Всё, что осталось (Записки патологоанатома и судебного антрополога) - Блэк Сью. Страница 25

Мы же с Артуром вернулись ко мне в кабинет, чтобы немного успокоиться — за новой чашкой чая — и еще поговорить. Он казался очень вдохновленным, оживленным и даже более уверенным, чем раньше, в своих планах относительно завещания тела. По его собственным словам, он сожалел только о том, что будет по другую сторону скальпеля. Процесс вскрытия показался ему таким захватывающим, что, вполне возможно, пойди его жизнь по другой стезе, он и сам мог бы стать отличным анатомом.

Денек выдался нелегкий и оказал громадное влияние на всех, кто принимал участие в том визите. Повторила бы я его еще раз? Увольте — ни за что на свете.

Глава 6

Эти кости

В какой момент ваша смерть перестает иметь значение для живущих? В стихотворении «Так много времени» Брайан Пэттен говорит, что «жив человек, пока он есть внутри нас», и эта мысль перекликается с моими собственными рассуждениями. Сейчас, когда я начинаю стареть, у меня изо рта все чаще вылетают те же фразы, что и у моего отца. Мы не умерли, пока на земле есть люди, которые нас помнят.

Соответственно, у нас есть определенный «срок жизни» — или лучше говорить «срок смерти»? — не более четырех поколений, хотя наши отголоски могут сохраняться и дольше, в воспоминаниях родственников, семейных историях, фотографиях, фильмах и других записях. В моей семье мое поколение последнее помнит моих бабушку и деда, а мои дети — самые младшие из тех, кто помнит моих родителей, поскольку до появления внуков те не дожили. Меня очень печалит тот факт, что, когда я умру, со мной умрет и моя бабушка. Тем не менее я нахожу некоторое утешение в том, что мы с ней умрем вместе — я в своем теле, а она в моей памяти. Вполне вероятно, что меня тоже забудут со смертью моих внуков, хотя есть некоторая вероятность, что мне посчастливиться дожить до того момента, когда мои правнуки достаточно повзрослеют, чтобы меня запомнить. И вот теперь мне стало страшно. Как получилось, что я так быстро постарела?

С точки зрения закона тело не представляет интереса для судебной медицины, если человек скончался более семидесяти лет назад. Если отсчитать эти семьдесят лет от текущего момента, мы окажемся во временах Второй мировой войны. Получается, что мои прабабки и прадеды, ни с одним из которых я не встречалась, технически теперь являются скелетными образцами, и что моя бабушка превратится в объект археологии меньше чем через тридцать лет — вполне вероятно, еще при моей жизни. Почувствую ли я себя оскорбленной, если кто-то выкопает мою бабушку или прабабушку, чтобы изучать их, как археологические образцы?

Да, еще как!

Точно так же я буду сильно возражать, если кто-то покусится на останки моей прапрабабки. Хотя связи с более дальними предками у нас не такие прочные и ощутимые, мы все равно чувствуем кровное родство. Поэтому ответственное отношение к археологическим останкам, достойное обращение с ними и соблюдение требования оставить их покоиться с миром, не должны ограничиваться сроками нашей собственной жизни. Не существует просто горы костей — все это чьи-то родственники, люди, которые когда-то смеялись, жили и любили.

В последнее время я веду молодежный семинар в Колледже Инвернесса и как-то раз предложила его участникам поближе рассмотреть скелет, который висит у них в научной лаборатории. К концу занятия мы узнали, что перед нами молодой человек, не старше их самих, ростом около 165 см, страдавший анемией из-за недостаточного питания и, вероятней всего, из Индии, так что теперь мои ученики видели скелет совсем в другом свете. Они больше не хотели, чтобы он висел в углу кладовки, и обращались с ним гораздо уважительней. Анонимность человеческих останков приглушает наше сочувствие к ним, но в том и заключается сила судебной антропологии, что она возвращает им личностную идентичность, а нам — стремление беречь и заботиться о них. Я надеялась именно на такую реакцию со стороны учеников, и они оправдали мои ожидания. Это оказались очень зрелые и ответственные молодые люди.

