Красные стрелы - Шутов Степан Федорович. Страница 10

— Не посмеешь!

— Что ж, тогда прощайте. Придется уйти из дому.

Это подействовало! Она взяла «грех» на себя, лишь бы остался…

Первые собрания ячейки проходили в нашей хате. Помню, мать и любопытная соседка часами, затаив дыхание, простаивали у дверей, прислушиваясь к нашим разговорам.

Может быть, благодаря этому мать уяснила наши задачи и не чинила препятствий, когда позже в комсомол вступали мои младшие сестры.

Наша ячейка постепенно росла. Однажды на собрание пришла Лена Заболотная, робко спросила:

— Можно мне побыть?

— Можно.

— Но я не комсомолка.

— А у нас разговоры не секретные, — ответил я ей.

Девушка поблагодарила и села в сторонке. Молча просидела до конца. После подошла ко мне:

— Я тоже хочу вступить в комсомол.

— Матери не боишься? — спрашиваю ее. — Она ведь тебя из дому выгонит.

Девушка застенчиво улыбнулась, опустила голову:

— Ничего, не выгонит!

А как Лена волновалась, когда рассматривали ее заявление! Она до того растерялась, что собрание разрешило ей говорить сидя.

Зато потом боевой и активной комсомолкой стала, хорошим агитатором. Причем боролась за Советскую власть не только словом, но и оружием. Когда в двадцатом году белополяки пришли в Белоруссию, Лена добровольно вступила в Рудобельскнй партизанский отряд. Ее тогда включили в группу девушек-разведчиц, возглавляемую молодой коммунисткой Любашей.

Июль двадцатого года. Войска панской Польши хозяйничают на значительной территории Белоруссии и правобережной Украины. Правда, они уже почувствовали на себе силу июньского удара Красной Армии. Тогда контрнаступление проводили войска Юго-Западного фронта. Теперь к активным действиям готовится и Западный фронт, возглавляет который молодой командующий М. Н. Тухачевский.

Я тоже становлюсь бойцом Красной Армии. Не красногвардейцем, не партизаном, а красноармейцем! Впервые получаю военную форму. Не могу налюбоваться фуражкой со звездой. Примеряю ее, снимаю и снова надеваю. Бывалые бойцы подтрунивают:

— Усы бы, Шутов, отпустил, что ли, для солидности. А то какой ты красноармеец! Так — мальчишка!

Шутки незлобивые, дружелюбные, но я краснею и злюсь…

— Смирно! — подают вдруг команду.

Все вскочили. Оглядываюсь: приближается высокий блондин в очках. На гимнастерке алеет нагрудный знак командира Красной Армии. Мы уже знаем, что в нашей дивизии все командиры знаки носят — таков приказ. Пока разглядываю, он подходит к нам, новичкам, говорит:

— Здравствуйте, товарищи! Будем знакомы, я комиссар полка. Фамилия моя Леонов. А вы — белорусы?

— Белорусы.

Комиссар обращается к ближайшему (а ближайшим оказался я):

— Комсомолец?

— Так точно, — отвечаю.

— Откуда родом?

— Из Дворца.

Я думал, это всем понятно. А комиссар — москвич. Белоруссию плохо знает. Лицо его выражает крайнюю степень удивления:

— Как из дворца?! У ваших родителей собственное поместье?

Остряки не замедлили воспользоваться удобным моментом. Посыпались шутки:

— Сразу видать, что из буржуев.

— Он, товарищ комиссар, приспособленец…

Комиссар сразу все раскусил, улыбается. А я спешу объяснить:

— «Дворец» — это так селение называется, бывшее имение помещика Жилинского. Мой отец у него батраком был.

Леонов обращается к другим, заботливо расспрашивает, кто откуда, чем до армии занимался. Интересуется, как мы понимаем обязанности бойца Красной Армии. Потом обращается к старослужащему красноармейцу:

— Товарищ Марченко, расскажите им о своей службе, о нашей части.

— Есть, рассказать, — отчеканивает боец и отзывает нас в сторону. Садимся на траву. Вокруг собираются все свободные от службы бойцы. Они помогают Марченко «наставить нас на путь истинный»…

С малых лет любил я лошадей и верховую езду. Еще работая у Жилинского, часто забегал в конюшню. Мне нравилось, когда лошади при моем появлении поворачивали головы, фыркали и прядали ушами. Нравился запах сухого сена. Даже пот и тепло, исходившие от лошадиных тел.

