огнем.
Симбионт рвался напасть. Он отлично умел это делать.
Фелиз присвистнула:
— Крутой фокус, шестнадцатая. Удивила.
И дальше действительно остались только они.
Фелиз ударила первой, хлестнула головной плетью симбионта, оставляя длинные царапины на почти зеркальном покрытии смотровой платформы.
Йеннер увернулась и ударила в ответ, плети бросили ее тело вперед и вверх, развернули в воздухе.
Фелиз играючи ушла в сторону:
— Надо было больше тренироваться, сестренка.
Они кружили друг напротив друга, обмениваясь ударами и отскакивая в стороны. И боль постепенно уходила, сменялась электрическим, заряженным желанием симбионта — убить, достать Фелиз и разорвать ее на части.
Вымазаться в ее крови, ее боли и смерти.
Упоительно.
Йеннер была согласна. Тоже хотела убивать.
Нужно было только оказаться между ней и Вернером.
Чуть ближе. И еще ближе.
— Ты всерьез, сестренка? Ты все еще жмешься к своему герою?
Йеннер наконец-то смогла перехватить его плетью, обвила за талию — осторожно, чтобы не сработал щит, и позволила себе усмехнуться.
А ведь ближайшая бомба была совсем рядом. И попасть в нее было совсем просто.
— Эй, десятая.
Было приятно, так приятно видеть в глазах Фелиз понимание:
— Бум.
Йеннер прыгнула с платформы, увлекая за собой Вернера.
Платформа взорвалась.
От грохота заложило уши.
Симбионт пытался уцепиться хоть за что-нибудь в воздухе, чтобы замедлить падение, вокруг свистели обломки платформы, а Йеннер падала, прижимала Вернера к себе, и думала — переживет ли падение?
Потом плети уцепились за что-то, мышцы протестующе взвыли от боли, Йеннер показалось, что она услышала, как они рвутся — волокно за волокном, человеческие ткани и искусственная органика симбионта, а потом все закончилось.
И она потеряла сознание.
***
В себя ее привел звук рекламы.
«Ералаш — лучший вкус нашего времени. Попробуй настоящее».
Это казалось настолько глупым и нелепым, что Йеннер первые несколько секунд была абсолютно уверена, что спит.
Голос в рекламе был позитивным и доброжелательным, настолько, что казался искусственным.
Может быть, создатели действительно записали андроида.
«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».
Йеннер открыла глаза и повернула голову.
Боргес сидел в кресле рядом с восстановительной камерой, держал на ладони виртуальный экран с рекламой и с любопытством наблюдал, как миниатюрные роботы сращивали раны Йеннер. Разумеется, Боргес не прилетел сам — использовал плюс-тело для переноса сознания, но голограмма поверх была очень качественной. Если бы не симбионт, Йеннер не заметила бы разницы. Но постороннего присутствия рядом не ощущалось.
Роботы сновали по ее фигуре очень быстро, были похожи на маленьких черных насекомых. Места, где они трудились над ранами, немного чесались, но боли не было.
— Фелиз мертва? — спросила Йеннер, зная, что Боргес оценит.
Он всегда ценил в ней умение задавать правильные вопросы:
— Доброе утро, девочка моя. Судя по всему, да. Мы нашли достаточно несовместимых с жизнью кусков.
Йеннер прикрыла глаза. Вопреки всему она не испытывала удовлетворения от хорошо сделанной работы.
Реклама закончилась и включилась снова.
«Ералаш — лучший вкус нашего времени».
— Механик Вернер выжил?
Наверное, так действовала камера, или обезболивающее, или все вместе, но Йеннер в тот момент было все равно.
— Механик Вернер Орст? Да, разумеется. Ему очень повезло, он упал с вами вниз. Очень за вас беспокоился, даже рискнул на меня кричать.
— Орст Вернер, — поправила Йеннер. — Вернер — это фамилия. Он идиот, и у него нет инстинкта самосохранения.
Боргес с интересом склонил голову, включил дополнительный экран, сверился с ним и улыбнулся:
— Вообще-то, нет. Вернер — имя. У берлинцев принято записывать наоборот.