Для некоторых останков сроки, когда они представляют судебный интерес и когда становятся археологическими образцами, заметно сдвигаются. Существуют определенные факторы, которые делают эти границы проницаемыми — в основном так происходит в случаях, если обнаруженные останки принадлежат, предположительно или наверняка, какой-то определенной личности, родственники которой еще живы. Например, вне зависимости от течения времени, любые детские останки, обнаруженные на пустоши Сэддлворт, где хоронили своих жертв серийные убийцы Иэн Брэди и Майра Хиндли, всегда будут рассматриваться как улики для суда.

Я никогда не собиралась становиться остеоархеологом, но это не значит, что я не работала с археологическим скелетным материалом. Впервые я столкнулась с ним на четвертом курсе Университета Абердина. После третьего года — анатомирования человеческих тел, которое я обожала, — мне предоставили список предметов, которые, казалось, представляли собой интересы отдельных ученых, но никак не цельный академический план. Например, одну неделю я занималась нейроанатомией, на следующей переходила к эволюции человека, дальше — к конфокальной микроскопии (никогда ее не понимала), и, наконец, к лекциям какого-то неряшливого типа, обожавшего рассуждать о корсетах и их вреде для женского здоровья. Очень странно!

Гораздо больше меня заинтересовал проект, который каждый должен был сделать к концу года. К сожалению, преподаватели на нашем факультете исследовали в основном содержание свинца в мозгу у крыс, карциномы гипофиза у хомяков и невропатию у мышей с диабетом. Я до смерти боюсь мышей, крыс и вообще любых грызунов, неважно, живых или мертвых, поэтому ни за что не взялась бы за проект, предполагавший изучение их трупиков. Я ходила за профессорами и умоляла предложить мне что-нибудь другое — что угодно, лишь бы я могла работать. Наконец, мой будущий научный руководитель предложил мне заняться идентификацией останков по костным фрагментам — тема из судебной антропологии. Отлично — никаких шкурок, хвостов и когтей! Никаких суетливых подергиваний лапок, укусов, царапин, и вообще закономерное продолжение предыдущих занятий: от человеческого тела в анатомическом театре, а до того от мяса в лавке мясника.

Мне предстояло выяснить, как определить пол человека, если сохранились только фрагменты скелета. Образец, который я исследовала, относился к Бронзовому веку и хранился в музее Колледжа Маришаля. Останки были похоронены вместе с артефактами из «культуры колоколовидных кубков», получившей свое название в соответствии с необычной формой сосудов для питья. Такие кубки, иногда вместе с мелкими камнями или примитивными украшениями, помещали рядом с телом в цисте, каменном ящике для захоронения. На северо-востоке Шотландии цисты обычно строили из четырех боковых каменных плит и одной покровной сверху. Большинство из них было случайно обнаружено фермерами при вспашке, когда плуг задевал верхнюю плиту и под ней открывался скелет, сидящий, скрючившись, рядом со своим кубком. Считалось, что представители данной культуры были изначально купцами, мигрировавшими вдоль Рейна, которые затем осели на восточном побережье северной Британии. Поскольку чаще всего их хоронили в песке, останки отлично сохранялись, и вот теперь им предстояло лечь в основу моей научной работы.

Темные служебные помещения музея Маришаля были моим раем. Пыльные, теплые, пропахшие деревом и смолой, они напоминали мне отцовскую столярную мастерскую. Я провела там много молчаливых часов, спрятавшись за архивными стеллажами, размышляя о культуре колоколовидных кубков, ее людях, их жизни и смерти. Это был мирный народ, и умирали они тоже мирно. Но, хоть они и казались мне интересными, и я обожала изучать их кости, меня преследовало ощущение незавершенности, неопределенность. Все это объяснялось не только удаленностью от нас культуры, существовавшей 4000 лет назад, но еще и раздражающей уверенностью в том, что мы никогда ничего не узнаем о них наверняка. Мои данные представляли собой теории, а не факты. Расследовать факты, касающихся жизни и смерти более близких к нам по времени жителей островов, бывало порой сложнее, но и удовлетворения я получала больше, поскольку с успехом применяла навыки идентификации тел из современного мира и отвечала на большинство вопросов, которые ставили передо мной.