Красные стрелы - Шутов Степан Федорович. Страница 27

Нечаев не понимает меня. Объясняю, что все танки наши подбиты и мы можем помочь только карабинами.

Возвращаюсь к себе. Приказываю всем, не занятым на ремонте машин, взять побольше патронов, гранат и отправляться в окопы.

Так танкисты становятся пехотинцами!

Немцы не заставили себя ждать. Уверенные в своих силах, они действовали размеренно, с пунктуальной точностью. Без пятнадцати семь послышался прерывистый гул и над нашими головами нависли бомбардировщики. А ровно в семь ноль-ноль в атаку двинулась пехота. Впереди вражеской цепи, словно сказочные чудища, изрыгающие пламя, неслись танки.

Оглядываюсь на своих бойцов. Лица у всех суровые, сосредоточенные. Но ни один не смотрит назад. Что значит народ обстрелянный — этих не запугаешь!

Против танков у нас имеются только гранаты. Человек пять истребителей, вооруженных связками, затаились впереди стрелковых окопов. И вот уже под вырвавшейся вперед вражеской машиной мелькнул всполох взрыва. Дернувшись, она замерла на месте. Над ней закурился дым, потом показался огонь.

Беспомощно завертелась на месте и вторая машина. Но остальные несутся к нам.

Должен сказать, неприятное это ощущение, когда на тебя мчится стальная громадина. Еще немного — и раздавит, а ты ничего сделать не можешь. Бежать тоже смысла нет, далеко не уйдешь.

Когда уже казалось, все было кончено, позади нас сквозь грохот боя послышались приближающийся рокот моторов и орудийные выстрелы. Теперь уже вообще надеяться не на что. По-видимому, к нам в тыл прервались новые силы врага.

Но что это? Оглядываюсь и вижу краснозвездные «тридцатьчетверки». Их много, они мчатся навстречу противнику.

Позже оказалось — это прорвался к нам на выручку танковый полк майора Копылова.

— Ура! — Наши бойцы тоже заметили помощь. В едином порыве все встают и бегут вслед повернувшему вспять и удирающему врагу.

Вот уже и немецкие позиции.

Безжизненными стоят три наших танка, в том числе и сгоревшая машина Валуйко. Она теперь негодна, а две другие еще можно восстановить.

Словно подслушав мои мысли, несколько танкистов подбегают к машинам. И тут случилось непостижимое.

У одной из машин стал медленно открываться люк. Потом из него показалась голова старшины Мазурука. Когда он встал, мы увидели, что танкист без гимнастерки.

— Ребята, помогите!

Мазурук снова скрылся и появился уже с Бурлыкиным на руках. Механик-водитель был тяжело ранен и едва дышал. Придя в сознание, сказал:

— Спасибо Саше. Он настоящий друг. Сам два дня ничего не ел, а мне единственный сухарь отдал.

А Мазурук объяснил, как им удалось спастись. Вначале немцы требовали выйти и сдаться в плен. Когда угрозы не помогли, для острастки подожгли танк Валуйко. Потом надумали, видимо, взять измором, а может, решили, что экипаж погиб. Словом, их оставили в покое, пока не подоспела помощь танкистов Копылова.

На память пришло, как необычно оформился этот экипаж. Помню, пришли ко мне Мазурук с Бурлыкиным, просят разрешения служить вместе, на танке Овчаренко. Происходило это как раз в день гибели старшего лейтенанта.

Характерами просители были разные. Мазурук высокий, смуглый, старше товарища года на три. Разговаривал обычно назидательным тоном, любил поучать, подтрунивать над другими. За это в батальоне его прозвали «язвой», и, конечно, мало кто с ним дружил. У Бурлыкина характер совсем другой. Мягкий, чуткий, отзывчивый.

— А вы с ним уживетесь? — спрашиваю у механика-водителя.

Танкисты поняли меня, переглянулись улыбаясь.

— Мы, конечно, иногда спорим между собой, но это ничего не значит, — заявил Мазурук и шутливо закончил: — По принципиальным вопросам у нас расхождений нет.

— Ладно, так и быть, — согласился я, — в один экипаж определить вас могу, только не на машину Овчаренко. Она подбита и осталась на поле боя.