Наверное, если бы не успокоительное и обезболивающее, Йеннер было бы за себя стыдно. Но пока весь разговор — Боргес рядом с восстанавливающей камерой, повтор рекламы, механические жуки по всему телу — казался ей сном. Идиотским и ненастоящим. А во сне могло случиться все, что угодно.
Боргес улыбнулся снова:
— Вы не знаете, как зовут вашу большую любовь, девочка моя? Не удивительно, что у вас проблемы в личной жизни.
«Нежнейшая смесь синтетических сладостей, орехов и сухого варенья».
Йеннер хотелось попросить, чтобы Боргес выключил рекламу, но она не стала. Боргес всегда был внимателен к деталям. Он бы не включил виртуальный экран просто так.
— У Фелиз был доступ к системе безопасности, — сказала Йеннер. — Пять боевых беспилотников. Военные бомбы. Кто-то за ней стоял.
— Не совсем, — Боргес не удивился тому, что она сменила тему. — Красавица Фелиз связалась с неприятной компанией из Федерации. Но они, разумеется, не стали бы финансировать ее тет-а-тет с вами. Ее это не устраивало, и она сбежала, прихватив кое-что из их арсенала. В общем-то, нужно сказать ей спасибо. Если бы не ее выходка, мы бы никогда не узнали, кто из Федерации собирает всех, кто ненавидит новый ламианский порядок. Красавица Фелиз жила как пизда, но умерла героиней.
— Я не стану о ней плакать, — ответила Йеннер.
— Никто не станет, но можно было бы присудить ей награду посмертно.
— Вы готовы присуждать награды за что угодно, — Йеннер устало прикрыла глаза. Сонливость накатывала волнами, отступая и подступая снова.
— Например, вам за проявленное мужество. И спасение жизни всему персоналу станции. Признаю, вы очень вовремя объявили карантин.
— Вы же не всерьез насчет награды?
— Разумеется, нет.
Боргес улыбнулся, и наконец-то выключил рекламу.
«Ералаш — это…»
Запись застыла.
— Удивительная вещь, правда?
— Смесь из сухого варенья и сладостей? Вкус настоящего? — Йеннер устало усмехнулась. — Звучит не очень. Зачем?
— Решил напомнить вам о нормальности. Мы с вами, четыре-шестнадцать, изувечены. Мы слишком привыкли к убийствам, к насилию. Нам кажется, что это настоящее. Ведь оно такое яркое, такое опасное. Да, на войне полно острых ощущений, никакой экстрим не сравнится.
— Зачем вы мне это говорите?
— Я говорю вам это, девочка моя, потому что война сама по себе не имеет смысла. Мы воевали не просто так. Красавица Фелиз никак не могла этого понять, и это непонимание в конечном итоге ее убило. Все убийства, все зверства, все потери были ради настоящего. Мирная жизнь вообще именно такая — бессмысленная, нелогичная, мелочная как этот идиотский «Ералаш». Но без нее все не имеет смысла.
Йеннер молчала.
— Вы спросили меня, получится ли совмещать — себя и симбионт, жажду насилия и контроля и желание защитить. Но ведь совмещать вам нужно не это. Вы все никак не можете совместить в себе военное время и мирное. Карателя четыре-шестнадцать и Рену Йеннер. В вас, девочка моя, пока нет мира между ними. А без мира — дурацкого, мелочного, «ералашного» и совсем не такого героического, как мечтается на фронте — ни одна война не заканчивается победой.
«Вы думаете, я смогу? Думаете, это вообще возможно для таких как мы?» — хотелось спросить ей, но голос наверняка бы дрогнул, и не хотелось показывать слабость перед Боргесом.
И он уже отвечал ей на этот вопрос.
— Кстати, — Боргес поднялся, демонстративно стряхнул несуществующую пылинку с рукава, — поздравляю с хорошим синхроном. Семьдесят пять, если не ошибаюсь? Очень неплохой результат, учитывая, что было совсем недавно.
***
Появление Фелиз и разговор с Боргесом заставили Йеннер на многие вещи посмотреть иначе.