Дом малых теней - Нэвилл Адам. Страница 15

Она рассмеялась жутким смехом, потом сползла на пол и стала давиться рыданиями.

Часы на DVD-плеере показывали 6:49. Утро субботы. Она поднялась с пола и улеглась на софу, где и пролежала до вечера воскресенья.

Медленно, постепенно шок отступил, как тенистый прилив, оставив после себя островки грязного ила. Над ними висел серый горизонт. Буря в мозгу сменилась штилем. Было медленно, тошно, монотонно, как обычно бывает, когда принимаешь неизбежное и при этом не можешь заснуть: принимаешь, вымотавшись до предела. Но в принятии есть некоторое облегчение. С ним ты быстрее погружаешься на дно. А достигнув дна, начинаешь вдруг видеть все отчетливо таким, какое оно есть на самом деле.

В воскресенье утром она открыла свой внутренний сейф и извлекла каждую папочку для тщательного изучения. К утру понедельника дошла до последней. Вот сколько времени потребовалось для повторного расследования всех обстоятельств. С удивительной ясностью, в подробностях, достойных эксперта-криминалиста, память вернулась к ней — цветным, профессионально озвученным фильмом. Из отсмотренного Кэтрин сделала выводы и авансом отыграла полугодовой курс психотерапии, недавно оплаченный родителями.

Сначала она вернулась в лондонские годы, на вращающийся стул в кассе Музея детства, в прижившуюся тоску, которая стала физической болью, пока ее не сделали помощником куратора. Потом появилась квартира в Волтом-стоу с маниакально жизнерадостными девицами, трусившими в полшестого утра, потряхивая блондинистыми хвостиками (а по выходным — блондинистыми гривами до плеча) на пилатес и тренажеры. Знакомство с ними дальше вежливого обмена банальностями не зашло.

Она смотрела, как стерва из издательства, специализирующегося на антиквариате, поставила крест на ее надеждах, украв идеи для двух книг. Она вновь увидела жирного, похожего на грушу коллегу, который дважды безуспешно подкатывал к ней, пока она не ушла на должность младшего партнера в аукционный дом, сняв комнату в Килберне за пятьсот фунтов и решив во что бы то ни стало прожить на оставшиеся от зарплаты три сотни.

Потом были два пропащих года в аукционном доме и тяжелый разрыв с мужчиной значительно старше ее. Она не смогла полюбить его, а он попытался задушить ее, когда она порвала с ним.

Далее последовали два года на частном телеканале «Сокровища старины» и год в условиях изоляции и злобы, исходящей от сплоченной своры шустрых девок, одетых как фанатки Кейт Мосс. Она и сейчас желала им всем сдохнуть в муках.

Когда ее воспоминания дошли до инцидента с одной из них, предводительницей этой своры, она включила быструю перемотку, минуя последовавший за инцидентом кризис, из-за которого родителям пришлось приехать и забрать ее, хотя они были в отпуске в Португалии, и полго-да на антидепрессантах в своей же детской комнате, прямо тут, в добром старом Вустере. Не поручилось сладить с собой, пришлось родителям забратъ тебя домой, в тридцатъ-то шесть лет.

Зато был Майк. Когда она вернулась домой н Вустер, он был там, словно ждал именно ее. Он удержал ее, оттащил от края пропасти, к которому она шла семимильными шагами.

Она потихоньку мирилась с перспективой стать риэлтором, но тут случайно встретила Леонарда, специалиста по игрушкам, и обрела работу мечты, став оценщиком в Литтл-Малверн. К тому времени ей стукнуло тридцать семь, и дела, казалось, пошли на лад. Она нашла себе квартиру, у нее хватало сил там жить. Она никогда не была так счастлива. Никогда.

Выкидыш. Быструю перемотку, ради всего святого.

Она прижала руки к лицу и стала медленно, ритмично стонать. Тушь двухдневной давности окрашивала ее щеки черным.

Снова одинока. Бездетна.

Она вернулась в спальню и не выходила оттуда до утра среды. Время от времени она засыпала, но каждый раз просыпалась с отвращением. К полудню она снова решила умереть, но намерение быстро стухло.