Поэтому не трудно представить мое состояние, когда командир разведки Коваленко, молодой человек с густыми, как у Буденного, усами, в торжественной обстановке вручил мне боевого коня. Высокого, стройного. С блестящей, каштанового цвета, шелковистой шерстью, с быстрым взглядом.

— Теперь он твой, — заявил Коваленко. — Зовут Каштаном. Береги его.

Беру из рук командира повод. Пытаюсь ласково похлопать коня по крупу. Куда там! Каштан встает на дыбы, глаза его мечут молнии.

— Не беспокойся, подружите, — успокаивает Коваленко и приказывает: — Садись!

Каштан норовит сбросить меня. Становится на задние ноги, а передние вскидывает…

Кто служил в кавалерии, знает, когда начинается и когда кончается у конника день. На отдыхе, в походе, на марше лошадь всегда должна быть чистой, сытой и, если можно так сказать о ней, в полной боевой готовности. Это в мирное время. А на фронте, да еще когда ты почти все ночи проводишь в разведке, тебе вообще ни до сна, ни до еды. И время и пищу отдаешь своему другу. Бывало, с седла слезть ты не в силах, а если слез — накорми коня, напои, почисти. Но как ни тяжело нам было, никто не роптал. А я так и по нынешний день горжусь тем, что служил в кавалерийской части, и службу эту поминаю добрым словом.

Конница наша настолько прославилась своими дерзкими рейдами и внезапными налетами, что одно имя Буденного наводило на врагов ужас.

Помню, наши войска уже вышли на подступы к Висле. Мы, как всегда, вели разведку. Светало. Поднялись на возвышенность, а у подножия ее населенный пункт раскинулся. Розовое марево расползается, из него выступает костел, ручей, деревянный мостик, высокий каменный забор. За забором в густой зелени виднеется большой дом с остроконечной крышей и башенками.

«Помещик, — думаю я. — Наверное, Радзивилл в таком же замке жил». На память почему-то приходит рассказ отца о самодурстве князя Радзивилла.

Летом, в июле месяце, князь решил на розвальнях прокатиться. По его распоряжению вместо снега работники вдоль дороги соль рассыпали. Уйму соли! Слой — в три пальца толщиной. Это, когда соль ценилась чуть ли не на вес золота!..

Населенный пункт начинает просыпаться. Петухи поют, собаки лают, коровы мычат. А лошадей не видно и не слышно, — значит, делаем вывод, военных нет. Беремся за повода и собираемся следовать дальше. Но наши кони начали вдруг нервничать, бить копытами.

— В укрытие! — командует Коваленко.

Только успели спешиться и отвести коней в зелень, как внизу появляются конные белополяки. Пересекают ручей, заезжают в помещичью усадьбу.

— Не больше полсотни, — успевает подсчитать командир взвода, разглядывая всадников в бинокль. — Сейчас у нас будет «язык».

Белополяки расходятся. Трое остановились на мостике. Их догнали еще двое. Хохочут так громко, что нам слышно.

— Омельчук, Лукин, Шутов, взять «языка»! — приказывает Коваленко.

Идти туда — большой риск. Но ничего не поделаешь. Всю ночь мы мотались в поисках пленного и не встретили ни одного вражеского солдата. Теперь надо использовать момент.

Коваленко объясняет, как лучше выполнить задачу. Поляки разбредутся по избам. В одну из них надо незаметно проникнуть и тихо захватить «языка». Если враг обнаружит нас, дать два выстрела. По этому сигналу командир с ребятами придет на выручку.

Незаметно, переползая от укрытия к укрытию, спускаемся по глинистому склону к огороду, посреди которого стоит перекошенная изба. Замечаем направляющегося к избе ляха. Омельчук не может не сострить:

— Сознательная рыба и без приманки на крючок идет.

Подсолнух, высокие стебли кукурузы, вьющийся на тонких длинных шестах хмель позволяют нам приблизиться к хате. Несколько шагов остается до нее, как вдруг слышим испуганный возглас:

— Езус Мария!..

Перед нами стоит старый поляк из местных жителей. Дрожит. Открыл рот и не может закрыть.