— Это мы знаем и потому обращаемся к вам, — Бурлыкин просительно смотрит мне в глаза. — Разрешите, мы с Сашей вытащим ее.

Я еще колебался, опасаясь за жизнь бойцов, а они принялись убеждать меня в том, что нельзя оставлять танк врагу.

— Если не мы, немцы его отремонтируют и нас же будут бить потом, — «пугал» меня Мазурук. — Ведь в машине только гусеница перебита. Разрешите, мы ночью траки заменим и выведем ее.

— Ну хорошо, — согласился я. — Можете идти.

Только посоветуйтесь с лейтенантом Северовым. Да будьте осторожными…

В ту ночь я не мог уснуть. Беспокоила судьба смельчаков. Немцы периодически освещали местность ракетами, и тогда я старался разглядеть, что происходит на ничейной полосе, где стояло несколько подбитых наших и вражеских танков.

Все вроде спокойно. Только под утро противник всполошился, открыл беспорядочную стрельбу. Но было уже поздно. Исправленная «тридцатьчетверка» на полном газу мчалась к нам.

На этой добытой таким способом «своей» машине Мазурук и Бурлыкин воевали.

Позвонил мой непосредственный начальник — командир 208-го танкового полка полковник Сахаров:

— Товарищ Шутов, присылай людей получать новые танки. Прямо с конвейера, еще краской пахнут.

— Слушаюсь, товарищ полковник.

— Да, еще вот что. Поговори со своими, скажи: партия, советский народ в трудных условиях обеспечивают армию техникой, вооружением и вообще всем необходимым. Пусть всегда помнят об этом и воюют так, чтобы оправдать доверие…

Вместе с танками пришли письма. Я обратил внимание: написаны карандашом, — значит, прямо у станков, на которых создавались машины. Письма разные, но общее для них — своеобразная клятва перед армейцами.

«Товарищ, верь, — писала женщина, мать четырех детей, — мы ничего не пожалеем, но армию родную снабдим всем, что требуется для победы. Мы сами решили давать но две нормы и работать по 14 часов. Если понадобится, будем работать и больше… А вы, армейцы, сильней бейте захватчиков, не давайте им спуску ни днем ни ночью».

Комсомольцы завода сообщали, что они систематически вырабатывают по два с половиной сменных задания. Но это не предел. Скоро они будут давать три и даже четыре нормы. В свою очередь комсомольцы наказывали танкистам: «Каждый присланный нами танк должен уничтожить не менее пяти вражеских машин, восьми пушек и раздавить хотя бы одну роту фашистов».

Мазуруку досталось письмо заводских девушек. Они просят, чтобы после первого же боя им написали о том, как вели себя новые машины. И вообще чтобы установилась переписка танкистов с работницами.

— Саше везет, — смеется Бурлыкин. — У него целых десять невест. Поделился бы, что ли.

— Еще неизвестно, станут ли они тебе писать, — отшучивается командир танка. — Надо сначала их спросить.

А вот письмо от бывшего киевлянина. Мне оно показалось особенно близким, ибо напомнило о родных.

Автор письма в начале войны уехал на Урал и теперь работает на оборонном заводе. Несмотря на преклонный возраст, «утирает нос» многим молодым токарям. Он мечтает, чтобы танки, в создании которых он участвует, скорее освободили Киев…

Киев! Его улицы топчут кованые сапоги оккупантов. А ведь в городе осталась моя семья. Как-то там жена, дети, живы ли?

Через день приезжает Сахаров. Мы с ним прошлись по экипажам. Командир полка хорошо знает люден, многих называет по именам. Танкистам приятно это, и они всячески стремятся показать уважение к полковнику.

Возвращаемся на НП батальона. Сахаров спрашивает:

— Ну как танки, Степан Федорович? Хороши?

— Еще бы, — отвечаю ему, а сам думаю: «Неспроста полковник по имени меня назвал. Наверное, что-то замышляет».

Он говорит:

— Только не знаю, придется ли тебе повоевать на них. Словом, отправляйся в штаб дивизии, тебя комдив вызывает.

— Как же так? — вырвалось у меня. — Не хочется, товарищ полковник, уходить из своего подразделения.

— У нас, дорогой, все подразделения свои…

— Что с вами, капитан? Не больны ли? — встретил меня полковник Рудков.