После того как она сказалась больной, пришло восемь сообщений от Леонарда. При звуках его доброго голоса она разрыдалась пуще прежнего. Старик в инвалидном кресле, с плохо сидящим париком, был ее единственным утешением… Пусть и очень слабым.

В среду днем с ней произошел случай из тех, что в последний раз имели место еще на первом курсе университета: она впала в транс. В то состояние, что начало находить на нее со дня, как исчезла Алиса Гэлловэй.

Выйдя из транса, Кэтрин поняла, что лежит на софе — в той же позе, в какой, насколько она помнила, находилась, когда была в сознании. Рот и подбородок были липкими от крови.

На противоположной стене комнаты четко проступили экран телевизора и постер «Марионетки Ренессанса» из музея Виктории и Альберта. Солнце больше не светило сквозь тюлевые занавески. Снаружи сгустились сумерки, окрасившие ее неосвещенное жилище в сине-серые тона. Звуки машины, давшей задний ход, и дальний звон тележки с мороженым сменились тишиной.

Ее кожа, натертая о ткань софы, горела, трусы на бедрах были мятыми и влажными. Кэтрин лежала без движения, пока не утихли приступы тошноты. Если она сейчас попробует встать, как пить дать упадет.

Черное небо над лугом. Пластиковый сборщик милостыни перед кондитерской лавкой. Дети, рядком стоящие на холме, над ними быстро летящие облака. Мальчик с раскрашенным деревянным лицом. Ярко-красные розы в мерцающем золотистом воздухе.

Некоторые образы меркли, когда она силилась вспомнить последние фрагменты транса. Другие сияли так, словно прошлое было вчера, они восстали из укромнейших уголков ее памяти, из тех ее схронов, где то, что она считала воспоминаниями, превращалось в сны, а то, что считала снами, — в воспоминания.

Транс случился с ней в последний раз воскресным вечером в родительской оранжерее. 15 тот день она вернулась в реальность с поникшей головой и подбородком, мокрым от крови п слюней. Тогда были летние каникулы перед вторым курсом. Ей было девятнадцать, вроде как. Так что у нее был первый транс за девятнадцать лет.

Кэтрин сидела в полном шоке, парализованная самой мыслью о том, что не просто дремала и видела сон, а была насильно втянута в его омут. Все вернулось. Снова.

Глава 15

Проволока, обтянутая темно-зеленым пластиком. Забор высокий, не перемахнешь. Проволока натянута ромбами, и она просовывает в них пальцы. Можно и руку целиком — правда, когда будешь тянуть назад, большого пальца не досчитаешься. Однажды рука застряла, она изо всех сил тянула ее на себя и в итоге содрала кожу.

Она не заметила, как в поле зрения появились дети. Они, скорей всего, просто уже были там, в заброшенной школе, над их с Алисой берлогой. Затылком она запоздало ощутила, что за ней следят, и посмотрела на то место между двумя зданиями, где трава и сорняки были ей по колено.

Некоторые из детей были меньше нее, другим было по восемь-девять лет. Постарше. Стояли группой, впереди всех — мальчишка-оборванец, а рядом с ним девочка в старой шляпе. Такая шляпа была у одной из ее кукол, у Элли, и бабуля называла ее «капор». Шляпа была похожа на тоннель вокруг тряпичного личика Элли.

Вокруг детей из спецшколы — и выше, на травянистом склоне,— воздух шел легкими волнами, как это бывает в сильную жару, когда приходится весь день сидеть в тени.

Она не запомнила их облика. В памяти остались лишь самые примечательные детали — грязные волосы мальчишки, заплаты на его костюме, ортопедические скобы на ногах; платье и причудливая шляпка девочки.

Дети из спецшколы взирали на нее с опаской, и она не менее настороженно смотрела на их темные и неровные силуэты. Если бы это была шпана из Филд-Гроув, она, даже несмотря на защищающий ее забор, со всех ног бросилась бы домой, не дожидаясь, когда ей в голову со свистом полетят камни. Но те, другие, дети, никогда не бросали камней.

Только оборванный мальчишка подошел к забору. К той его части, где зеленая проволока провисала, а у одного бетонного столба и вовсе размоталась. Точнее, где она расплела ее, звено за звеном, своими маленькими ручками, от проржавевшего низа и доверху.